Соня Гуральник

Мебель продали во время войны. Оставались книги, много книг. Есть их было нельзя, но ими можно было разжигать огонь, как и делали во многих других домах. Отец работал на оружейном заводе, уходил из дома с рассветом, а возвращался затемно. Мама занималась поисками пропитания, как и все мамы из сказок. С особой нежностью я вспоминаю тряпичную книжку с иллюстрациями и шерстяную шаль, которые я привезла с собой на этот континент. На обложке был нарисован такой деревенский домик с черепичной крышей, а на каждой странице было по животному: на первой можно было увидеть корову с несоразмерно большим выменем, из которого сосал молоко теленок, спрятавшись среди маминых ног; потом шла собака – она лежала на боку, подставив щенкам свои соски, потом кошка – пока котята сосали молоко, она нежно вылизывала их. Еще был аист, выкармливающий только что вылупившегося птенца.

Еды дома не было. Ни купонов, ни денег.
- Плохие времена, дети.
Отец с каждым днем становился все худее и грустнее. Он свирепел по любому поводу: - Я кому сказал, ешьте рыбу!!
Только рыба нам и оставалась – рыба и еще раз рыба. Мама кричала с кухни:
- Война не вечна! Когда закончатся эти холода, мы посадим огородик во дворе. Мне предложили семена. У нас будут бобы, вот увидите, мы будем поливать их по очереди, война не вечна.
- Я бы сейчас мог стать вором, - сказал отец, уставившись в пол. И воцарилась глубокая тишина.

Тогда-то мама и начала посылать нас в дом соседей, где тоже были дети. Там мы пели, читали стихи и придумывали истории, и нам доставались иногда остатки еды с их стола, или хлеб с жареным луком и обугленными шкварками.

Мы предпочитали играть с детьми тех соседей, что жили на углу, там дети не зажимали игрушки. Сломанными ножницами мы ухитрялись вырезать из бумаги фигурки и играли в угадалки или в папу и маму, а иногда, если удавалось найти булавку, в доктора и в уколы.

Однажды мы спросили маму, как она узнает, у каких соседей есть еда, чтобы послать нас туда. И она, покраснев, говорила – по запаху, по запаху готовящихся блюд.

Моей сестре пришла в голову мысль поиграть в войну. Мы залезли, чтобы спрятаться, под матрас соседей – такого большого матраса я никогда не видела. Я подумала, что этот матрас ну прямо настоящий дом и что быть бедным означало как раз не иметь такого матраса.
Мы жили тогда вчетвером в одной комнате, и она была и спальней, и гостиной, и убежищем. Мама готовила во дворе, в такой штуке, которая больше всего походила на шкаф. Мы всегда знали, о чем взрослые говорили между собой.
- Зачем посылать девочек в школу, - говорил отец, - тиф всех нас погубит.
- Дети должны ходить в школу хотя бы для того, чтобы играть, - решительно сказала мама. Так и постановили.

Школьный год мы начали, так и не поняв, хорошо это или плохо, опасно или наоборот, в нашей нищей послевоенной жизни. В школе нам дали книгу из чего-то твердого, не похожего на тряпку, тетрадку, и кусок черного хлеба – свежего, круглого, отличавшегося от того куска большого сухаря, который уже канул в прошлое. Мы всегда хотели объесть только по краешку, но, сами того не замечая, съедали весь кусок. Нам говорили, что на следующий день нам дадут еще, потому что Страна Советов заботится о подрастающем поколении.

В школе мы стали такими же, как все. У нас с сестрой игрушек не было, но во дворе там были разные качели, а в комнатах - деревянные головоломки. Было много всего, и хватало на всех.
Дома мы обычно играли в книги: строили из них дома и разрушали их. Мы представляли, что книги – это такие квадратные солдатики, и командовали ими, размахивая папиным сломанным пером, или щепкой, спасшейся от огня, или обрывком бумаги. Капитаном чаще бывала моя сестра, но и мне порой доставалась эта роль.
- Сколько же жизни отпущено человеку! – часто вздыхал отец.
- Столько, сколько он будет дышать, - быстро отвечала ему мама.
Мама сердилась на папу. Она-то была неисправимым оптимистом, хотя в ее серых глазах застыла грусть и щеки глубоко впали. Я сейчас вспоминаю ее и думаю – чего же ей стоили все эти подбадривающие фразы в те времена.
- Девочки, представьте, ведь скоро лето, - говорила она.

С тех пор, как мы начали ходить в школу, мы уже не были такими голодными. Потом нам начали давать молоко к хлебу. Мир увеличился в размерах. Мы узнали о том, что люди сами строят свою судьбу и говорят на разных языках; мы выучили наизусть цвета и то, что богатые эксплуатируют рабочих, имена деревьев и голоса птиц.
Дети соседей, что жили на углу, наши друзья, рассказали нам, что они собираются переехать в столицу, потому что их отца сделали Комиссаром, и мы пришли попрощаться.
Когда мы пришли, все было упаковано. Они вытащили шкафы, диван, матрасы – все на землю, и там же валялись игрушки. Друзья подарили нам куколку и кроватку для нее.

Я сразу увидела, что эта кроватка – без матраса. Куколка-то была бедной. И тогда мне пришло в голову аккуратно разрезать – сломанные ножницы были очень тугие – большой матрас и вынуть из него шерстяную набивку. Я сделала маленький матрасик. Моей куколке он был нужен, ведь была война, объясняли взрослые. А ведь куклы, хоть и не просят есть, но могут замерзнуть. А у нас дома не было ни муки, ни манки, ни матрасов, только книги, а на улице длинные очереди, и «цены на мясо поднялись до небес», уж не знаю почему, и керосина совсем нигде нет, а после дождей опять похолодало, а окна в доме были разбиты.

Я завернула куклу в мой жилет, положила на кроватку с новым желтым матрасиком. Я закутала ее по самую шею, и в этот момент вошла дама с новой прической и принялась причитать:
- Что ты сделала с моим матрасом, тупая девчонка, что ты натворила! Ради Бога, нет, вы только посмотрите на нее! Ну, это уж слишком.
Я смотрела на нее, пока она меня корила. Я говорила себе, что вот так, наверно, и бывает в военное время. И, не выпуская из рук куклу и матрасик, я очень громким голосом ей ответила:

- Мама говорит, что вы очень хорошая, что даете нам хлеб со шкварками и разрешаете играть с вашими детьми, и что революция захватила всю Россию, и что красные выигрывают у белых, и еще моя мама нам показала в тряпичной книжке, что маленькие всегда рождаются от больших. Этот желтый матрасик только что родился у вашего взрослого и грязного матраса, а вы тут ругаете меня тупой девчонкой и корите меня! Какая вы эгоистка!
С этими словами я встала с пола и ушла. Но куклу и матрасик крепко прижимала к себе всю дорогу, пока шла домой.

Перевод с испанского Анны Школьник