У самого въезда в Иерусалим – или выезда, как посмотреть – есть заброшенная арабская деревня под названием Лифта. Она буквально примыкает к обитаемому еврейскому кварталу и даже не слишком отличается от него внешне – если не считать круглых куполов на крышах. В полах и крышах пробиты дыры – говорят, пробили специально, чтобы туда не вернулись жители. Прораб на моей первой работе в Израиле, археологических раскопках в 90-м году, рассказывал: мол, было у моего дедушки поместье, пришли евреи и построили там свою Тахану Мерказит. О Лифте ли речь шла – не знаю.

Так или иначе, где-то в начале или скорее середине девяностых там обосновались русские неформалы, но не совсем те, о которых говорится в этих воспоминаниях. Те-то, наследовавшие хиппи, потом пошли в университеты или из страны поуезжали. А в Лифте были скорее панки и иже с ними. Жили они там в основном в теплое время, а большинство не жили вовсе, а просто тусовались – вплоть до начала нашего века. В Лифту, где и раньше обитали разные люди - от бомжей до вольных художников, роскошно занимавших по целому дому каждый, - пришли поэты и любители разного рода веществ, изменяющих реальность. Иосиф откуда-то из средней Азии, по кличке Ос, известный строчкой «Мой милый маленький Израиль…», красавец-химик Алекс Мух, любитель Летова (самое известное произведение – «Первое марта кислотной весны»), чуть позже появился Эдичка Пчел из Махачкалы. Потом к Осу, Муху и Пчелу добавился Петя Птах – огромный человек, укорененный в израильской культуре поэтического перформанса, пишущий нынче на иврите. И без счету прибившихся детей, которых Алекс обучал жизни. Собственно, весь дискурс про Оса, Муха и Пчела начался на той же Площади Когана, где легендарный человек Полушка придумал рок-оперу «Ос и Пчел» по мотивам анекдота про «Ос – это такой мохнатый Мух»: Ос уже был, а Пчел добавился, соответственно, позже.

Сейчас все по-другому, но было время, когда в Лифту было трудно попасть: дорога закидана камнями, по которым нужно долго-долго спускаться, а обратно так же долго ползти вверх - или просто, цепляясь за траву, вылезти на построенное сверху шоссе. Лифтяне жили удаленно от глаз посторонних и полиции. Время от времени выходили в город за едой. Умываться можно было в текущем неподалеку роднике. Вода стекала в прудик, который религиозная публика до сих пор использует как микву. На грани веков, уже когда в Лифте практически не осталось постоянных жильцов, там вошли в традицию большие праздники под названием «Эдичкин день рожденья», отмечающийся регулярно в так называемом Эдичкином доме – про некоторые из этих домов на склоне было известно, за кем какой закреплен. Праздники были длинными, с громкими барабанными джем-сейшенами – но бывали и просто встречи, когда люди, вовсе в Лифте не жившие, собирались в одном из домов со свечами и припасами с рынка. Можно было просто гулять и случайно встречать знакомых, а были люди, которые там «вписывались», особенно в девяностые. Лифту показывали как достопримечательность, о ней снимали кино, а маленькую дочку одной из сочувствующих Лифте жительниц Иерусалима однажды забрали в полицию, когда она одна шла то ли туда, то ли оттуда – хотя с чего бы, ребенок просто шел от друзей семьи. Точнее, из одной части семьи – в другую.

Семьей все это и было, особенно в годы расцвета, и туда уходили из дома. Те, кто жил в Лифте, были друг другу свои, но дух, конечно же, был совсем иной, чем раньше. Средний «лифтер» носил больше черного и употреблял более тяжелые наркотики, чем молодые люди в бисерных фенечках ранних 90-х. И вообще скорее употреблял наркотики, чем нет, в отличие от предыдущей волны. Это была более жесткая, бескомпромиссная жизнь, несмотря на расслабуху теплых камней и утреннего иерусалимского солнца, пробивающегося сквозь старинные окна. Архитектурные достоинства Лифты привлекали фотографов и вообще любителей живописной атмосферы. Все это стало даже официально проговоренным элементом субкультуры – лет десять назад ныне покойный Вадик Дегтярь написал в «Вести-Иерусалим» заметку под названием «Один день лифтера», во втором лице, как бы как обращение к самому себе. Те же люди, что постоянно тусовались в Лифте, имели отношение и к выпуску литературных альманахов на русском языке ("Симург" и "Солнечное сплетение", закончившее, увы, свою жизнь на помойке).

Но мало-помалу все это стало как-то сходить на нет. В разговорах слово «Лифта» мелькало уже нечасто, реже доходили слухи о тамошних тусовках, кроме разве что ежегодных эдичкиных «бездников». Статус Лифты изменился, и нынешние неформалы, кажется, не живут там вовсе – и только в автобусе мальчик неместного вида с рюкзаком и словарем спросил меня с русским акцентом по-английски, где тут у нас тахана мерказит. Стоило ему объяснить это по-русски – он поинтересовался, как пройти в Лифту. Туда-то, сказала я, но там уже никто не живет. Тем лучше! – прокричал он уже с улицы.

…а ведь казалось бы, так недавно, лет 10-11 назад мы, вовсе даже в Лифте не жившие, сидели там, в расщелине какой-то скалы, в пещере практически, и пытались что-то играть на гитаре и дарбуке (маленький арабский барабан, без которого тут не обходится ни одно мероприятие).

Между тем моментом и нынешним прошла вся "русская" история Лифты, когда на самые большие тусовки некоторые девушки добирались на каблуках по закиданному камнями спуску, а отдельные эскапады хвастливо пересказывались: так, один безбашенный персонаж, если верить его рассказам, совокупился с гитарой – и лифтинское общество тут же сложило об этом событии эпиграмму: «Между пятой и шестой - промежуток небольшой». Все это в прошлом, Лифта в основном пустует, и неизвестно, чем и где живут нынешние русскоязычные юные люди. Но живут они явно где-то в другом месте.

Где тусовались остальные
Чай Святой земли
Умереть на Святой земле