Принято считать, что когда говорят пушки, музы молчат. Это звучит красиво, но не соответствует реальности. Когда говорят пушки, музам приходится кричать, чтобы быть услышанными.
Моя небольшая книжка “Missa in tempore belli” почти полностью состоит из стихов, написанных в последние месяцы на фоне драматических событий в Украине: Майдан, бегство коррумпированного президента, вмешательство Российской федерации, аннексия Крыма, трагедия 2 мая в моем родном городе, затяжная «гибридная война» на Востоке Украины. Тревожные ожидания…
Колесо Истории пришло в движение и вернулось в свою привычную колею.
Мои стихи этого времени — не поэтический отчет о событиях, скорее — прочувствование, продумывание, проговаривание.
Впрочем, пусть стихи говорят за себя.
Борис Херсонский, специально для «Букника»
***
Значит, кто-то должен стоять на морозе под небом, а с неба
не дождешься ни белого голубя, ни просто белого снега,
который бы освятил и немного согрел
всю темень и холод, весь страх и надежды стоящих вплотную тел,
все молитвы стоящих вплотную душ, попавших под артобстрел.
Значит, кто-то должен стоять за себя и за нас, по стойке
«вольно», поскольку «вольному воля» способствует стройке
баррикад, что костью в горле у тирании торчат,
кто-то должен глотать костров свободы угарный чад,
не надеясь на благодарность от детей и внучат.
Трудно увидеть, что над ними, как и над их отцами,
летают ангелы с мученическими венцами,
для венцов найдется немало лихих, неповинных голов.
Апостолы-рыбари! Вот идет косяком улов.
В начале было Слово и больше не надо слов.
***
Все любят войну, в которой почти никто не погиб.
Толпятся на площадях и кричат гип-гип-ура,
и еще раз — гип-гип-ура, и снова — гип-гип-ура!
я — старый мальчик, я это видел вчера.
Будь я ребенок, я б тоже скакал, закусив губу,
но я — старый мальчик, я видел все это в гробу,
в белых тапочках, в царской мантии, в золотой мишуре.
Будь я маленький мальчик, я бы в это играл во дворе.
Но я — старый мальчик, я видел эту толпу.
У отчизны звезда не там, где положено, а во лбу,
отверстие влажное — до самых височных долей.
Хорошо, когда есть стена, а у стены — мавзолей,
хорошо, когда классная площадь во-от такой ширины,
что на ней может столпиться худшая часть страны.
Взгляд толпы не различает зарево и зарю.
Я — старый мальчик. Знаю, о чем говорю.
Феодосия
От генуэзской крепости до армянских церквей̆ десять минут ходьбы.
Чаша истории полнится скорбью — склонись,
испей горькую желчь судьбы.
Желчную горечь власти, что ускользнула из рук
и по воде поплыла.
Широкий пейзаж заката, что открывается вдруг
и сгорает дотла.
Жизни волнистые линии улочкам местным сродни.
Высотки тут не растут.
На базаре нет толкотни даже в базарные дни.
Не торопятся тут.
Не торопятся, не спешат, не глядят друг другу в глаза — от робости и стыда.
В стену вцепившись, зачем-то тянется вверх лоза.
Не приезжай сюда.
***
Идет горбун со звездой во лбу,
вязанку лжи несет на горбу.
Идет по горам, по долам, по лесам,
по водам, по воздуху, по небесам.
А звездочка красная — пять концов,
что на пилотках была у отцов.
Он ложь заработал своим горбом,
он горб заработал своим трудом,
а кроме горба — горб ему ни к чему,
паршивой копейки не дали ему.
Есть только ложь — вынь да положь.
Ложь без обмана. Хорошая ложь.
Есть только горы и лес густой.
Есть только столбы верста за верстой.
Есть срубы-колодцы — темна вода.
Над головою гудят провода.
Есть горб на спине и сердце в груди,
и красная звездочка — лба посреди.
***
в море эскадра в поле эскадрон
красавец-бронепоезд прибывает на перрон
крутится под облачком дурак-аэроплан
дружно выполняется пятилетний план
нежно выпивается бутылка на троих
третий побуянил а потом затих
остальные двое скомандовали пли
и на поле боя вместе полегли
лучше бы я песню спел о малыше
на лошадке в яблоках из папье-маше
с деревянной сабелькой завернутой в фольгу
про ненастоящую пистонную пальбу
пистолетик детский который как живой
раненый как мертвый лежит на мостовой
стройный медный чайник закипает на огне
почтальон повестку доставляет мне
***
Город грузят на плот и вывозят его в океан,
вместе со всем населением, включая горстку цыган,
осколки еврейских общин и немецкую слободу,
христиан, мусульман и поклонников культа Вуду.
В океане город выгрузят на острова,
на прощание поцелуют, скажут ласковые слова,
наобещают с три короба, не сделают ни хрена.
В заключение — землетрясение, и руины смоет волна.
Борис Херсонский — одесский поэт, переводчик и эссеист. И врач.
«Букник» публикует отрывки из его книги “Missa in tempore belli” — «Месса во времена войны», —вышедшей недавно в Издательстве Ивана Лимбаха.
