Современного человека сопряжение философии и поэзии не удивляет: об их родстве писал еще Мартин Хайдеггер. В Средние века способность художественного текста переносить идеи была не столь очевидна. Впрочем, и в те времена встречались философы, выражавшие свои идеи в художественном слове. В еврейской культуре такие философы тоже были, но они сильно отличались от своих коллег, принадлежавших к иным культурам: их стихи (точнее, песни) всегда пользовались куда большей популярностью, чем их философия. Почему так получилось — почему среди евреев идеи эффективнее распространялись через песни, музыку и поэзию, нежели через философские трактаты? В этом попытались разобраться филолог Семен Парижский и исследователь еврейской мысли Ури Гершович из Иерусалима на семинаре «Звучащая философия», организованном проектом «Эшколот» при поддержке фонда AVI CHAI. Главными героями семинара стали три знаковые фигуры: поэт и «антифилософ» Иегуда Галеви; Шломо ибн Габироль — поэт, в котором долгое время никто и не подозревал философа; и Маймонид — философ, оказавшийся поэтом помимо своей воли.

Шломо ибн Габироль

Шломо ибн Габироль (1021–1058) долгое время считался исключительно поэтом, пусть и философствующим: его «серьезные» труды как будто даже не были известны, хотя его философская поэма «Кетер Малхут» вошла в литургию Йом Кипура. Однако в 1860-х французский ученый Саломон Мунк установил, что трактат «Источник жизни», написанный по-арабски неким «Авицеброном», переведенный на латынь в начале XII века и сильно повлиявший на христианскую философию, был написан все тем же Шломо ибн Габиролем. Книга «Источник жизни» ничего специфически еврейского в себе не несла, иначе подобное открытие совершили бы гораздо раньше. Это сугубо философский труд, рассматривающий отношение материи и формы. Если совсем скупо резюмировать его содержание, можно сказать, что основной тезис ибн Габироля таков: все в мире — лишь сочетание материи и формы, которое, начинаясь от вещей совсем простых, поднимается все выше и выше к все большему и большему разнообразию. Труд Авицеброна — труд неоплатонический, и, рассматривая вопрос о создании мира (актуальный для средневековой философии в целом), автор решает его, используя категорию воли: Первая Сущность творит универсальную материю и универсальную форму посредством Воли, а дальше эманации простираются все ниже, к миру физическому, и чем дальше материя от высшего мира, тем она менее духовна.

Судьба ибн Габироля была печальна: он всю жизнь страдал от неизлечимой болезни и не дожил даже до сорока. Кроме того, характер у великого поэта и философа был не сахар, и потому у него почти не было друзей, зато врагов множество. Вероятно, одиночество ибн Габироля и породило легенду о том, что великий поэт сотворил себе голема — женщину из деревянных чурок, которая помогала ему по хозяйству: отношения с людьми у ибн Габироля не ладились.

Возможно, одиночество — источник и невероятно трагической, экзистенциально нагруженной поэзии Шломо ибн Габироля. В Средние века поэзия воспринималась во многом как ремесло, и поэт, подобно ювелиру, должен был всего лишь создать орнаментально-красивое произведение, которым читатель или слушатель мог любоваться, не особенно вдумываясь в смысл. Изливать душу или выражать в стихах экзистенциальные настроения в те времена среди поэтов было не принято. Но ибн Габироль, в том числе и в своем самом известном стихотворении, песнопении утренней зари «Шлю я мольбу к Тебе», выражал свои личностные религиозные переживания:

Шлю я мольбу к Тебе, лишь заблестит восход,
Льну ввечеру к Тебе, моей души оплот.

О Грозный, пред Тобой я в страхе предстаю,
Ведь мысли сердца все Ты знаешь наперед.

Могу ли сердцем я и языком своим
Тебя воспеть? И что мой дух и мой живот?

От уст людей Тебе приятна песнь и я,
Пою пока душа Твоя во мне живет.

(Перевод Шломо Кроля)
В этом песнопении, которое исполняется до сих пор почти во всех современных еврейских общинах мира от Индии до Италии (Семен Парижский продемонстрировал собравшимся разные варианты исполнения, предлагая угадать, в какой стране они спеты), Шломо ибн Габироль передает не только свои религиозные чувства, но и свои неоплатонические идеи — по сути, стихотворение говорит о вечном стремлении души вернуться к первоисточнику. Это не литургическая, но религиозная поэзия — не самое распространенное явление в Средние века.

