Внутренняя Евреия

«Разве мама из Молдавии? Она же из Евреии», - появилось однажды в мамином дневнике, куда записывали наши с братом высказывания.

Это было мое личное «Наша кошка – тоже еврей». Действительно, все кругом были – еврей, кого ни возьми. Все родные, включая прадедушку, который привез мацу – а я уже знала, что это такое, и уточнила, оно ли это, что он и процитировал на идиш маме, сказав по-русски только: «Откуда она это знает?»

Да фиг знает, откуда. Просто она периодически появлялась и так называлась, вот и все.

А потом как-то наступил Бабель, очень не сразу. И все это было страшно мило – что «Одесские рассказы», что «Закат». Прабабушкин молитвенник на идиш всплыл потом, когда засобирались уезжать – она что-то соблюдала и т.д., но выяснилось это уже в Израиле. Мама, однако, периодически произносила какие-то слова. Скажем, длинную фразу про «О майн готт, [чего-то там] майн компот, [что-то очень длинное] эр от!» Или просто скажет: «Майн-н готт!», если кто-нибудь что-нибудь разбивал или в чем-нибудь измазывался.

Еще мне говорили: «Зед зех а недер!», в смысле «выпрямись». А еще, когда сердились, скажем, на брата – «мешигене (что же там было?), мешигене гривн». Последнее означало что-то вроде «безумные шкварки». Остальные клише звучали как-то иначе: говорилось не «бобе майсез», а почему-то «мансез бойдем». Причем не в значении «бабушкины сказки», а как бы «и все такое», в конце, скажем, длинного перечисления.

Еще мама иногда что-то вспоминала. Например, у нее, кажется, перепутались два праздника: про «ён-кипур» рассказывалось, что «хлеб нельзя было называть на идиш, а только на иврит». А баба Песя (так звали прабабушку, в девичестве Зи-хин-бройт), иногда присылала – или все-таки не она, а бабушка? - банку куриного жира под названием «шмолц». Это дело я обожала с черным хлебом, и меня совершенно не смущало (не знала, что должно), что иногда на хлеб клалось сало с перцем из магазина.

Cut to: какие-то уже поздние 80-е, концерт хора еврейских мальчиков из Нью-Йорка в концертном зале «Россия» - и всем раздают значки с двумя (почему-то) свечами и надписью «Не дай огню погаснуть». Троюродный брат перед отъездом дарит коробку с их кассетой – внутри оказывается фирменный альбом Bon Jovi, поверх которого я записываю «Аквариум». Еще откуда-то берется значок с израильским флагом, я ношу его на форме просто по приколу (когда придет время, уезжать в Израиль, и вообще из России, абсолютно не захочется), а родители почему-то очень переживают.

Потом появляется журнал «Век», еще какой-то журнал, я зачем-то сочиняю стихи про желтую звезду - к маминой радости. Потом – за хронологию, впрочем, не поручусь – выясняется, что мы уезжаем, сперва в Америку, а потом оказывается, что туда больше не берут – но сейчас не об этом.

Что такое антисемитизм – это каждый понимал по-своему. В первой школе, музыкальной, евреев было чуть ли не большинство, а чем слегка отличались все остальные, я сообразила сильно позже. В следующей, в зазоре между музыкальной и филологическим классом, случилось попасть в самый обычный класс, где-таки нашелся юноша, заглянувший в классный журнал и распевавший во время совместного дежурства: «еврейская порода, еврейская порода». Добродушно, впрочем, но я зачем-то сообщила маме, та пожаловалась классному руководителю, тот сделал внушение, и все стало тихо.

А еще было – концерт шоу-группы «Фрейлехс», где в немного ресторанной упаковке подавалось что-то знакомое – скажем, песня про Ицика, который женится, с пластинки еврейских песен, исполненных классическим голосом. Еще на той пластинке была песня про варнички («Гевалт!»), но запомнились в основном аннотации – в одной песне герой во время семейной ссоры ссылался на закон, запрещающий жене задавать вопросы мужу. Еще мы с одноклассницей, ныне чуть ли не женой иерусалимского раввина, прикалывались над жаргоном и акцентом (а откуда могли знать о них, кроме как из того же Бабеля?), и говорили «уже», произнося именно так, а не «ужэ». Еще я на перемене, из чистого выпендрежа, чертила на доске якобы ивритские буковки, вовсе их не зная – кроме разве что буквы «йуд», значок с которой из разрезной азбуки у меня откуда-то был. Как ерофеевский младенец букву «ю», я выучила ее первой, не считая, конечно, всем известного алефа.

А потом в классе откуда-то завелись ластики с израильским флагом (одноклассник Давид в гости съездил), а у учителя и вовсе брелок с магендавидом – а потом мы уехали. И началась совсем другая жизнь.

