Модное теперь слово «пространство» почему-то меня настораживает. Может быть, я вижу за ним нечто безграничное и пустое, как сам этот термин, а может, наоборот, думаю, что, если у пространства нет конкретного названия — дом, поле, океан, — оно может быть наполнено чем-то совершенно непредсказуемым.

Вечером 3 ноября (спасибо проекту Эшколот) мы собрались, чтобы поговорить о «еврейских пространствах». Слово «еврейские» меня успокаивало, а «пространства» по-прежнему не слишком приятно волновали воображение. И, если сразу раскрывать все карты, Эстер Гантнер, которая рассказала нам о своем исследовательском проекте «Еврейское пространство Берлина и Будапешта», удалось в этот вечер сделать очень важное: наполнить пространство словосочетания «еврейские пространства» смыслом.

Вернемся, однако, к началу.

Прежде чем я все вам обстоятельно расскажу, подумайте сами, что может делать пространство еврейским? Евреи? Может быть, синагоги? Книги? Музыка? Еда? Кладбища? А может ли пространство стать еврейским, если самих евреев в нем никогда не было, или оставаться таковым, если еврейские следы там окончательно стерло время?

Ответить на эти вопросы могут ученые междисциплинарного профиля: историко-этнографического. Они пытаются определить, что представляет собой еврейская культура в нынешнюю эпоху постмодерна и что она значит для нееврейской публики.

Вообще наш камень преткновения, понятие «еврейское пространство» (Jewish space), в конце 1980-х ввела историк Диана Пинто. Ей показался странным интерес к еврейской культуре там, где живых еврейских общин давно нет, например, в той же Испании. А в Германии вообще имеет место (по понятным, впрочем, причинам) явление, именуемое бесконечным немецким словом Vergangenheitsbewäligung, что значит «обращение лицом к прошлому» — попытка осознать произошедшее, воссоздать его в настоящем и избавиться таким образом от комплекса вины.

Зарисовка в стиле постмодерн

«Представляешь, немцы рассказывают истории на идише и играют клезмерскую музыку!» — делилась я тем же вечером новыми знаниями со своим другом, молдавским евреем, бабушка и дедушка которого прошли лагеря. «Ничего удивительного. Кстати о немцах: скоро, кажется, Rammstein приезжает, давай сходим?»

Оказывается, целые пласты такой современной еврейской евреизированной культуры создаются неевреями: прозелитами или так называемыми «professional-almost-Jews». Издаются еврейские газеты (читатели «Букника», молчать!), организуются выставки, музыкальные и кинофестивали. Например, в 6-м квартале Будапешта, где сохранились синагоги, теперь проводится еврейский музыкальный фестиваль, который организуют неевреи для неевреев и который пользуется большой популярностью.

А в Берлине когда-то был квартал Scheunenviertel, который после Первой мировой войны стал еврейским, а после Второй от него камня на камне не осталось. Теперь под видом Scheunenviertel туристам продают совершенно другой квартал с сохранившейся синагогой. Там, где когда-то были ночлежки и трущобы, — теперь галереи, кафе, магазины и вереницы туристов, желающих проникнуться еврейской культурой.

В последние годы на еврейских пространствах Европы стал появляться новый еврейский мотив — связанный с Израилем. Шрифт афиш стилизуют под буквы еврейского алфавита, а в Берлине появился район Ha'Carmel — попытка воссоздать в немецкой столице часть Иерусалима.

Пока Эстер Гантнер рассказывала обо всем этом, она была мила и очаровательна, но как только пришло время делать выводы, она неожиданно стала строгой, жесткой и почти торжественной.

Современные еврейские пространства, наполняемые лубочным еврейским содержанием (идиллическими картинами прежних времен, идишем-клезмером, работами Шагала и т.п.), с настоящей еврейской культурой имеют столько же общего, сколько модели в кокошниках и с самоварами — с русскими женщинами.

Такой приговор вынесла Эстер современным еврейским пространствам. Он суров, но обжалованию, по-моему, подлежит. Ведь на то оно и пространство, что безгранично и может наполняться любым содержанием.

(Фильм Дианы Гроо, который Эстер демонстрировала на лекции.)