Иегуда Галеви

Иегуду Галеви (1071–1145), одного из главных поэтов и философов еврейского Средневековья, можно, по мнению Ури Гершовича, назвать скорее «антифилософом» — одним из первых еврейских скептиков. В своем главном философском произведении «Сефер га-кузари. Книга ответа и доказательства по поводу унижаемой веры», о котором большинство современных читателей узнали из романа Милорада Павича «Хазарский словарь», Галеви рассказывает историю хазарского царя, услышавшего во сне слова ангела: «Намерения твои угодны Б-гу, но действия твои Ему не угодны». Сон повторялся вновь и вновь, и царь понял, что должен отыскать, каким же образом ему осуществить «правильное действие». В поисках ответа царь пригласил к себе философа, христианина и мусульманина (но не еврея — поскольку еврейская религия была им поначалу «унижаема»). Однако, поскольку никто из перечисленных не смог дать царю ответ, царь послал за раввином, который, победив в диспуте с прочими участниками собрания, обратил царя в иудаизм. Собственно, основной пафос «Сефер га-кузари» — обращение в иудаизм как в религию, которая указывает, как человек должен действовать, а не как он должен думать или чувствовать. Среди прочих, как уже было замечено, царь обратился к философу (судя по их продолжительным и содержательным диалогам, аристотелику), чьи аргументы не принял — поскольку из сложного комплекса чистых умозрений не следует, каким же образом надлежит поступать в каждом конкретном случае. Раввин же вместо пространных и сложных построений рассказал царю «сказку» о Б-ге Авраама, Исаака и Иакова и об исходе из Египта. Поначалу царь не мог понять, как связан исторический рассказ раввина с его вопросом, но вскоре выяснил, что здесь и заложен ответ: правильно поступать человек может лишь тогда, когда он услышит слова откровения. Но как же узнать откровение? Ведь, по мнению Иегуды Галеви, реально лишь то, о чем мы узнаем непосредственно. Однако откровение, скрытое в еврейской традиции, говорил раввин, можно «пощупать» сквозь века и так ощутить его реальность. Галеви пишет и о том, что «божественный логос» (так можно перевести арабский термин, употребляемый философом) живет среди евреев и присутствует среди них — а потому, обратившись в иудаизм, можно не только ощущать откровение через «историческое щупальце», но и переживать его непосредственно. Для иллюстрации этого тезиса раввин рассказывает притчу о неграмотном человеке, который случайно оказался в аптеке и, не понимая надписей на склянках, принялся раздавать лекарства. Иногда кто-то выздоравливал, и человека благодарили. Иногда наоборот. Для того чтобы правильно лечить людей, надо как минимум понимать надписи на склянках.

Говоря о «божественном логосе», Галеви пишет об условиях, необходимых для того, чтобы откровение было услышано, и для него одно из этих условий — нахождение евреев в Земле Израиля: ведь она, утверждает Галеви, находится в центре мира, и человек, который вырос в ее сбалансированном климате, обладает идеально уравновешенным темпераментом. Ну а если он еще и еврей, это как раз и позволит ему услышать откровение. Будучи практиком, «антифилософом», Галеви следовал тому, о чем говорил: сам совершил два паломничества в Эрец-Исраэль и умер во время второго из них.

Хотя многим представляется, что раввин в «Сефер га-кузари» излагает идеи самого Галеви, нельзя не обратить внимание на различия между автором и его лирическим героем. Так, например, раввин относится к поэзии с пренебрежением — по его мнению, от нее нужно отказаться как от инакомыслия, от наследия арабской культуры, вовсе не связанного с особой миссией еврейского народа. Но хорошо известно, что Галеви, тем не менее, был прекрасным поэтом и писал великолепные стихи о природе, любви, вине — а также, среди прочего, поэтически выражал свои представления об истории и Земле Израиля. Семен Парижский в качестве примера привел стихотворение «Иль, друг мой, забыл Ты?» (в переводе Шломо Крола). Казалось бы — брошенная девушка жалуется своему возлюбленному. Но в эротических образах скрыт иной смысл: внимательно проанализировав стихотворение, можно обнаружить, что речь здесь идет вовсе не о мужчине и женщине, а о Б-ге и народе Израиля. Те же идеи, которые раввин излагает хазарскому царю, излагаются здесь в поэтической форме: и Семен Парижский снова предложил собравшимся послушать, как звучит это знаменитое песнопение в исполнении разных еврейских общин.

Маймонид

Из всех героев встречи, организованной проектом «Эшколот», Маймонид (он же р. Моше бен Маймон, он же Рамбам, 1135--1204) — безусловно, крупнейший и самый известный еврейский философ Средневековья. Предприняв попытку очистить еврейскую философию от чужеродных, по его мнению, наслоений эпохи гаонов, Маймонид написал два фундаментальных труда — «Мишне Тора», первый полный кодекс еврейского закона (в котором, помимо прочего, впервые приводятся 613 заповедей), и «Путеводитель растерянных» — теологический трактат, в котором Маймонид формулирует те верования и идеи, которые должны быть присущи еврейской традиции. Состояние растерянности для Маймонида — состояние позитивное: человек, лишенный этой растерянности, перестает видеть различия между Торой и наукой, философией и становится своего рода идолопоклонником. Что же касается поэзии, то отношение к ней Маймонида характерно для большинства аристотеликов. Поэзия для него — низкий жанр, хотя он и не отрицал, что поэтические конструкции тоже способны обслуживать некие сферы жизни. Об отношении Маймонида к поэзии светской хорошо говорит следующий отрывок. Отвечая человеку, спросившему, почему же Адам и Ева, вкусив запретный плод, вместо наказания получили «бонус» (познание добра и зла), Маймонид пишет:

