Сергею Бочарову
Миле и Йосефу
Голде Ахиэзер
Наде Баловневой
Володе Макаренкову
Виктору Давыдову
Юре и Тане Орлицким
и Дане - хотя он не сможет все это прочесть. Я ему переведу
Интересность жизни — вещь относительная. Один раз я возвращалась из Москвы домой. Перед таможенным контролем в аэропорту толпился народ, очередь ползла еле-еле, на табло светилась надпись: Москва — Тель-Авив. Москва — Антананариве. "Надо же, - вслух вздохнула я, - вот кто-то летит на Мадагаскар" (в подтексте: "Эх, а я вот всё в Тель-Авив…"). "Ну, я лечу на Мадаскар", - отозвался человек рядом. Он был высокий, худой и темный — как будто сожженный солнцем. "Ах! А что там, на Мадагаскаре?" — "Ну что? Известно что, - вздохнул человек. - Саванна, что". — "Ах! А что там, в саванне?" — "Да ну известно что, - скучно сказал человек. - Антилопы, что. — И вдруг очень оживился: — Да! Но стакан сапфиров на рынке — ты не представляешь, сколько стоит! Не представляешь!" Тут очередь мощно двинулась вперед, и он исчез. А мне еще долго мерещилось, как он покупает на рынке сапфиры стаканами… Куда он их потом девает?
Самое интересное в моей жизни — разные люди, которых я встречала в разных местах и в разное время. С некоторых пор я заметила, что люди интересуют меня гораздо больше, чем книги, объект моих профессиональных занятий. Например, мне очень интересно, что скажут ученики по поводу того или иного текста. По правде сказать (стыдно даже признаться), это гораздо интереснее, чем сам текст. Я, наверное, умею развивать разные теории, даже иногда придумываю их сама, но гораздо проще и интереснее представить какую-то сценку, из которой теоретический вывод, по-моему, будет следовать сам собой. Или не будет…
Как сказал мне один студент: "Послушай, что такое со мной происходит? Я встаю утром, читаю газету — интересно! Еду в автобусе, смотрю на людей и слушаю — оторваться не могу, так интересно. Слушаю лекцию про какого-нибудь писателя - даже это как-то интересно. А потом беру роман этого самого писателя, читаю — ну совсем, совсем неинтересно! Беру другой — тоже неинтересно. Что это такое? Литературоведение, получается, интереснее, чем литература? А люди интереснее, чем литературоведение? Может, я постмодернист?" — "Может, я тоже?" — подумала я, но не сказала вслух — постеснялась.
В книге Иешаягу (Исайи) пророк подробно описывает, как он разными способами, внушенными ему Всевышним, пытался объясниться с народом Израиля и передать ему свое пророчество. Он встречался с царем Хизкиягу, обращался к простонародью на площадях, писал свои пророчества на плакатах для всеобщего обозрения, а также передавал их узкому кругу учеников. И еще он объявил себя и свою семью "знаками и знамениями". То есть само существование его самого и его сыновей должно было что-то означать. Обычные способы коммуникации, наверное, были неэффективны (то есть, по-простому, ни народ, ни ученики его не слушали и не понимали), поэтому он превратил в знак самого себя (может, и он тоже был постмодернист?)
Но в наши времена, как известно, пророчества нет. Мы, как говорится, не пророки и не дети пророков, и лично я никак не могла бы представить себя в виде знака или символа. И даже в мыслях никогда не имела. Скорее наоборот: я вижу людей как знаки и символы, обращенные ко мне и подлежащие толкованию. Понимаю ли я их? Могу ли истолковать? Хотелось бы…
Самые интересные знаки — те, которые можно истолковать по-разному в разных контекстах. Как сказал один философ, непонимание — краеугольный камень герменевтического процесса. Сколько анекдотов построено на этой идее! Сколько жизненных ситуаций! Даже книжка есть такая об израильском юморе: "Вырвано из контекста".
В сущности, этим запискам, которые должны со временем сложиться в книгу, можно было бы дать название "О понимании". Но так уже названо некоторое количество книг и статей. К тому же я ведь пишу не философский трактат, а "книгу в смысле жанра отреченную" (Стерн). Это в каком-то смысле приключенческая книга — о приключениях разных смыслов в разных контекстах.
Люди и тексты
Читая со словарем
В израильской критике время от времени всплывают вялые дискуссии о том, кто у нас национальный поэт. С национальным прозаиком понятно: это Агнон. А вот насчет национального поэта нет консенсуса: когда-то им считался Бялик, сейчас вроде бы Натан Альтерман. Его стихи превратились в шлягеры, некоторые по два-три раза положены на музыку и у всех на слуху. Но…
Но второе программное стихотворение из книги Альтермана "Звезды на просторе" называется "Бесконечная встреча" и начинается так: "Ты обрушилась на меня, я буду вечно Тебя воспевать. /Напрасно я воздвиг бы перед Тобой стену, напрасно стал бы запирать двери. /К Тебе моя страсть, Для меня Твой сад, / По Тебе обмирает мое растерянное сердце. / Для всех моих книг Ты — и вина, и судья. / Навеки неожиданная! и т.д." Это, конечно, подстрочник, "неполный, слабый перевод/ С живой картины список бледный". Одна из допущенных вольностей — заглавное Т в слове Ты. В еврейском алфавите вообще нет заглавных букв.
