Есть некая ирония судьбы в том, чтобы, уехав в Израиль, смотреть он-лайн лекции проекта «Эшколот», дабы лучше разбираться, например, в политической идентификации евреев вообще и израильтян в частности.

Профессор еврейского права Сьюзан Стоун в течение двух вечеров рассказывала московской и примкнувшей к ней сетевой публике про парадоксы и коллизии еврейского самосознания. В первый вечер речь шла о правовых аспектах таких этических категорий, как месть и прощение, а во второй настала очередь разбираться со взаимоотношениями религии — читай «иудаизма» — и государства. Про то, как должны строиться эти взаимоотношения в отдельно взятой стране победившего сионизма вам, в общем-то, может рассказать любой израильтянин, благо по этому вопросу — как и по поводу того, как тренировать сборную, — свое мнение имеют даже парикмахеры.

Однако начала профессор Стоун издалека: с библейской истории, осмысление которой оказалось важным делом для вновь созданного еврейского государства. Как иврит за сто лет проделал путь от сакрального языка до средства повседневного общения семимиллионной страны, так и еврейскому праву, в течение двух тысяч лет рассеяния не занимавшемуся вопросами политики и власти, пришлось спешно осваиваться в изменившихся реалиях. И как англо-саксонское право опирается на прецеденты, так и у евреев на каждый случай есть под рукой как минимум одна библейская история со множеством комментариев.

В данном случае речь зашла про царя Давида, выдавшего семерых сыновей Саула на растерзание гаваонитянам. Этому печальному факту предшествовал голод, причина которого, как Давид понял с третьей попытки, была в истреблении Саулом тех самых гаваонитян. Точнее, даже не их самих, а их работодателей, то есть в лишении их работы, а значит, пропитания, что по законам Торы равнозначно истреблению народа. Разбирая этот вопиющий случай, мудрецы наши, блаженной памяти, приходят к выводу, что здесь имеет место юридическая коллизия. То есть столкновение двух законов, назовем их условно: «Сын за отца не отвечает» и «Мера за меру». В таких случаях судьи — а Давиду пришлось выступать в роли судьи — ищут в качестве руководства к действию более фундаментальный принцип, чем те, из которых приходится выбирать. Таким принципом стала, с точки зрения мудрецов, формула: «Должно, чтобы была выкорчевана буква из Торы, если тем самым будет публично прославлено Божье имя». Результатом действий Давида стало прекращение голода. Но не только. Поскольку он нарушил еще один закон — не дал похоронить повешенных, многие спрашивали: кто эти люди и за что повешены? И услышав ответ, что это наследные принцы, наказанные смертью за обиду, нанесенную неприсоединенным чужакам, до ста пятидесяти тысяч присоединилось к евреям.

Если рассмотреть эту историю с другой стороны, стоит отметить, что Давид, определивший народ Израиля как «милостивый, боязливый и доброжелательный», с лихвой компенсировал чужакам несправедливо причиненный вред. Тем самым он, с одной стороны, «обнулил счета», а с другой, предоставил гаваонитянам возможность проявить милосердие, каковым с технической точки зрения является добровольный отказ от справедливого требования. Поскольку они этой возможностью не воспользовались, им и их потомкам было навсегда отказано в праве присоединиться к народу Израиля.

С этической точки зрения описанная коллизия демонстрирует столкновение этики семьи и полиса. В обществе Завета, примером которого является семья, основным законом являются милость и прощение. В полисе на первый план выходят договоренности людей друг с другом, и принцип компенсации ущерба «мера за меру» служит паритету, созданию у всех равных прав на защиту своих интересов. Таким образом, милосердие оказывается вне пределов правового поля.

И вот тут приходит время вернуться к государству Израиль, которому, помимо всех насущных проблем, приходится на ходу разбираться с политико-правовой самоидентификацией. Должно ли оно строиться на принципах международного права или на галахе? Быть демократическим или еврейским? И если таки еврейским, то что это, собственно, значит? Вопросы эти напрямую связаны с ближневосточными проблемами. Взять, например, политику в отношении терроризма: должно ли государство Израиль по примеру гаваонитян требовать коллективного возмездия или, наоборот, исходя из собственной исключительности, обязано прощать и быть милосердным, не ожидая взаимности от окружающих. Как всегда, мнения мудрецов расходятся. Например, один из духовных лидеров Израиля, главный раввин Тель-Авива Хаим Давид Галеви (1924–1998) делает из вышеописанной истории следующий вывод: «…великая мораль, которую следует извлечь каждому правительству народа Израиля, в том, что оно обязано поступать по справедливости с меньшинствами и теми, кто чужаки среди них. Поступая так, оно освятит Имя Господа и имя Израиля в мире».

