Недельная глава Беhар (Левит 25-26:2)

Если брат твой обеднеет и придет в упадок у тебя, то поддержи его, пришелец ли он, или поселенец, чтобы он жил с тобою. (Лев 25:35)
Этот стих устанавливает этические нормы сосуществования людей, призывая члена общины Израиля беспокоиться о продолжении жизни живущего рядом, будь он свой или чужой. В мидраше Ваикра Рабба 34:3 к этому стиху приводят стих из Книги Притч, ожидая, что из встречи этих отнюдь не близких стихов родится новый смысл. Второй стих, в синодальном переводе, гласит: Благотворит душе своей милосердый человек, а разрушает плоть свою жестокосердый. (Прит 11:17). Однако, для того чтобы сохранить форму стиха, его следовало бы перевести:
Человек милосердый благотворит душе своей,
а жестокосердый разрушает плоть свою.

Но и этот перевод будет достаточно условным. При переводе этого стиха на любой язык возникает проблема, которую еще ни один переводчик Священного Писания не смог разрешить. Слово нефеш / נפשдействительно переводится во всех словарях как «душа», и таково значение этого слова в современном иврите, но в библейском иврите у этого слова нет подобного значения, поскольку нет понятия души, как чего-то отдельного от тела. Библейская антропология не разделяет тело и душу и не усматривает между ними антагонизма. Библии присущ монизм, который в отличие от дуализма не приписывает человеку изначального конфликта между плотской оболочкой и бестелесной душой. Слово нефеш в Библии – это репрезентация жизненных сил, витальных способностей человека (Быт 9:5) и животного (1:30), и тем самым оно относится к сфере телесного. Поэтому нефеш может быть кровью (Лев 7:27), и собственно телом (9:16), и человеком вообще (46:22). Неудивительно, что и у «тела» нет аналога в библейском лексиконе. Наиболее близкое понятие – это басар («плоть»), а нефеш, таким образом, это то, что делает плоть живым существом. Понятие «тело» появляется только в пост-библейском иудаизме – вместе с понятием «душа» и с проблемой дуальных отношений между ними. Некоторые исследователи видят в этом влияние эллинизма, а другие говорят о типологическом, универсальном развитии от монизма к дуализму.

Так что не надо думать, будто первая половина стиха говорит о том, кто беспокоится о своей душе, а вторая – о том, кто не беспокоится о своем теле. Обе половины стиха из Книги Притч говорят о необходимости заботиться о благополучии своего тела. Праведный беспокоится о теле, и потому витальный компонент его существа пребудет в нем, а жестокий злодей разрушает плоть, лишая ее возможности быть репрезентированной душой, и приводит самое себя к смерти.

Связь между используемыми толкователем стихами неявная, но вполне возможная в рамках мидраша. Стих из Книги Левит говорит о помощи ближнему, который близок к падению или уже пал. Стих из Притч также говорит о помощи человеку, пожалуй, более близкому, чем ближний, – о собственном теле, о собственной жизни. Для авторов мидраша разделение между душой и телом уже произошло и их антропологическую концепцию исследователи определили как умеренный дуализм, но, как мы увидим из дальнейшего, нет здесь умаления значения тела, сравнительно с душой.

Человек милосердый благотворит душе своей,
а жестокосердый разрушает плоть свою (Прит 11:17)
…благотворит душе своей – это старец Гилель

Старец Гилель уходил и, расставаясь с учениками, прохаживался.
Сказали ему ученики: Рабби, куда ты идешь?
Сказал им: Исполнять заповедь.
Сказали ему: И какую заповедь исполнит Гилель?
Сказал им: Мыться в бане.
Сказали ему: И это заповедь?
Сказал им: Да!
И вот, если у изображений царей, что установлены в их театрах и в цирках, есть некто, кто назначен их очищать и мыть, и он получает содержание и должность его сравнима с должностями вельмож, мы – созданные по образу и подобию, как сказано «по образу Бога сотворил человека» (Быт 9:6), тем более и тем более…

В начале рассказа, Гилель, едва ли не самая обожаемая фигура из плеяды еврейских мудрецов, завершив урок, расстается со своими учениками, и его ученики провожают его. В талмудическом иудаизме ученики в известной мере послушники в доме учителя. Ученики всегда следуют за учителем и иногда это принимает курьезные формы. Так, известен ученик, сокрывшийся в супружеской опочивальне учителя, с тем чтобы и там извлекать урок из примера наставника. Ученик должен подражать учителю, поэтому, провожая Гилеля, ему задают докучливые вопросы о его поведении. Поведение учителя – предмет изучения. Нелегка судьба талмудического наставника, каждый его поступок виден ученикам и подлежит обсуждению. Вопрос учеников может показаться некорректным современному западному человеку, но с точки зрения Талмуда он вполне обоснован. Ответ Гилеля – двусмысленен и загадочен. Сказав, что он идет исполнять заповедь, он использует библейское слово мицва («заповедь», «приказ»), которое в талмудическом иврите, сохранив предыдущий смысл, приобретает значение «доброго дела», и нередко, говоря мицва, имеют в виду милостыню. Гилель, подобно философам-героям древнегреческой хреи, загадывает загадку для учеников. Разгадав ее, самостоятельно или с помощью учителя, ученик обретет новое знание. Загадочная фраза «Я иду исполнять заповедь» неминуемо повлечет вопрос о содержании последней и даст возможность поразить учеников ответом. Мицва, ради которой уходит учитель, – мытье в бане!