Поэтому у израильских студентов семинар по лирике Альтермана начинается под коллективное мурлыкание популярной песенки на эти стихи. А затем кто-нибудь обязательно догадается:
- А я ведь здесь совершенно ничего не понимаю! Вообще не понимаю, о чем тут речь! Как будто это не на иврите написано! Все слова по отдельности вроде понимаю, а вместе — нет! Ну кто это такая, которая на него набрасывается? И почему он не защищается, а наоборот, радуется, что он перед ней беззащитен? Красиво, но непонятно. Ерунда какая-то.
В религиозном колледже обязательно кто-нибудь скажет:
- А-а, это Страна Израиля!
И наоборот: студенты второго курса МГУ (Институт стран Азии и Африки, кафедра иудаики), долго-долго ползают по этому тексту со словарем, а потом бодро рапортуют:
- Лирическое "Ты" в этих стихах — это мифологическая женская сущность. Это, типа, музыка, природа, вдохновение, поэзия, вообще жизненная энергия.
А один мальчик, у которого иврит был очень даже средний (по правде говоря, хуже, чем у остальных), старательно перевел стихотворение слово за словом и проницательно заметил:
- Да ведь это гностическая София! Это Блок! "Ты, держащая море и сушу / Неподвижно тонкой Рукой". И может быть, Соловьев. Вообще русский символизм. А что, израильтяне так хорошо знают Блока?
- Ну, некоторые, наверное, знают. Профессор Бар-Йосеф, например. А в общем — нет, не знают. Понятия не имеют.
- Да? А как же тогда они могут понимать эти стихи? Без русского контекста?
- А они и не понимают.
- Так что же, мы со словарем понимаем израильскую национальную поэзию лучше, чем израильтяне, у которых иврит — родной язык? Ничего себе национальная поэзия!
- Такая вот поэзия, не хуже никакой другой. "Пит'омит ла-ад", "навеки неожиданная", какой и должна быть поэзия. А теперь послушай меня, дорогой. Когда люди не понимают друг друга — это меня не удивляет. Это как раз очень банально и тривиально. Это даже не трагедия, это серые будни. А вот когда они вдруг понимают, несмотря на все "стены и двери" — вот это чудо! Одна из самых чудесных вещей на свете! Ради нее я работаю, ради нее вы учитесь, и глядишь, вдруг раз — и что-то поймете! И я заодно с вами.
От элитарного к массовому и обратно
- Ты знаешь, сколько мы платим за свое обучение? Зачем же ты нам, Елена, подсовываешь такую лажу? Это же Фенимор Купер! Это же Майн Рид! Это же какое-то низкопробное развлекательное чтиво!
Н-да-а… просмотрела я снова перевод Вольфовского - вполне добросовестный перевод. Но что может сделать переводчик с эпиграфами? Ничего, ну ровно ничего подобного русскому восемнадцатому веку и русским народным песням — ничего этого нет на иврите. Не к чему отослать читателя, нет аналогичного интертекста. Разве что… может быть… Книги Царств? Нет, не подойдет: для современного читателя библейские царства — история очень давняя, миф. А для Пушкина ужасы пугачевского бунта — вчерашний день. В крайнем случае позавчерашний. Нет, это была бы безвкусная стилизация, и правильно сделал Вольфовский, что не пошел по этому пути.
Но что же можно сделать? Наверное, ничего. Вся эпическая аура "Капитанской дочки" улетучилась. Воздух пропал. И так и будет.
И что осталось? Правильно, остался историко-приключенческий роман с благородным вожаком бандитов (вариант — краснокожих), который любезно возвращает герою его возлюбленную в нетронутом состоянии. И другие стандартные черты жанра, о котором Натан Давидович Тамарченко написал замечательную работу, существенно дополнив теорию Бахтина.
И ведь это там всегда было! Как же я раньше не замечала?
А вот обратная история. Предложили мне как-то прочитать курс ивритской литературы для русскоязычной молодежи, приехавшей в Иерусалим по какой-то сохнутовской программе. Один мальчик, прочитав новеллу "Хозяйка и коробейник" Агнона (в моем переводе), отозвался о ней так: "Ну это совсем простой рассказ. Это про Бабу Ягу".
Ничего себе! Простой рассказ! Тут люди сидят и пишут монографию за монографией о символах и архетипах, о психоаналитической подоплеке отношений хозяйки и коробейника и по Юнгу, и по Фрейду, о еврейском Эдипе, об опыте Катастрофы, о многом, многом другом… А он такое говорит!
И ведь в точку попал! Баба Яга — это ведь действительно один из женских символов коллективного бессознательного, а также и лес, и избушка, и многие другие детали в новелле.