А рав Шауль Исраэли в поиске ответа на вопрос, допустимы ли с точки зрения галахи акции возмездия, приходит к парадоксальному выводу. Его комментарий сводится к тому, что в данном случае надо руководствоваться принципом дина ди-малхута дина («закон царства — закон»). То есть государство Израиль должно действовать в соответствии с международным правом, которое до сих пор так и не объявило войны незаконными. Такая точка зрения вызвала шквал критики, в том числе потому, что из этого следовало, будто еврейское государство должно — исходя из галахи — подчиняться не галахе, а чужим законам.

Как же соотносятся галаха и государство Израиль? Для ответа на этот вопрос необходимо определить, что же такое иудаизм: всеобъемлющая система, включающая в себя, в том числе, политику и право, или этико-религиозное учение, касающееся в основном личных взаимоотношений человека и Всевышнего? Профессор Стоун решила обсудить, что первично — народ или закон. В исторической перспективе сначала еврейский народ сформировался как общность, а затем, как общность, получил Тору на горе Синай; иными словами, Всевышний, зная свой народ, дал ему именно тот закон, которого тот заслуживал. Но постепенно свод законов превратился в сакральную книгу, и евреи стали определять себя как народ, живущий по закону Моисея. (Заметим, что похожая идея о том, что именно закон является клеем, скрепляющим нацию, бытует и в США — как там говорят, гражданином становишься только тогда, когда подаешь иск.)
В эпоху рассеяния евреи со своей «портативной этикой галахи» вписывались в рамки самых разных империй. Дело в том, что в империях на некоторых уровнях нет единого закона для всех, а есть довольно широкая гражданская и правовая автономия для разных групп. Но вот национальные государства, возникшие в XIX веке, поставили евреев перед непростым выбором, потому как по новым правилам все граждане оказались равны и никакой автономии для евреев предусмотрено не было. Французские евреи с формулой «мы французы Моисеева закона» фактически променяли многовековую традицию автономии на свежеиспеченные гражданские права. Тем самым в западноевропейской модели иудаизм из всеобъемлющего свода законов превратился в личную веру человека и гражданина.

Если же исходить из традиционной точки зрения, нас ждут довольно неожиданные результаты. Современный человек привык считать, что религия — дело сугубо частное и добровольное, государству до нее дела нет и принуждение делает ее бессмысленной. Занимательно, но мудрецы Талмуда, обсуждая, «возможно ли принуждение к исполнению заповедей», не сочли такую постановку вопроса абсурдной. Более того, многие их них высказались в том смысле, что возможно — ради единства. Ибо заповеди — закон, единый для всех. То есть в этой картине мира не наблюдается однозначной важности личной веры, равно как и идеи разделения религии и государства.

И вот в процессе становления Израиля его главный раввин Хаим Херцог спросил лидеров крупнейших общин, как они видят еврейское право в действии на уровне государства. Один из ответов ссылался на лидера средневековой барселонской общины рабби Нисима Жеронди. Тот полагал, что более строгие нормы еврейского правосудия (например, возможность осуждения на смерть лишь тогда, когда обвиняемый был предупрежден о том, что он совершает серьезное преступление) нужны отнюдь не для обеспечения правопорядка. Еврейский суд по этим принципам — не правовое, а ритуальное действо, низводящее благо в этот мир. С точки зрения лидера литовской общины, в Израиле надлежало так же выстроить параллельные правовые структуры. То есть предложение сводилось к тому, чтобы отделить государство от иудаизма, дабы каждый занимался своим делом: государство — обеспечением порядка на бытовом уровне, раввины — на духовном. Другой религиозный авторитет высказался в том смысле, что религиозные заповеди сакральны и служат не человеку, а Богу, а государство — необходимое зло, и не надо их смешивать.
Говорят, что, получив эти ответы, Херцог был потрясен: неужели во всем государстве Израиль не найдется хоть маленького уголка для Торы? Сам он считал, что галаха — система еврейского права, но не застывшая, а живая, меняющаяся вместе с народом и, стало быть, способная перерасти во что-то, что можно использовать для современного мира. В этом вопросе они были согласны с Бен-Гурионом, который, будучи светским сионистом, оставил довольно большой простор для религии в надежде, что религиозное перерастет в духовное.

А главное, оба они были уверены, что закон должен отражать волю народа, а не быть необходимым злом. И хотя искренность намерения не всегда гарантирует попадание в цель, профессор Сьюзан Стоун не теряет оптимизма.