Центр нерусских русских

На углу иерусалимских улиц Штрауса (или, как не склоняют местные жители, Штраус) и Пророков стоит дом, чье угловое крыльцо с парой ступенек до сих пор навевает желание подняться и заглянуть внутрь – вдруг там, за стеклянной дверью, время остановилось, как в сувенирном стеклянном шарике. Теперь здесь, кажется, поликлиника, а раньше было таинственное заведение «Бейт а-Рофе», иерусалимский Дом медработника, чем-то напомнивший мне смутные очертания оного же в Москве, и очередь на концерты была такая же. Напомнил он мне о нем не сразу, а в сентябре 1990-го, когда, словно дождавшись, пока в Израиль съедется основная масса репатриантов, в нем открыли Центр выходцев из СССР, попросту Русский центр. Было у него и еще одно название – «центр идиотов», или просто Идиотник, как окрестила его вездесущая поэтесса Анечка Горенко, у которой была на момент нашего знакомства совсем другая фамилия. Псевдоним «Горенко» дал ей, кажется, один из будущих завсегдатаев заведения, поэт Генделев.

Как-то все случилось последовательно – весной открыли русское радио РЭКА, потом появилась приличная газета «Время» (будущие «Вести»), а к осени заработал Идиотник. Мне было пятнадцать лет, я наверняка пришла туда после школы – и увидела, как в буфете, который станет потом главной «кухней» русскоязычной общины, сидели Взрослые. (Хотя девушки при них были немногим старше меня, но все равно – Пили Алкоголь и все такое). В буфете кто только не переработал, какие только тусовщики разных возрастов – а ныне его хозяева Дато и Лина держат старейший в городе грузинский ресторан, совсем, впрочем, непохожий на там и тогда. В том буфете давали бутерброды и коротал время перед очередным концертом БГ, висели картины («Мужик с тремя х*ями», как высказалась об одной из работ Анечка), да собственно тусовка начиналась уже с крыльца, где курящие лениво вас оценивали и, если повезет, здоровались. Еще была библиотека и книжный магазин – помню новенькие стопки местных толстых журналов, то ли «22», то ли «Зеркало».

Но главное – все ходили на концерты, ведь здесь выступали все стоящие гастролеры с Большой земли, от Кима, «Аквариума» и Вероники Долиной до странного double-bill’a из Боярского-Макаревича («Думали, что шли на Макаревича, а пришли, оказывается, на Боярского», - заметила Рената - последний понравился гораздо больше.) На первый концерт БГ пробирались через окна женского туалета. Давка была чудовищная, чувство единения – тоже. Здесь пивали кофе юные иерусалимские раздолбаи чуть старше меня, впоследствии понаделавшие дел и карьер. Что такое богема, я не знаю, но, кажется, это было именно она. Не было, наверное, интеллигентного русского иерусалимца, не побывавшего там ни разу за период 1990-1996, пока Центр существовал. «Идиотник» входил в ту же карту местности, что и театрик «Паргод», где днем в пятницу играли бесплатный джаз. И, поверьте, это был не тот безликий саунд, который нынче можно услышать по всей Бен-Йегуде и Русскому подворью.

Что потом стало с Центом? Бог весть. Осенью 95-го он еще существовал, а летом 96-го то ли уже нет, то ли догорал. Бывшие буфетчики кто стал целителем, кто вернулся в Москву. Будущий иерусалимский Гиляровский непременно опишет тамошние пьянки и разговоры, а я до сих пор помню, как со мной на крыльце поздоровался с высоты своего роста и голубых глаз будущий певец Лифты Алексмух. Возможно, Идиотнику наследовал открывшийся примерно тогда же и на той же улице русский студенческий клуб, процветавший под эгидой американской религиозной организации, чей дом назывался Israeli Center. Клуб стал для нас, наверно, тем же, чем для «взрослых» - дом через дорогу в первой половине 90-х. Русский центр с израильским - братья навек, тянут друг к другу руки через неширокую улицу Штрауса близ больницы «Бикур Холим» имени заповеди посещения болящих, которую через много лет выкупит олигарх Аркадий Гайдамак, но это уже совсем другая история.

Автостопом по Израилю: тремп как явление

Откуда взялось в Израиле слово «тремп», которым обозначают передвижение автостопом, - неизвестно. Скорее всего, от слова tramp (по-английски – «бродяга»). Ясно одно: в будущие словари жаргона русских диаспор тремп войдет по соседству с харьковским «тремпелем», означающим вешалку-плечики и происходящим от завода Тремпеля, который оные вешалки делал.