А я-то думала, что традиция переводов еще не создана, что, дескать, придет наконец гениальный переводчик, придумает какую-нибудь фишку — и читатель все почувствует, даже если не поймет!
Но читатель и так понимает — хотя и не все… но всего ведь никто не понимает.
Вечная книга
На семинаре об Агноне в качестве справки о коннотациях раздаю текст из книги Бытия: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по подобию Своему, по образу Божию сотворил его, мужчину и женщину сотворил Он их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: "Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и покоряйте ее, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, движущимся по земле" (Берешит, 1:29).
"Кившуга" - "покоряйте, захватывайте" - в современном иврите очень политически нагруженное слово, очень актуальное и даже провокативное. В устах сторонников левых взглядов "кибуш" - ругательное слово, незаконный захват палестинских земель.
- Как, прямо так и сказано? — удивляются студенты. — Странно… Это же политически некорректно. Прямо так и сказал? Надо же, какой смелый…
Женщина в окошке
На четвертом месяце беременности меня, как положено, записали на курсы подготовки к родам. Милая молодая женщина, которая рассказывала нам о предстоящем испытании, стремилась донести до нас три основополагающие идеи:
1) роды — это самое обычное дело, у меня самой лично семеро детей, самое
главное — побольше стоять и ходить. Конечно, не надрываться, но
не бояться активности, не бояться;
2) вот такие и такие обезболивающие средства вам будут колоть и вот в таком порядке, не беспокойтесь, девочки, все предусмотрено;
3) первые роды — дело долгое, поэтому не морочьте никому голову, не сводите с ума мужей и родителей, и самое главное — даже не думайте являться в больницу при первых схватках, пока перерыв между ними не достигнет десяти минут. Не путайтесь под ногами и не мешайте нам работать!
Вооружившись этими идеями, я при первой же схватке позвонила мужу (он тогда работал на авиационном заводе в Лоде, довольно далеко от Иерусалима) и сказала:
- Вот так и так, все вроде бы правильно. Но ты пока не приезжай. Пока еще рано.
- Хорошо, - ответил муж. — А ты пока сумку собери.
- Уже собрала.
- Ну, книжку почитай.
- Неохота.
- Ну вообще займись чем-нибудь.
Чем заняться? Вот целая пачка кафедральных документов, которые давно пора отправить заказной почтой. Некоторые даже уже срочно. Схожу-ка я на почту, а то потом закручусь и вообще будет ни до чего.
В нашем квартале почтовое отделение маленькое, сидит там одна тетенька в парике и всех нас знает не только в лицо, но и по фамилиям и по адресам на конвертах. Вся моя университетская переписка проходит через нее, и она почтительно называет меня "доктор Римон".
И вот я протягиваю ей в окошко конверты, а она вдруг спрашивает:
- Доктор Римон, скажите, пожалуйста, вы замужем?
- Да.
- А дети у вас есть, доктор Римон?
- Э-э-э… н-нет…
- Вот это нехорошо, доктор Римон! Я давно хотела с вами об этом поговорить. Надо что-то делать! Я вам сейчас, доктор Римон, дам телефон одного раввина в Бней-Браке, съездите к нему, он такие чудеса делает — ахнете! Вот прямо обязательно поезжайте! Вот прямо сейчас позвоните!
Не успела я открыть рот, не успела протянуть руку за листочком, как меня вдруг так схватило изнутри… Мне было очень больно и очень смешно. Ну в самом деле, что сказать? Спасибо, не надо, я уже в данный момент рожаю?
И сквозь стиснутые зубы вырвалось что-то такое — не то стон, не то смешок.
Женщина в окошке очень обиделась.
- Доктор Римон! Вы пренебрегаете святыми раббаним?! Вы хихикаете?! Ах, как нехорошо! Это очень неправильно.
И что-то еще она говорила, видя в своем окошке только мое лицо и руки… Я поскорее расплатилась, выползла из почтового отделения (все-таки было очень больно) и всю дорогу до дома хохотала. И время от времени, вспоминая эту сцену, я снова начинала смеяться - почти до самого конца, до 11.00 следующего дня, когда родился Давид. И, может быть, поэтому он такой веселый и смешливый (тьфу, тьфу, тьфу).
Москва
Замок
В золотые докризисные времена в Московский университет приглашали из Израиля преподавателей еврейских дисциплин на месяц-полтора. У них там в Москве семестр начинается первого сентября, а у нас — через неделю после осенних праздников, и я как раз успевала прочесть небольшой интенсивный курс ивритской литературы. Условия там были царские — для преподавателей снимали квартирку в хорошем районе, и в этой квартирке по очереди проживали разные замечательные люди, оставляя своим преемникам ручки, книжки, пакетики чая и иногда даже кошерные израильские продукты в холодильнике. Несколько лет подряд я жила в двухкомнатной квартире на "Аэропорте", в писательском доме (по слухам, это была та самая квартира, в которой составляли альманах "Метрополь"). Престижно-то оно конечно, но поначалу меня неприятно удивляли московские меры безопасности.
