Вряд ли хоть один клиент попадал в липкую, но дырявую паутину юридической помощи Шмуэля сознательно и целенаправленно, ведая, что творит. Меня отрикошетил к нему вполне дееспособный и потому занятый адвокат. Офис Шмуэля прятался на улице Агрипас, в здании, овеянном в Иерусалиме мрачной славой проклятого места. Там, в тупике слепой кишки гулкого коридора, по соседству с пустыми комнатами за забеленными стеклами, среди гор пожелтевших документов ютился щуплый, носатый молодой человек с пышной гривой реющих вкруг чела кучерявых волос и печальными очами. Едва Шмуэль взвалил на себя попечение о моих интересах, как стало очевидно, что мой поверенный поглощен думами о несравненно более важных вещах, нежели составление договора, земельный реестр или сроки платежей. Ежедневную действительность он преодолевал с грехом пополам благодаря спасительным инстинктам, а с элементарными казусами продажи имущества справлялся машинально следуя навыкам. Тем не менее, благородный человек, он соглашался вести, пусть бестолково, зато безвозмездно, дела множества благотворительных обществ, а также безотказно консультировал несчастных, не сумевших разжиться более действенной юридической помощью. На любые предложения внести в договор пункт о неустойках или перевести коммунальные платежи на имя новых владельцев Шмуэль только небрежно отмахивался и кротко упрекал:
— Зачем вам это?
Впрочем, любая просьба грубо вырывала его из некоего несравнимо лучшего измерения бытия. Приходилось утешаться тем, что с библейских времен каждый город спасается подобными праведниками, и доводить процесс оформления сделки до благополучного завершения настырно названивая, напоминая и настаивая. Наверное, все бы получилось, если бы не очередная Ливанская война.
Как ни сложно вообразить, на что мой Шмуэль мог сгодиться Армии обороны Израиля, его призвали на службу. Чрезвычайные требования военного времени вышли на первое место даже в жизни тех, кто в оборону страны мог вложить лишь свою тревогу. Когда в каждой сводке новостей перечисляют погибших, обывателя в тылу охватывает стыд за интерес к курсу доллара… И я отдала ключи от дома, где когда-то была очень счастлива, а потом очень несчастна, напрочь забыв о переводе коммунальных счетов на имя новых жильцов. Однако скоро о них самым неприятным образом принялись напоминать штрафы мэрии и иски электрической компании. Поскольку юридически неплательщиком оставалась я, следовало перерезать пуповину ответственности.
Шмуэль назначил встречу на пешеходной улице. Видимо, не существовало уже не только конторы, но и адвокатской практики. В холодный, пасмурный день под накрапывающим дождем я топталась посреди улицы Бен-Иегуда, высматривая горе-стряпчего среди редких прохожих с поднятыми воротниками. Наконец он возник: продвигался по улице зигзагом, неровной походкой сумасшедшего. Растрепанные волосы реяли на ветру, грязно-белый шарф метался, как знак капитуляции, а мятое, испачканное чем-то желтым пальто было застегнуто не на ту пуговицу. В руке адвокат-расстрига судорожно сжимал листочки документов.
— Шмуэль, — не удержалась я. — Все ли в порядке? Как ваши дела?
— Плохо, — ответил он спокойно и мрачно, уставившись в пространство. — Но какое это имеет значение? После Ливана ничто не имеет значения. Вот, — он нервно перебирал справки. — Вот тут надо подписаться.
— Зайдем в кафе, — предложила я.
— Нет, нет, — Шмуэль испуганно отпрянул, защищаясь поднятыми локтями. Он явно стремился покончить с моим делом как можно скорее и вернуться туда, откуда явился. Откуда? Все заставляло предположить, что пока мы тут переминаемся, в какой-то психиатрической лечебнице ведут лихорадочные поиски пропавшего пациента.
Шатко балансируя на одной ноге, Шмуэль примостил анкету на поднятом колене второй, явно ожидая, что я тут же подпишусь в нужной графе и он сможет наконец-то взмыть и избавиться навеки от докучной клиентки.
— Шмуэль, так невозможно! — воскликнула я в отчаянии. — Присядем хоть там, — и указала на широкий каменный бордюр, обрамлявший затоптанную клумбу, в которой росли окурки, цвели две пластиковые бутылки и раскрывались навстречу тусклому зимнему небу целлофановые пакеты.
Он стремительно метнулся к клумбе, но не сел на ограду, а пристроился, неудобно скрючившись, на спине стоящей рядом скульптуры каменного льва.
— Вот тут, сейчас... — волновался он, пытаясь трясущимися руками разложить бумаги на распахивающихся полах пальто.
Внезапно раздался оглушительный взрыв. Сердце вспыхнуло, и взрывная волна адреналина разнеслась по телу. Секунду спустя мозг осознал, что в этот миг совсем рядом погибли такие же люди, как я. Чьи-то матери, дети, мужья еще минуту назад направлялись по своим делам; теперь они искалечены, ранены, а кто-то еще не ведает, что осиротел или овдовел.
Само место трагедии было милосердно скрыто от глаз, к нему уже мчались несколько мужчин. Когда я вновь повернулась к Шмуэлю, на льве, где только что неловко балансировала его нелепая фигурка, никого не было. Я огляделась: куда за мгновение ока мог исчезнуть мой защитник? Один лишь горбоносый, пышногривый лев взирал на меня печальным, отрешенным взором, словно говоря: после Ливана, после этого взрыва ничто не имеет ни малейшего значения! Мне стало страшно: пусть мой праведник-правовед был бессилен и бесполезен, но теперь, с его исчезновением, показалось, что весь город и все его жители обречены и любое обыденное занятие, любое будничное действие лишено малейшего смысла.
Из столбняка выхватил жуткий вопль сирены, окативший кипящей тревогой и настойчиво призывавший к немедленным спасительным действиям. Я возмущенно уставилась на каменную статую: кто-то должен придать значение простым, суетным, ежедневным, мелким, ничего не значащим событиям, из которых строится нормальное бытие грешных делами и помыслами горожан.
Ветер издевательски подбрасывал и уносил листочки документов. Я помчалась в обратную от взрыва сторону — ловить освобождение от кабалы чужих долгов.
Еще про Иерусалим:
Невозможно забыть
Львы
Фаршированный верблюд
