Знаешь, этот репортаж мне никак не давался. Ну как написать обо всем этом? Я собиралась дать тексту название «Слушать настоящих лягушек», а начать его так: «Хорошо сочетать приятное с полезным. А еще лучше — приятное с приятным», — очень остроумно, мда. Что-то совсем не то. И тогда я вспомнила, чему меня учили еще в школьные годы: не можешь написать сочинение — представь, что пишешь письмо. Вот решила написать тебе об этом вечере.

К нам в Москву приезжал израильский профессор Цви Марк, специалист по брацлавскому хасидизму. Ты, конечно же, хорошо знаешь, что это религиозное течение сформировалось вокруг хасидского учителя рабби Нахмана Брацлавского (1772–1810). После смерти цадика его последователи долгое время составляли маргинальную группу внутри хасидизма, а в последние десятилетия XX века это течение стало невероятно популярным, расширилось до десятков тысяч людей, и рабби Нахман приобрел последователей — не только хасидов в прямом смысле этого слова, но и почитателей вне ультраортодоксии, став культурным героем в совершенно разных кругах. Вы-то, в вашем Иерусалиме, среди древних холмов, разбалованы: знай себе читай тайные писания на языке оригинала, а если захочется по-русски — про все тонкости хасидизма вам расскажет Менахем Яглом. Нам же только и остается, что продираться сквозь «Шивхей Бешт» («Хвалы Исраэлю Бааль-Шем-Тову»), что без должной подготовки довольно сложно, да ждать, когда проект «Эшколот» привезет нам заграничных лекторов.

И вот дождались. Профессор много цитировал. Когда читаешь такие тексты сам, понятно мало: нужно знать контекст. Совсем другое дело, если специалист выбрал для тебя нужные отрывки, а потом прокомментировал их и сложил в единый завершенный рассказ. Рассказ Цви Марка был посвящен музыке. Это если грубо, потому что шира не просто музыка — это слово обозначает и пение, и поэзию. Тема пения занимает важное место в учении рабби Нахмана и имеет множество разных аспектов. Например, он уделял внимание пению как форме практического служения, а еще ему был важен мессианский аспект музыки. Но Цви Марк рассказывал о другом — о том, что рабби Нахман воспринимал мироздание как источник музыки, и об особой идее Песни творения, важном элементе его философии. Тут не обойтись без цитаты, которая стала затравкой всей лекции. «Если бы только удостоился ты услышать звук песен и гимнов трав — как каждая травинка возносит песнь Всевышнему без всякого расчета, без посторонних мыслей, не ожидая никакой награды! Как прекрасно и достойно слушать их песнь, и среди них хорошо весьма служить Всевышнему в трепете», — так рабби Нахман наставляет своего ученика. Может показаться, что хасидский учитель повторяет здесь известный еще со Средних веков призыв Маймонида посмотреть на творение и восхититься тем, с какой закономерной мудростью оно создано. Как это увидеть? По Маймониду — для этого следует отправиться в библиотеку и засесть за учебники по физике. Рабби Нахман же предлагает больше — он хочет, чтобы мы обратили внимание не на мудрость, которая есть в мире, а на песнь, не на рациональное познание, а на эстетический аспект того, что нас окружает. Он хочет нашей эмоциональной вовлеченности, предлагает не просто вглядеться и заниматься умозрением, а пойти на прогулку, вслушаться в мелодию трав и подключиться к пению мироздания.