Значит, так. В квартиру зайти — два ключа, вот этот и вот этот. В подъезд зайти — еще один ключ и набрать код. А вокруг дома небольшой скверик, обнесенный красивой высокой оградой, так вот, чтобы туда зайти, тоже нужен ключ от калитки. Или набрать код.
В Иерусалиме на нашей улице, когда хозяева дома, двери вообще не запирают. Недавно у соседа угнали машину прямо от дверей, и все решили, что все-таки на ночь надо запираться. Но целая связка ключей! Зачем это?
А вот зачем. Как-то раз я засиделась над статьей. Часа в два ночи решила попить чаю, глядь — сахар кончился. А на этой улочке ларьки, в которых круглосуточно продают все на свете. В смысле водку и печенье. И сахар в том числе. И я от большого ума решила выйти и купить. Расплачиваюсь за этот сахар и вдруг чувствую сильнейший запах перегара. Прямо как облаком он меня окутал. Оборачиваюсь — за мной вплотную, покачиваясь, стоят какие-то непонятные юноши.
- Девушка, давайте познакомимся! — вдумчиво сказал один из них. — А то нас, русских, уже мало осталось…
И вот тут, улепетывая к калитке с этим дурацким пакетом сахара в трясущихся ручках, я очень хорошо поняла, зачем нужен ключ от садика, от подъезда и т.д.
Хорошие ребята
После трех пар подряд в МГУ на Моховой (все — стоя, естественно) плетусь в метро. Захожу в вагон, глядь - счастье, свободное место! Сажусь и только потом соображаю, что что-то тут не так — с чего бы это в переполненном вагоне свободное место? А, вот оно что — напротив находится чрезвычайно странная компания. Жуткого вида мордатые молодые люди с разноцветными гребнями на полувыбритых головах. Я понимаю, что надо тихо встать и быстро отсюда двигаться, пока не началось, но ноги так болят, что я остаюсь сидеть. Тем временем начинается: гребненосцы достают бутылку водки и радостно пьют из горла, как воду. Окружающие в ужасе молчат. Перегон долгий. Вдруг маленькая пожилая женщина звонким голосом спросила:
- Ребята, а вы добрые или злые?
- Мы добрые! — стали наперебой уверять увенчанные гребнями молодые люди. — Мы очень добрые! Мы знаешь какие хорошие! Да! Очень!
И сразу обстановка разрядилась. А что, в самом деле, почему бы им не походить с гребнями? Мало ли что…
Через границу
Возвращаюсь в Москву из Риги, с конференции по иудаике. Конференция в конце сентября, самое удобное время, когда я так и так в Москве. В университете мои занятия на этой неделе заменили. А виза латышская израильтянам не нужна.
Я в России, если надо ехать поездом, всегда беру плацкартный. И дешевле, и спокойнее как-то, когда много народу кругом.
Ночь в поезде. Утром рано проснулась, умылась и читаю утренние благословения. Душа, которую Ты дал мне, чиста и т.д. И замечаю, что с верхней полки на меня поглядывает какой-то молодой парень. Дальше - больше, уже прямо свесился и в книгу мою смотрит. Когда я закончила, он слез и спрашивает по-русски, с сильным акцентом:
- Извините пожалуйста, если помешал, — это какие буквы? Какой язык?
- Это иврит. Еврейский язык.
- А, я помню! Я видел этот алфавит, когда в семинарии учился! Я ведь священник! А вы ведь это… простите, пожалуйста, вы ведь, наверное, еврейка?
- Да ничего, пожалуйста. Да, я еврейка.
- А эта книжка… извините пожалуйста… это что? Можно посмотреть?
- Это сидур. Молитвенник.
- О, я первый раз вижу такое… еврейский молитвенник… Вы откуда? Из Москвы?
- Из Иерусалима.
- О, я первый раз разговариваю с израильтянкой. Ну как вы там?
- Ну как. Ничего.
- А война?
- Ну война, да, но в Иерусалиме ведь ничего не было. Нас это не коснулось. У нас жила семья с севера, из Кармиэля, беженцы, вот у них дом разбомбило. У детей был нервный срыв, кричали по ночам. Потом кончилось все, они обратно вернулись. Отстроили дом.
- Трудно?
- Да ничего. Нормально все. Мне вообще нравится. То есть когда войны нет. И терактов.
- Я буду за вас молиться, - пообещал молодой человек.
И стал очень интересно рассказывать, как он преподает Святое Писание и компьютеры в Риге, в религиозной школе для трудных подростков, которых уже отовсюду выгнали, а он со своими товарищами, молодыми священниками, пытается их вылечить от наркомании и вернуть к жизни. Как-то они там это очень успешно делают, и вот их пригласили на семинар по обмену опытом в Новосибирск. И они едут в Новосибирск через Москву.