О ты, который приступает к умозрению с начатками мысли и случайными догадками, который мнит, будто способен понять Книгу, [назначенную быть] руководством от первых [поколений] до последних, просматривая ее в один из часов досуга между пиршествами и любовными утехами, как читают какие-нибудь исторические хроники или книги стихов! Соберись с мыслями и сосредоточь свое внимание, ибо дело обстоит не так, как показалось тебе в начале размышления…
Что же касается поэзии литургической, Маймонид высказывается еще жестче. В контексте долгих рассуждений о том, что человеку не дано сказать о Б-ге ничего положительного (мы можем лишь говорить о том, чем Б-г не является, и приписывать ему те или иные атрибуты действия), Маймонид пишет:

Из этих слов ты уясняешь также, что не все атрибуты, употребление которых для описания Бога ты обнаружишь в пророческих книгах, позволяется нам употреблять в молитве и речи. <…> И велика в этом отношении распущенность поэтов, проповедников и тех, кто воображают, будто изрекаемое ими является поэзией; так что некоторые из произносимых ими выражений — сущая ересь, а в других — такая глупость и такие нелепые фантазии, что они вызывают в человеке, когда он слышит их, и невольный смех, и плач — когда всмотрится он в то, как такие речи говорятся о Боге, всемогущем и великом. И если б мне не было жаль унижать сочинителей этих речений, я привел бы тебе кое-что [из их слов], чтобы обратить твое внимание на те места, где они преступили грань дозволенного; впрочем, это речи, несовершенство коих весьма очевидно для понимающего.
И в то же время радикальный последователь Маймонида Моше ибн Тиббон в предисловии к комментарию «Песни Песней» уподобляет мелодии и песни словам Торы:

…знай, что природа человека влечется за превосходной песней и приятной мелодией, и это как сильно действующее снадобье, которое умертвляет живых и исцеляет больных… из этого вида всякого рода мелодии (нигуним), и это — наука музыки…
И далее:

И знай, что речения подразделяются по их качеству на три вида: целиком истина, целиком ложь или сочетание истины и лжи. И последняя (категория) разделяется на три подвида: по большей части истина, по большей части ложь, либо поровну истины и лжи. Целиком истина — это аподиктика (мофет). Целиком ложь — это поэзия. По большей части истина — это диалектика (ницуах). По большей части ложь — это софистика (аатаа). Поровну истины и лжи — риторика (аагади). И это пять видов силлогизмов, по поводу каждого из которых Аристотель сочинил книгу…[...]

И поэтический силлогизм таков, что его предпосылки вызывают в сердце слушателей воображаемый образ, и это образ заставляет их полюбить нечто или возненавидеть, несмотря на то, что они знают, что нет истины в сказанном…

Говоря, что поэзия — ложь, Моше ибн Тиббон имеет в виду не содержание поэзии, а ее форму. Понятно, что взяв в качестве инструмента «ложь», нельзя получить истинное высказывание. Но, возможно, в итоге получится высказывание, которое окажется не истиной и не ложью, однако будет, например, «добрым» или «воспитывающим»? Именно поэтому о «Песни Песней» говорили, как о Святая святых Танаха. Поскольку мы изначально знаем, что язык «Песни Песней» — поэтический, не претендующий на истинность, как раз он-то и наиболее пригоден для разговора о Б-ге, о котором, как утверждает Маймонид, нельзя ничего сказать ни языком диалектики, ни языком аподиктики, ни языком риторики, ни языком софистики.

По иронии, Маймонид, который относился к поэзии с осторожностью, граничившей с недоверием, прославился — пусть и опосредованно — как автор одной из самых известных еврейских литургических песен. Даже среди ортодоксальных иудеев немногие смогут перечислить и процитировать во всех подробностях сформулированное Маймонидом кредо иудаизма (так называемые «13 принципов»). Но еврейский народ (готовый, как было продемонстрировано выше, принять аподиктические высказывания о том, как следует действовать, но не готовый принять их, когда речь идет о мыслях и вере), быстро превратил это кредо в песню, которая стала очень популярной и до сих пор исполняется во всех синагогах мира. Записями различных исполнений песни «Йигдаль», написанной в XIII веке Даниэлем Бен Йехудой ха-Даяном из Рима, Семен Парижский и завершил семинар, поблагодарив Ури Гершовича и всех слушателей.

И другие поэтические высказывания:
первое
второе
третье