ПОДУШКА

В августе сорок первого
иду призываться,
сую в вещмешок
(слова «сидор» тогда еще не слыхал)
кружку с ложкой,
зубную щетку,
книжки – Багрицкого,
Александра Грина,
тетрадку для писанья стихов,
а в ней – фотографию Алки.

Тут – мама:

– Левушка! А подушку?

– Какую еще подушку?

– Хотя бы вот эту
маленькую,
чистый пух,
тебе с ней будет уютней!

– Да меня ж засмеют!
Возражать бесполезно:

– Ты должен взять ее
ради меня!
Подчиняюсь.

«Безынициативен, но исполнителен» -
будет сказано в характеристике,
выданной при отчислении
с офицерских курсов.

Наутро просыпаюсь
в казарме,
стукнувшись затылком о доски:
сперли, сволочи,
слава богу!

Так и живу без подушки
в 16-м запасном полку,
потом на фронтах –
Центральном,
Первом Украинском,
Четвертом Украинском,
до самой Праги,
и в ноябре сорок пятого
заявляюсь домой –
пока еще в отпуск –
победителем
гвардии сержантом
с двумя медалями на гимнастерке,
продолжающим службу
в Прикарпатском военном округе.

…Объятия,
слезы,
залихватские мои байки:
вот как-то на Курской дуге,
при форсировании Днепра,
а уж в Карпатах!..
Семья внимает
благоговейно,
вдруг – мама:

– Левушка, а подушка?

Полагаете, растерялся?
Как бы не так!
Ответ приготовлен заранее.
Даром что ли
строчил под диктовку
старшины Прощалыгина
акт о списании
сорока пар
белья нательного,
пятидесяти пар
гимнастерок х/б б/у,
да ботинок поношенных
(«ну, уж сам напиши, сколько там»),
погибших в результате бомбежки
нашей роты
фашистскими гадами,
отступавшими из-под Винницы…

Так вот, там, под бомбежкой,
и накрылась моя подушка…
Мама держит
за руку сына,
убеждается: целый, здоровый!
И тихонько вздыхает:
Какая была подушечка,
чистый пух!

ХРАБРЕЦ

По дороге на фронт
одного боялся:
вдруг окажусь
трусом!

Но по прибытии в Курск
был сочтен
отчаянным храбрецом
за то, что после бессонной ночи
на рассвете проспал безмятежно,
так и не выскочив из вагона,
массированный налет
немецких бомбардировщиков.

Оставалось
только поддерживать
репутацию.

КРАТКИЙ ОПЫТ НЕБЫТИЯ

Что такое «не быть»,
я узнал в селе Церковище
Сумской области.

Щель, куда я спрятался
от бомбежки,
завалило землей
чуть не вровень с краями.
Ничего
я не запомнил.
Очнулся – дышу.
Существую. Лежу на травке.
Приподымаюсь –
земля с меня сыплется.

Ребята
отряхивают с лопаток
эту же землю,
пот утирают со лбов.
Смеются:
- А мы уже поспорили.
Одни говорят:
«Откапывай!»
Другие:
«На хрен откапывать?
Может, пиздой накрылся
младший сержант,
придется
обратно его закапывать –
двойная работа!»
А ты жив-здоров.
Примета добрая –
жить будешь долго.

И в самом деле:
долго живу!

НА БЕРЕГУ ПРИПЯТИ

Наши дивизии
наступают на Киев.
Мы, корпусные радисты,
на берегу Припяти выкопав
здоровенную яму,
с отвесными стенками,
с покатым въездом
и загнав туда
радиостанцию
на крытой полуторке
(чтоб уберечь от осколков),
переводим дух у костра.

Вспоминаем гражданку –
как выпивали, что именно.
С нежностью произносим названия:
«Зверобой», «Спотыкач», «Старка».
Ну, а вина!
Словно стихи,
произношу названия:
«Цинандали», «Кварели», «Напареули»
и еще это, как его,
которое предпочитает Хозяин, — «Хванчкара»!

- Погоди, стой! –
это шофер Миша Канчулия.
- Ты же в Грузии не бывал,
откуда все наши вина знаешь?
Я – небрежно:
- Читал…

Впервые вижу,
как помирают со смеху.
Миша откидывается на спину,
закатывается,
стонет…
Ребята дивятся:
«Эк его разбирает!
Водою что ли облить?»

Миша приподымается,
тычет пальцем в меня, всхлипывает:
- Ты ученый,
ты умный,
ты книжки читал,
ты из книжек все наши вина знаешь,
а я, – тычет пальцем в себя,
снова всхлипывает, –
я неученый, глупый,
я не читал про вина,
я их пи-и-л!

Общий хохот.
Чего, спрашивается, гогочут?
Лишь бы поржать над младшим сержантом!
Переменить что ли тему?

- Вон на том берегу
городок какой-то или поселок.
Как называется – кто-нибудь знает?
Спросим у лейтенанта,
у него карта.

Лейтенант лезет в планшет,
водит пальцем:

– Чер-нO-быль…
Или Черно-бЫль? Хрен его знает,
какое там ударение.

Проживу еще лет пятьдесят,
узнаю,
навсегда запомню,
какое там ударение.

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

От Винницы до Коломыи –
распутица.
Автомашины с радиостанциями
встали намертво,
одна надежда – на переносные рации.
Тащим их на спине,
а к ним
аккумуляторы, батареи,
да еще вещмешки,
автоматы, скатки.

Но хуже всего –
что тылы
безнадежно отстали.
Который день без еды.
Ищем прокорма,
стучимся в здешние хаты,
просим
войти в положение:
хотя бы картошки!

Хозяйки
(хозяев не видно)
встречают неласково
(Западная Украина!):
«Нема ничого,
нимцы вшистко побрали».
А то и:
«ваши вже вшистко побрали!»

Наконец говорят:
вон хата на горке,
хозяйка богатая,
дружила с нимцами,
они ей всего натащили,
тильки вам ничого не даст –
дуже злая!

По щиколотку в раскисшей земле
взбираемся в горку.
Заходим. Все как сказали:
хата зажиточная,
хозяйка злая,
мало, что ничего не дает,
так еще:
- Что ж ваша армия
своих жолнежей не кормит!
- Ваша армия?! –
это Гришка Кириченко,
старший сержант.

Выталкивает меня вперед:
- Гляди, бабка, вот этот сержант –
еврей, понимаешь, - жид.
Он Христа распял,
не побоялся!
А с тобой, старая курва,
знаешь, что сделает?!

Хозяйка охает,
лезет в подвал.

Позднее, уплетая картошку,
Гришка - мне:
- Слышь, Левка,
часом ты не обиделся?
- Да ты что?
Какая на хрен обида?
Наше дело солдатское,
общее!