- Да, - говорит, - психиатры, лекарства, витамины, спорт, это все тоже нужно, это может помочь, но это не главное. Я считаю, самое важное — это религия. Важно, чтобы ребенок понял, что на нем Образ Божий. Что он не просто так, тряпочка какая-то, а Его образ и подобие, и Бог его любит, и Ему он нужен. И тогда у него будет шанс выкарабкаться. А у вас тоже есть религиозные школы?
- Есть, конечно. Я преподаю в колледже, который готовит учительниц для таких школ. И знаете, это очень правильно, то, что вы говорите, и мы именно так наших студенток и учим — чтобы они внушали детям уважение к собственной личности. Если у человека есть достоинство, то будет и чувство ответственности. Как сказано: "И найдем милость и добрый разум в глазах Всевышнего и людей". Наверное, это не совсем так, как у вас, но похоже. Так и должно быть.
А уже начинается Москва. Железнодорожные пути, склады… Молодой человек с удовлетворением замечает:
- Вот как мы с вами интересно поговорили. И интересно, и полезно для меня, я от вас узнал что-то новое. Как, вы говорите, называется эта книжечка — сидур? А знаете ли вы, уважаемая, почему мы можем так мило беседовать? А потому что нам ничего друг от друга не надо. Я не пытаюсь вас обратить в свою веру, вы меня тоже. Между нами есть… как это сказать… дистанция. Я считаю, это очень важно — держать дистанцию. Не смешиваться. Не пытаться смешиваться. Смешение — это хуже всего. Надо, чтобы была граница. И тогда можно очень хорошо общаться — если мы чувствуем эту границу.
Самара
Катюша
Наконец настал этот день: мои дорогие друзья Надя и Володя торжественно везут нашу семью по грибы в знаменитые Мастрюковские леса. Воскресенье. В электричке веселье, какая-то компания играет в бутылочку, и одной девчонке, видимо, выпадает спеть и станцевать. Она выходит в тамбур и оттуда, как из-за кулис, вытанцовывает прямо на нас, распевая во весь голос:
Вы-ыходи-ила на берег Катюша…
- Мама, - шепчет сын на иврите, - почему она поет про Хизбаллу?
На Волге широкой
Волга бесконечно широкая, синяя и так блестит на солнце, что глазам больно. Мы втроем с Данечкой и Давидкой едем купаться и загорать на остров.
Открытки с видами старой Самары (http://www.samara-history.ru)Хорошо, поедем. Сначала на такси далеко за город, до пристани. Потом на моторке до острова. А у пристани, смотрим, киоск, продают разливное пиво. Свежее! И бутылки пластиковые чистые по рублю! Кайф какой! Двадцать лет назад ничего подобного не было тут… Спрашиваем у мужиков: не подбросит ли кто до Коровьего острова за полсотни? Ну, за сто? "Давай", - говорит один, дочерна загорелый, полуголый и уже "хороший", видно, не с пива. Везет нас на своей раздолбанной моторке, я его спрашиваю: "Обратно заберешь? Часа в четыре, а?" — "Нет, — возражает лодочник, - в четыре рано еще, не назагораетесь. Запиши мой сотовый, как соберешься обратно — позвони. Женя меня зовут". Вот она, перестройка-то — надо же, сотовый у лодочника, как удобно!
Чудно проводим время на песчаном берегу острова, на опушке леса, вокруг - никого, солнышко, речной ветерок, пиво со шпротами Рижского консервного завода и пачка вкусной мацы местной выпечки. И огурчики свежие. Жизнь удалась! Только одна мысль меня тревожит — если этот Женя уже с утра так набрался, в каком же виде он приедет за нами и приедет ли? Может, он уже отдыхает где-нибудь в холодке в бессознательном состоянии? Двадцать лет назад на этих островах можно было останавливать моторки, как попутные машины — а может, теперь меня даже не поймут? Часов в пять звоню — о чудо! Откликается Женя, правда, как-то хрипло и смутно: "Ага. Щас!" И приезжает… но ему уже очень настоятельно надо отдохнуть, поскольку он с трудом держит руль и пристает к моему девятилетнему сыну: "Как тебя зовут? Чего молчишь?" — "Да он не говорит по-русски". — "Чего ж так? Эт-то плохо! Щас я его научу!" И про Шестидневную войну плетет чего-то, но совсем уже неразборчиво.
Тут мой муж Даня, аккуратно сохраняя равновесие, встал, мгновенно оказался рядом с Женей, перехватил руль и в самый последний момент повернул так, что мы сантиметров на двадцать разминулись с катером и моментально оказались на пристани.
Даня мне когда-то объяснял, что самолет водить гораздо легче, чем машину, потому что небо очень большое. Он в армии не служил, но водил маленькие самолеты в Америке, спорт такой. А в Израиле летать негде, сразу море или Иордания, поэтому у нас нет летного спорта. Зато летчиков отставных полно.
Нет в мире такой вещи, у которой не было бы своего места, сказано в Мишне, и нет человека, у которого не было бы своего назначения.