В любом эллинистическом городе (а город в древней Палестине – это эллинистический город) в середине дня рабочая деятельность прекращалась ввиду жары, и люди отправлялись в бани, имевшие не только гигиеническую, но социо-культурную функцию. Люди ходили в баню почти каждый день, так было принято во всем эллинистическом мире, и только после установления христианства этот обычай несколько сошел на нет, поскольку поход в баню воспринимался как слишком пристальное отношение к телу. А тело, как сказал один радикальный еврей сектантского толка, апостол Павел, – «темница для души и источник всяческого греха». Впрочем, не христиане были источником подобных аскетических воззрений. Так, римский философ, язычник Плотин проводил свои дни в аскетических практиках, в частности в баню никогда не ходил, добиваясь воспарения души, в чем преуспел дважды (но лишь единожды душа его вернулась). С победой христианства, однако, элитарные в прошлом манеры стали достоянием многих, плебс усвоил повадки философов, аскеза стала популярней бани. Старые бани приходят в упадок и уже в VI веке византийские врачи начинают прописывать баню как лекарство. Так идеология видоизменяет наше поведение, даже наши гигиенические привязанности.

Пробудив любопытство, Гилель достойно исполняет свою функцию учителя, проведя риторически убедительное уподобление банального хождения в баню церемонии, немаловажной в период имперского культа. Изображения царей почином власть предержащих устанавливают в театрах и в цирках, а тот, кто приставлен к этим статуям, – носитель почтенной должности в римском мире. Человек, который занимается только мытьем статуи, получает почести не потому, что он важен сам по себе, а потому, что важны те статуи, которые он моет. Человек, созданный по образу и подобию Божьему, есть тоже некий атрибут культа, напоминание о правлении Небесного царя. В теле старого Гилеля, которое он столь драматично ведет в баню, есть элемент Божественного подобия и потому уход за ним есть заповедь, действие сакральное. Такие толкования были очень проблематичны для тех еврейских средневековых мыслителей, которые чурались даже намека на антропоморфизм и антропопатию, коей действительно пропитан весь этот отрывок. Но в эпоху танаев находились мудрецы, которые легко пользовались антропоморфными выражениями по отношению к Богу.

Зачем Гилель спровоцировал этот урок об отношении к человеческому телу? Ученикам, видимо, изначально чужда идея о сакральности бренного тела, которую им хочет привить учитель. По-видимому, аскетические практики поздней античности кажутся им, по младости лет, привлекательными. Аскетизм находится в рамках межконфессионального консенсуса, и в поучениях старца Гилеля центр религиозной деятельности смещается от аскетических практик к практикам иным, где уход за человеческим телом воспринимается как заповедь.

Продолжим мидраш:

Человек милосердый благотворит душе своей,
а жестокосердый разрушает плоть свою.(Притчи 11:17)
…благотворит душе своей – это Гилель-старец

Старец Гилель уходил и, расставаясь с учениками, прохаживался.
Сказали ему ученики: Рабби, куда ты идешь?
Сказал им: Воздать добро одной жилице, что в доме моем…
Сказали ему: Каждый день у тебя жилица в доме?
Сказал им: Бедняжка-душа, разве не жилица она внутри тела, сегодня здесь, а завтра нет ее здесь?!

Второй рассказ весьма похож на первый. Вновь Гилель, закончив свой урок, расстается с учениками и вновь загадывает загадку, говоря о загадочной жилице, что в доме его. Это по мнению апостола Павла душа страдает в теле, как в темнице. Здесь же душа не узница, а гостья в гостеприимном доме Гилеля, и следует вовремя заботится о ее потребностях. Метафора, безусловно, дуалистична. Но надо полагать, что Гилель идет домой с тем, чтобы совершать там обычные домашние дела – есть, разговаривает с домашними, спать. Практики более и менее телесные. Однако он говорит, что идет домой, чтобы позаботиться о своей душе. Для того, чтобы душа могла удержаться в своем временном жилище, для того чтобы ей было комфортно, следует телу, дому души, вернуться к своему дому. Дуализм – возможно, антагонизм – навряд ли. Второй рассказ дополняет предыдущий. Если бы повествователь ограничился первым рассказом, то могло бы возникнуть обманчивое впечатление, что человеку следует беспокоиться только о своем теле, поскольку оно сделано по образу и подобию Божьему. Тогда он приводит нам второй рассказ, где упоминается и душа, где человек выступает как гармоничное психосоматическое образование, в котором душа важна столь же, сколь и тело.

Мидраш этот – как и вся талмудическая литература – был создан в качестве дидактического средства для обучения студентов талмудических академий. Мы уже далеко не те студенты, а современные западные люди, впитавшие картезианские принципы, даже если никогда их и не изучали. Мы уверены, что сущность человека сосредоточена в неких его ментальных или духовных особенностях, но не в теле. Энергичная декларация Мерло-Понти о том, что тело есть часть человеческой личности, не менее важная, чем ее духовные компоненты, чем-то напоминает урок старца Гилеля своим ученикам. Слова Мерло-Понти о том, что тело, будучи одной материи с миром и являясь его продолжением, служит «универсальной мерой» всего, кажутся исходной предпосылкой многих мидрашистских построений, но об этом – в другой раз.

За сим не осталось нам ничего иного, кроме как пожелать читателям Букника и ему самому достигнуть всяческой гармонии в отношениях между гостьей-чужестранкой и гостеприимным хозяином.