Шесть месяцев 1992 года протрудился я в почтовом отделении города Холона. Работа на тот эмиграционный момент считалась крайне престижной: государственная контора, стабильная официальная зарплата, выплачивались сверхурочные. А еще выдавали ведомственное кепи с эмблемой израильской почтовой службы. В общем, счастью моему не было предела. Знакомые репатрианты смотрели на меня с нескрываемой завистью - еще бы, моя зарплата равнялась аж 1450 новым израильским шекелям (на тот момент 700 долларам). Перед поступлением на службу я выдержал жесткий экзамен на знание английского языка: мне сунули несколько конвертов и попросили прочитать выведенный на них латинскими буквами адрес. Экзамен был сдан на отлично.

Рабочий день начинался с шести утра. В течение первых двух часов я скрупулезно сортировал корреспонденцию, приходившую адресатам, которые жили на вверенном мне участке. И уже в 8 утра выезжал на большую дорогу. Ездил я тогда на непонятно зачем вывезенном из бывшего Советского Союза велосипеде «Кама». На багажник я прикрепил огромный пластмассовый ящик, куда и сгружал служебную сумку, доверху набитую почтой.

Едва начав работать, я тут же столкнулся тем, что социологи называют сultural gap, или разница менталитетов. Я хорошо помнил образ почтальона, воспетого советским фольклором. Это был радушный, улыбающийся человек, которому улыбались в ответ: его прихода всегда ждали, надеясь получить весточку от близких. В Израиле же моё появление сопровождалось в лучшем случае гримасами и недружелюбными выкриками. На мое счастье, в начале своей почтовой карьеры я настолько плохо владел ивритом, что не всегда понимал то, что мне говорили. Однако очень скоро мне все стало ясно. В Израиле мало кто получал письма в "советском" понимании слова. 90 процентов всего, что там приносит почтальон, - это счета: за телефон, воду, электроэнергию. Или же штрафы за превышение скорости или парковку. То есть, завидя почтальона издалека, среднестатистический израильтянин понимает, что встреча с представителем этой профессии ничего хорошего ему не сулит.

Я пытался подсчитать, сколько раз мне захлопывали дверь перед носом, но сбился со счета. Дважды на меня бросались с кулаками, в одном из этих случаев дело закончилось полицией. Как-то попытались ограбить - ведь по почте частенько пересылают и банковские чеки. Все почтовое отделение долго потом смеялось над странным русским, который вступился за чужое добро вместо того, чтобы броситься наутек.

Еще одна особенность почтальонства по-еврейски доставила мне немало переживаний. В Израиле на конвертах не принято указывать номер квартиры. Улица, номер дома – это пожалуйста. Еще имя и фамилия адресата. Имя и фамилия должны быть также указаны и на почтовом ящике. Подходишь и начинаешь сверять. Проблема состояла в том, что, когда на конверте написано Хаим Моше, Моше может быть как именем, так и фамилией. Причем в одном и том же доме могут проживать два Хаима Моше, у одного из которых фамилия Хаим, а у другого - Моше. Распознать, кто же из них кто, можно лишь методом проб и ошибок.

Тем не менее, жаловаться на меня приходили всего один раз. Разумеется, русские. Но не «наши», а представители враждующего племени «ватиков» – те несчастные, кто в 70-е, уезжая из СССР, в суматохе в Вене перепутали самолеты, и вместо Америки оказались на Ближнем Востоке. Дело в том, что и здесь великий и могучий иврит сыграл со мной злую шутку. Создатели нашего древнего языка были настоящими евреями и поскупились на гласные буквы. Без гласных мы обходимся до сих пор, при необходимости заменяя их огласовками. Одно и тоже слово можно прочитать, как бог на душу положит, тем более, если это чья-то фамилия, и уж тем более ежели читает это свеженький репатриант вроде меня. Дело усугублялось тем, что некоторые нерадивые потомки Моисея игнорировали одну из основных гражданских обязанностей – наносить имя и фамилию хозяина квартиры на почтовый ящик. И вот приходят по некоему адресу письма. Фамилии такой ни на одном почтовом ящике в указанном доме не было, и я честно отправлял всё обратно, награждая конверты синей печатью «вышеозначенный по данному адресу не проживает». А фамилия была более чем странная. Как я её не читал, и справа налево, и слева направо, получалось одно - Пук. В один из дней, когда, разнеся письма, я вернулся на почту, меня вызвал к себе начальник. В его кабинете моему взору пристал взъерошенный гражданин, что-то балаболивший на повышенных тонах, да еще и с сильным русским акцентом. «Жалуются тут на тебя, - сообщил мне начальник с плохо скрываемой ухмылкой. - Говорят, письма не доносишь. Была ли у тебя какая-то корреспонденция по этому адресу?» «Конечно, была, - сказал я, понимая, что пал жертвой навета. - Это, наверное, г-н Пук?» В этот момент начальник рухнул под стол, залившись приступом гомерического хохота. А побагровевший жалобщик, вскочив со стула, заорал что есть мочи: «Не Пук, а Фок!»