Романтика
Сейчас мой друг не строит дом на острове, но лодка у него есть. И даже с мотором. А во времена нашей юности дом был, но моторки не было. А как нужно было! В какой-то год завелась маленькая легонькая жестяная лодочка зеленого цвета, на борту у нее было написано казенными буквами: "Мечта". Это было не имя, а фабричная марка, но все ее так называли — "Мечта". Она была такая легкая, что на ней нельзя было заплывать на середину Волги даже в самую тихую погоду — могло перевернуть волной от теплохода.
Назвали ее, конечно, "Действительность".
Ангел
Несколько лет назад я потеряла записную книжку со всеми российскими адресами и телефонами. Московские я восстановила быстро, а с самарскими что-то никак. Оказывается, у них там в Самаре то ли нет телефонной справочной, то ли они такие справки не дают, нужна какая-то дискета с телефонами, а где ее взять… Но все-таки, когда мы в кои-то веки добрались до Самары, мне очень захотелось повидаться с одной старой подружкой. Когда-то они жили на пригородной станции "Толевая", две остановки от железнодорожного вокзала, а потом, за пару лет до моего отъезда, ее маме наконец дали двухкомнатную квартиру черт знает где, тогда я уже с этой подружкой редко виделась, она вышла замуж, они с мужем постепенно стали очень крутыми христианами и народили, как кто-то мне рассказывал, семерых детей. Почему-то у меня в памяти застряло: Тишинская, два. А там, я помню, был многоэтажный дом и квартира на первом этаже вот так как-то вроде бы налево. Я там была один раз. На кухне сидели, чай пили. Но где эта Тишинская?
Были какие-то деловые визиты, почему-то они очень быстро закончились, и осталось свободное время. А дай-ка я съезжу на эту Тишинскую… Останавливаю частника и говорю адрес.
- Это где?
- Я не знаю. Я не местная.
- А откуда?
- Ну.. ну, из Иерусалима.
- Чего? Из Иерусалима на Тишинскую?
Я ему честно все объясняю, так и так, потеряла записную книжку, а телефона у них то ли нет, то ли я не понимаю, как его узнать, послезавтра я уеду, и Бог знает, приеду ли еще когда-нибудь, спросите кого-нибудь, где это? Может, карта есть?
Мужик решительно зарулил на заправку, оставил меня в машине (!) и пошел спрашивать. Вернулся — нет, они не знают. Подъехал к железнодорожному вокзалу, опять оставил меня в машине, пошел спрашивать таксистов. Мне уже как-то не по себе, ну ладно, говорю, Бог с ним, обойдусь, что вы будете на меня столько времени тратить… Нет, говорит, поехали.
Нина Горланова. Ангел- Ну, - спрашивает шофер. — Этот дом? Да?
- Ой нет, - говорю. - Совсем непохоже. Там был многоэтажный дом. Ой, ладно, не надо, давайте вернемся обратно. Я, наверное, неправильно запомнила название улицы. Давайте вернемся. Извините меня, пожалуйста, зря вам только голову морочу.
- Нет, - вдруг говорит этот мужик. — Название улицы ты правильно запомнила. Ты номер перепутала, вот что. Дом не два, а сорок два.
- Да! — И что-то брезжит у меня в голове. — Кажется, да! Откуда вы знаете?
Он молча разворачивается и мчится по этой Тишинской в неведомую даль под струями дождя, а я с ужасом спрашиваю себя, что же будет, когда мы приедем к дому сорок два. Я же не помню номер квартиры. Как я буду ее искать под дождем? И как я с ним буду расплачиваться, Господи?
Приехали. Заехали во двор. В эту самую секунду кончается дождь, сияет солнце. Запах от деревьев обалденный после дождя. Длиннющий многоэтажный дом, вереница подъездов. Я не помню, где эта квартира! Вот в эту сторону вроде бы. Только теперь в подъезд так просто не зайдешь, везде замки и домофоны.
Во дворе сидят женщины. Я спрашиваю, не знают ли они такую Олю, у нее семеро детей, сейчас, может быть, уже больше. Уж такую-то редкость для России они должны знать. Нет, удивляются женщины, тут таких нет. Странный мужик тянет меня в какой-то подъезд.
- Зачем? Что тут?
- Вот написано.
На стене написано небольшими красными буквами: "Опорный пункт правопорядка".
- Тут должны знать.
И надо же, там открыто, и сидит какой-то нетрезвый хмырь в милицейской форме. Я повторяю ему свой текст.
— Нет, - говорит он и поглядывает с подозрением, - я таких не знаю. А предъявите ваши документы.
Увидев мой израильский паспорт, он впадает в ступор. Пьяный мент, самое то. Регистрации-то самарской у меня нет, неохота было делать и некогда. А я тут уже неделю. Но он вроде не поглядел на прописку… Что я тут делаю, как меня сюда занесло?