Так или иначе, в Израиле тремпом на определенном этапе жизни передвигаются почти все. Возможно, традиция эта пошла от солдат, которым, видимо, в эпоху еще не вполне развитого общественного транспорта надо было попадать на родную базу из дому (да, в Израиле так служат, а вы не знали?), да и денег мало – в общем, одно время даже в русской газете «Вести» публиковались баннеры «Подвези солдата!» И точно: сейчас на так называемых «тремпиадах» (остановочках в форме вопросительного знака на выездах из города, или просто перекрестке, где все стопят) водители часто высовываются в окно и кричат: простите, ребята, беру в первую очередь солдат в форме! А то и только их. И ребята, если так можно назвать толпу юношей в черных шляпах – а на территориях так передвигаются даже семьи с детьми, складными колясками и так далее – отваливают до следующего водилы. Не надо даже держать никаких табличек, как в фильмах про хиппи (другими корнями традиция уходит, очевидно, в Америку, откуда родом определенное количество нынешних израильтян) – они просто остановятся и скажут, куда едут сами. Из соображений безопасности не принято самому говорить, куда едешь, лучше спрашивать водителя.

Русские неформалы довольно быстро освоили автоспоп – и денег не берут, да и веселее так. Специалисты знали наизусть названия перекрестков и развязок, через которые проходит дорога из города в город – да и сколько там той страны, я вас умоляю. Слова для обозначения реалий привезли с собой или услышали от старших товарищей (например, «стопник», т.е. атлас израильских автодорог). Родители очень переживали – как же, арабы кругом, да и вообще, негоже девушке так ездить. Это вы что, из-за денег? Да в общем, нет.

Однажды на бардовский фестиваль «Дуговка» на озере Кинерет меня, уже далеко не подростка, вез человек, рассказавший о себе на одной из остановок, что хочет стать автогонщиком. Но года не те, да и итальянский пока выучишь – так что вот, мол, мотаюсь по стране, километры наматываю. Он потчевал меня продвинутой – или просто старой и любимой – музыкой, и заодно врубил израильскую рок-оперу «Мами» (печальная история про девушку, ожидавшую солдата с Первой ливанской войны), угощал едой и прочими веществами, а телефон спросил уже только у самого въезда на фестиваль. Чем сильно пал в моих глазах – я думала, это он исключительно концепции ради!

А несколько месяцев спустя после приезда в Иерусалим мне захотелось обойти Старый Город по периметру снаружи. В какой-то момент оказалось, что стена далеко вверху, что-либо еще далеко внизу, а рядом по узкой дорожке едут машины, при этом стремительно темнеет. И вот остановилась машина, и водитель по-английски предложил меня отсюда вывезти – и вывез, и купил два крутых мороженых, посыпанных чем-то разноцветным – и тоже ушел без телефона, который явно спросил на всякий случай. Потому что помог в основном из соображений безопасности.

Так, впрочем, бывало не всегда – водитель остановившейся на выезде из Тель-Авива машины после признания, что совсем нет сил отвечать на вопросы (на иврите уж точно), высадил у глухой стены, и пришлось долго брести вдоль автострады, чтоб хоть куда-нибудь выйти. Вообще, надо ли разговаривать с местными водителями, чтобы отплатить им за услугу – вопрос двойственный. Однажды мой спутник, с которым мы отправились лет в семнадцать в очередное короткое путешествие, был сильно удивлен тем, что я подробно отвечаю на вопросы водителя, в том числе и мировоззренческие. «Зачем?» - искренне не понимал он.

В тремпе (слово склоняют – а еще ездить можно «тремпАми») бывало по-разному – вспоминается, например, поездка с блошиного рынка в Яффо в те же семнадцать лет в машине, где уже сидело четверо солдатиков, и мы с подругой оказались пятым и шестыми пассажирами. Особой смелости для таких поездок не требуется, нужно только оправдание. Скажем, проживание на территориях, где люди в вязаных кипах традиционно друг друга подвозят, – ну, или молодость. Возможно, последнее обстоятельство и позволило мне однажды со спокойной душой перестать заставлять себя ездить тремпом, ибо для этого, как и для много другого, необходимы природная предрасположенность. Тремписты, однако, на выездах из Иерусалима не переводятся, и может быть, когда я окончательно вырасту и получу права, я тоже подвезу своего первого солдата – или компанию длинноволосых подростков, в которых надеюсь узнать себя.

В следующий раз мы поговорим о других культовых для русскоязычной израильской молодежи понятиях и местах - например, о Лифте.

Туда-сюда-обратно
Двадцать субъективных фактов о сходстве России и Израиля
Новые подростки в старом городе, или Русское подполье Иерусалима
Как убедиться, что Вы - русский
Лента Мебиуса: Москва-Иерусалим-Бостон