Зато меня обожали новые репатрианты. Эти ждали моего появления с нетерпением, с которым мучающийся от жажды ждет момента, когда сможет напиться. Завидев меня из окна, люди бегом бежали вниз, к почтовым ящикам. Все ждали известий от родных, близких, друзей. Международные переговоры стоили тогда бешеных денег, и почта была практически единственным способом связи с оставшимися там. Половина моей сумки всегда была набита смешными конвертиками с красно-синей расцветкой по бокам.

По почтовым адресам отправителей можно было изучать географию СССР. Некоторые из респондентов, расслабившись окончательно, адрес своих израильских получателей писали по-русски. В таких случаях я был неоценимым сотрудником. Один раз пришло письмо, адрес на котором был написан по-грузински. Вся почта сбежалась посмотреть на этот невиданный доселе в Холоне язык. Репатрианты постоянно переезжали с одной квартиры на другую, письма терялись. Репатрианты приходили искать правду на почту и на великолепном русском языке обращались к заведующему, приехавшему в Израиль 40 лет назад из Марокко. Для наведения межкультурных мостов снова звали меня.

Среди сотрудников холонского почтового отделения я был одним из немногочисленных представителей ашкеназийского еврейства. Мне даже казалось, что стать настоящим почтальоном может лишь родившийся в Марокко или Ираке. Я был еще и самым молодым, коллеги мои дорабатывали до пенсии. Относились они ко мне подозрительно: я хоть и считался хорошим парнем, но собирался идти учиться в университет, что свидетельствовало о моей явной неблагонадежности. Ровно в 7 утра на почте на полную громкость включался радиоприемник, настроенный на волну восточной музыки. У меня просто не было другого выхода, кроме как полюбить эти напевы. И я полюбил. Впоследствии, в общаге Иерусалимского университета, меня так и прозвали: «сумасшедший русский, любящий марокканскую музыку». Поскольку слушать эти напевы с закрытым ртом не считалось правилом хорошего тона, подпевали все. Спустя два месяца все хиты я уже знал наизусть.

Рядом со мной восседал почтенного возраста турок. В этом отделении он проработал около 40 лет и дослужился до должности начальника, но потом вышел на пенсию. Вернуться к станку его заставила нужда: ему пришлось содержать непутевую дочку, получившую вторую степень по химии, но так и не устроившуюся на работу по специальности. Дочь также работала на почте, и при каждом удобном случае не забывала напоминать мне, что работу у нее отобрали русские, нежданно-негаданно заполонившие Израиль. Что, впрочем, не мешало ей разъезжать на красном БМВ-кабриолете, в котором был установлен сотовый телефон – невиданная по тем временам для Израиля диковинка. Работа на почте частенько сопряжена с физическими нагрузками, и я, как мог, помогал соседу-турку. За что он проникся ко мне симпатией и учил уму-разуму. До сих пор помню его наставления относительно выбора будущей невесты: «Тебе нужна девушка не пользованная, не со вторых рук».

Было мне в ту пору всего каких-то 19 лет. Я приехал из страны, которой уже не было, из города, который уже успели переименовать. Я шёл по жизни, руководствуясь устаревшими, одному мне очевидными принципами. Например, я считал, что брать чаевые – это унизительно. Когда в преддверие еврейского Нового года какая-то сердобольная израильтянка решила одарить меня 10 шекелями, я отказался – не пристало гордому почтальону брать милостыню. Спустя год, когда я уже учился в университете и во время летних каникул подрабатывал на своей любимой почте, та же женщина снова предложила мне подарок. Я взял деньги, не раздумывая.

Работая на почте, я мечтал поскорее выучиться и найти интересную и престижную работу. Мечты имеют обыкновение сбываться, я выучился, стал продвигаться по служебной лестнице, меняя места работы и страны проживания. И сам не заметил, как в какой-то момент начал скучать по тому беззаботному времени. Мечты о титулах и кабинетах переместились в реальность. Но иногда хочется, как много лет назад, нацепить красный кепи, оседлать такую же красную «Каму» и, закрепив за спиной полную штрафов и неоплаченных счетов почтальонскую сумку, поскрипывая педалями, тронуться в путь.

Еще о первых годах жизни в эмиграции:

Новые подростки в старом городе
Ямб вашу мать, или графоман в эмиграции
Лента Мебиуса: Москва-Иерусалим-Бостон
Кое-что о евреях в России и русских в Израиле