Выходим из подъезда на солнечный свет, я говорю своему спутнику: "Ну, извините меня пожалуйста, только зря вы время свое потратили. Давайте поедем отсюда". Он устремляет взор на окна какой-то квартиры на первом этаже и говорит:
- Я думаю, это должно быть вон там.
Первый этаж высокий, до окна не дотянуться. Мой спутник, не говоря худого слова, подбирает с асфальта палку, забирается на крыльцо и начинает этой палкой барабанить по стеклу. Ой, что сейчас будет!
И действительно, появляется какая-то пожилая женщина и начинает орать так, что слышно через закрытое окно. Что ты тут хулиганничаешь, я вот сейчас милицию вызову и т.д. Я смотрю — а это Олина мама, только без зубов. Надо ее позвать. Но я не помню, как ее зовут. Нет, помню! Помню! Александра Степановна — вот как ее зовут!
- Александра Степановна! — кричу я не своим голосом. — Это я, Лена! Я Олина подруга!
- Не знаю я никакую Лену!
- Я Лена! Вспомните меня! Которая в Израиль уехала! Двадцать лет назад!
- В Израиль? — растерянно повторяет женщина. — Чего это? Зачем? Кто?
Двор постепенно подтягивается к нам, на своем крыльце уже замаячил хмырь в синей форме…
- Я в гости приехала! Хочу Олю повидать! Откройте дверь, пожалуйста!
- Зачем это?
- Я хочу спросить про Олю!
- Не открою! Я тебя не знаю! А ну иди отсюда! Хулиганка! А-а-а, да. Я тебя признала. Да. Но нету здесь Оли. Она здесь больше не живет. Ладно, подойди к дверям, я открою.
Долго-долго гремит ключами и замками, открывает дверь подъезда, но внутрь нас не пускает, в гости не зовет.
- А Оле дали трехкомнатную квартиру. Как многодетной семье. У них девять деток. Они теперь на Безымянке живут. На Стара-Загоре. Запиши адрес. А телефона у них нет.
Мужик аккуратно записывает адрес, без разговоров сажает меня в машину, выруливает из двора и пилит на Безымянку, около часа езды.
- Что это такое было? — к концу этого часа спрашиваю я. — Как вы догадались?
- А я вообще такой. Я в Москву приехал, моя жена уже там была. Спустился в метро. Знаешь станцию Охотный ряд? Знаешь там тучи народу? Я подхожу к поезду и думаю: вот сейчас она выйдет из этой двери. Дверь открывается, она выходит. Не договаривались, ничего. Она даже не удивилась. Со мной бывает такое.
Тут уж и я, наконец, догадалась:
- Так, может, вы ангел?
- Не знаю. В каком смысле ангел?
- Ну, говорят, что Всевышний посылает иногда мал’ахим, посланцев, проводить человека до того места, куда ему надо. Мал’ах — это посланец, по-русски ангел. Но я не думала, что эта встреча такая важная.
- Наверное…
Нина Горланова. Ангел- Ой, я даже и не знаю, что вам сказать. Спасибо. Непонятно, предлагать вам деньги или нет. Хотите деньги? Сколько?
- Да какие деньги, ты что…
- А что же я вам дам? У меня с собой ничего нет, никаких сувениров… это же все нечаянно получилось, я не думала, что к ним поеду… Как же так, надо же дать вам что-нибудь…
- Дай на память какую-нибудь вашу денежку. Ну, монетку какую-нибудь.
А у меня, правда, всегда в кошельке болтались разные монетки — копейки, агорот, центы почему-то. И с прошлого года, с семинара в Киеве, украинские мелкие деньги, забыла, как они называются. А тут — ничего. Только копеечки и рубли.
- Ну, поищи в сумке. Может, в кармашке где-нибудь завалялась. Одна монетка. На память.
Рылась, рылась, всю сумку вывернула. Нету. Ни одной монетки.
- Нету так нету, - сказал мужик, сел в машину и уехал.
Вкус пива
Пригородная электричка. Жара. Вот-вот объявят отправление. Какие-то дядьки вытаскивают из рюкзака пиво и очень завлекательно начинают его пить. Смачно так. На сиденье напротив них возникает сильно потрепанная бабенка.
- Мужчины, где брали пиво?
- А вон там, на платформе.
- Холодное?
- Холодное.
- Ой, правда? Прямо на платформе? А я не видела. Как же я не видела?
И вот эта несчастная начинает метаться. Кинется к дверям — нет, не успеть. Следующая электричка через два часа. Села обратно — пива хочется. Бросилась опять к дверям — нет, не успеть.
- Ой, не успею, - кричит она в отчаянии. — Нет, не успею!
- Нет, не успеешь, - авторитетно подтверждают дядьки, аппетитно прихлебывая холодное пиво. — Не успеешь.
Что ж это за люди, думаю. Каменные сердца. Израильтяне никогда бы так не поступили, нет. Обязательно бы угостили. Правда, у нас и электричек нет. По крайней мере, в Иерусалиме. Пока.