Но здесь тоже не все так просто: можно себе представить такую пасторальную картину, будто человек, который выходит за город и пасет там скот, становится духовнее и ближе к пониманию сути бытия, чем другие. Однако для человека, который приближается к природе, существует опасность опуститься на уровень этой самой природы. В книге «Ликутей могаран» («Избранные речения учителя нашего рабби Нахмана») говорится, что скот может увлечь пастуха вниз от человеческого духа к животной душе. Что же препятствует этому? Тот самый напев, та мелодия трав, к которой человек должен присоединиться и выстроить из нее свою собственную песню: «Благодаря напеву пастух спасается от этого, ибо напев — это очищение духа, высвобождение человеческого духа из животной души». Красиво звучит, а? Мне тоже хочется услышать эту самую мелодию, хочется присоединиться к ней. А как? Вот что делал один из первых хасидских учителей, Магид из Межерича: «Он ходил разучивать песнь, которую лягушки возглашают Всевышнему <...> он хотел услышать, как именно они превозносят и прославляют Всевышнего». Почему бы и нет, ведь именно лягушка, по преданию, устыдила царя Давида, загордившегося своими псалмами: «Пускай не превозносится сердце твое, поскольку я каждый день пою Всевышнему песнь, которая во много раз круче, чем твои псалмы».

Цви Марк коснулся еще одной темы, которая задела меня за живое: мне всегда было интересно, как быть с наукой и верой. Ведь иногда кажется, что они друг другу противоречат. Для рабби Нахмана всякая наука, в противовес Торе, является чем-то низшим, удаленным от Бога, но «у всякой науки в этом мире есть свой особенный напев и своя мелодия <...> и даже у отступнической науки есть напев и мелодия, свойственные только ей». В корне каждой мудрости лежит некая интуиция, которую эта мудрость часто сама не осознает. И раскрывая суть, интуицию каждой науки, человек может постепенно подниматься все выше и выше к Божественной мудрости. На этом пути в какой-то момент мы упираемся в сферу Божественного, в самого Всевышнего, которого уже невозможно высказать никакой наукой и мудростью, и остается только одно — напев, мелодия.

Музыка выступает для рабби Нахмана символом того, что никак нельзя выразить в слове, перевести в рациональные понятия. Самые сильные и глубокие вещи в мире не поддаются никакому другому изложению. Мы видим здесь родство музыки и веры — ведь вера тоже соотносится с той реальностью, которую невозможно высказать словами. Оказывается, рав Кук говорил, что лишь тот, кто верит, кто видит иррациональную суть вещей, может спеть песнь. Я давно подозревала это! «В понятие веры входит и поэзия жизни, поэзия реальности, поэзия бытия, ведь поэзия — это самое пронзительное ощущение внутренней глубины понятия, его внутреннего содержания, не поддающегося прозаическому постижению. Поэтому истинным отражением жизни является именно поэзия жизни, а не повседневность, выраженная в прозе. <…> Нет в мире песни, в которой не отразились бы отблески святой веры. Святость открывается в духе поэзии в самом чистом и полном виде, и тогда — она становится по-настоящему святой песней, которую поют лишь святые ангелы и служители Всевышнего». Очевидно, рав Кук здесь отвечает людям, которые привыкли думать, что поэзия — всего лишь воображение, полет фантазии, а проза — достоверная реальность, которая говорит нам правду о мире. Рав Кук полагает, что все наоборот: самая глубинная истина бытия постигается через поэзию и песнь. И более того, он говорит, что вся научная, производственная, медицинская и прочая деятельность человека, которую можно описать прозой, имеет смысл и может состояться только благодаря этому скрытому поэтическому началу. О да, именно так я всегда и думала. Спасибо, профессор Марк, спасибо, рав Кук, спасибо, дорогой рабби Нахман!

А ты знаешь, что на этом вечере была не только лекция? Ну нельзя же говорить-говорить о музыке — без самой музыки. Поэтому «Эшколот» пригласил чудесную группу «Лакоча». Мы подпевали пиюту, текст которого написал знаменитый пайтан Яннай еще в VII веке, а мелодию, по преданию, сочинил сам рабби Нахман: Карев йом ашер hу ло йом ве-ло лайла... таир ке-ор йом хешхат лайла («Близится день, что ни день, ни ночь <...> Освети светом дня тьму ночи»).

Жалко, тебя не было с нами.

Вот тут, кстати, еще рассказывают про рабби Нахмана, почитай!