Особенности национального юмора
Мужу моему Самара очень понравилась. Ему все понравилось — и лес, и Волга, и набережная, и особнячки купеческого барокко, и хорошенький, как игрушка, драмтеатр, и школа, в которой я когда-то училась, и старый дом, в котором я когда-то жила, и двор с песочницей, и городской сад, и памятник Чапаеву работы скульптора Манизера, и, главное, мои друзья, с которыми мы замечательно проводили время во всех этих местах.
Поездка в Самару достойно увенчала двухлетний Данин подвиг — курс русского языка в Народном доме. Раз в неделю после работы, на пустой желудок, три часа интенсивных занятий — не каждый на такое способен! Это он мне сделал такой подарок на десятилетие свадьбы. Дорогой подарок, стоит уйму времени. Письменные упражнения! Спряжения глаголов! Стихи наизусть! Я вас любиль любов ешшо бить может! Учительница его очень хвалила.
Учительница у них была замечательная. Например, будущее время она им объясняла на таком примере:
- Водку хочешь?
- Нет.
- А будешь?
Когда Даня принес с урока этот анекдот, у нас как раз гостил мой университетский приятель, который сейчас живет в Москве. Услышав это упражнение, мы оба стали падать со стульев от смеха. А Даня невозмутимо произнес по-русски:
- Мне смешно, что вам смешно.
- А тебе нет?
- А мне нет. Я уже понимаю все слова и вижу, что вам это смешно, но что именно смешно — это я не понимаю (тут он уже перешел на иврит). Русский юмор очень специфический, он очень тонкий и сильно завязан на языке. Это невозможно перевести. И надо быть русским, чтобы это понять.
Однажды в моем присутствии Даня пытался перевести русский анекдот для своей матери и отчима (они говорят по-английски, на иврите знают только "шалом", а по-русски и вовсе ничего). Они выслушали, вежливо подождали, не скажет ли он еще чего-нибудь, а затем спросили с недоумением:
- И что, они над этим смеются?
А у меня, в свою очередь, заняло несколько лет, пока я научилась догадываться, когда мой муж шутит, а когда говорит серьезно. Смеяться над его шутками мне все еще трудно, но теперь хотя бы понимаю, что вот это шутка. Американский юмор тоже очень специфический. На мой вкус, грубоватый.
Невозможно все понимать, но важно хотя бы понимать, что ты вот этого и этого не понимаешь. Тогда еще как-то можно общаться.
Но в последнее время сын начал приставать ко мне, чтобы я ему переводила на иврит русские анекдоты.
- Да это невозможно перевести! И ты все равно не поймешь!
- Пойму! Русские шутки самые смешные!
А когда мне кажется неуместным то, что говорит он или его отец, сынишка утешает меня на ломаном русском языке:
- Шутка! Шутка американски!
Наглядная агитация
Приехав в Москву, мы тут же увидели исполинскую рекламу на торце дома. Из какой-то загадочной мглы надменная красотка, похожая на ведьму, как рисуют в детских книжках, тянула к зрителю огромную страшную лопатообразную руку. Надпись гласила: "Любишь? Докажи! Ювелирный магазин такой-то". Даня прочел, понял, страшно ржал и до сих пор приговаривает с нарочитым акцентом: "Любишь? Докажи!"
Сверхзадача
Когда Даня предложил мне выйти за него замуж, я растерялась. Он мне нравился и все такое, но…
- Но какая же это будет жизнь, - спросила я его, - ведь мы такие разные! Я — русская, ты - американец. Я — филолог, ты — инженер. Мы с тобой из разных миров, ты это понимаешь? Ну о чем мы будем с тобой разговаривать?
- Дорогая, - сказал мне в ответ Даниэль, - я собираюсь на тебе жениться не на месяц и не на год, а на всю жизнь. У нас будет много-много времени на то, чтобы понять друг друга. И вот об этом мы и будем всю жизнь разговаривать — какие мы разные и как нам друг друга понять, и материала у нас хватит!
Эксперимент
У нас принято перед свадьбой принимать наставление о браке от раввина (в смысле, невеста занимается с раббанит, а жених — с равом). Если не принесешь справку, что прослушал столько-то часов лекций, - не будет никакой свадьбы.
Я занималась с Р., умнейшей женщиной, матерью восьмерых детей. Я поделилась с ней своими сомнениями: все-таки мы такие разные и т.п.! И говорим мы между собой на иврите, это для нас обоих неродной язык!
- Дорогая, да это счастье и редкая удача, - сказала Р. — Чтоб ты знала, никто никого не понимает. Но ты, когда будешь чувствовать, что твой муж тебя не понимает, всегда сможешь отнести это на счет языковой и культурной дистанции. Видишь, у тебя с самого начала нет никаких иллюзий насчет понимания. Можешь считать мои слова циничными, но поверь, ты еще оценишь это преимущество!
- Но я не хочу делать из своего брака культурный эксперимент!
- Ничего не поделаешь, вся наша жизнь — культурный эксперимент, - отрезала Р. и перешла к другой теме.
