«Sederis Paberžėje». Režiserius Rimas Morkūnas. Teatras Menų faktūra. Vilnius.
«Седер в Пабярже». Реж. Римас Моркунас. Театр «Мено фактура». Вильнюс.
На занавесе бледная черно-белая довоенная фотография. Стол накрыт. Бутыль пейсаховки. Маца. Марор. Свечи еще не зажжены. Пятеро серьезных мужчин за столом смотрят в объектив. Занавес поднимается. Тот же стол на сцене. Пятеро серьезных мужчин за столом смотрят в зрительный зал. Зажигают свечи.
Какая-то чудовищная мешанина иврита, идиша, литовского, польского. На иврите «Агаду» читают, на прочих языках обсуждают. Перевод на литовский в наушниках. Что мне наушники? Соседка нашептывает перевод. Сидящие рядом страдают, но терпят.
Акт первый
Пабярже — хутор неподалеку от Кедайняй. Пятеро евреев из Кедайняй, скрывающихся на хуторе. Седер. Год 1942-й.
«Ма ништана?» Чем отличается эта ночь от других? Умный сын спрашивает о законах седера: что означают они здесь и сейчас? Отчаявшийся сын спрашивает: что это за дела у вас? Бессмысленные дела на краю пропасти. Театр абсурда. Наивный сын, показывая рукой на скудный праздничный стол и стены ненадежного убежища: что это? Четвертый сын не задает вопросов — угнетенно молчит.
Всевышний, благословен Он, действительно выведет нас из дома рабства? На кого обрушены Десять Казней? Не на нас ли? Об обыденных вещах говорят тоже. О тех, кто укрывает их с риском для жизни — своей жизни и жизни своих детей. О тех, кого с ними нет. И никогда не будет уже. О погоде говорят, о еде, о здоровье.
Наливают кружку пророку Элиягу. Открывают дверь. Пусть войдет. Г-споди, излей ярость на ненавидящих народ Твой, на ненавидящих Тебя.
В будущем году в Иерусалиме. Хад Гадья. Седер завершен. Наивный спрашивает: так что, в будущем году в Иерусалиме? Святой, благословен Он, убьет ангела смерти? Ты и впрямь думаешь, Он зарежет ангела? Отец говорит: да, в будущем году в Иерусалиме! Да, Святой, благословен Он, зарежет ангела смерти. И повторяет за Рамбамом: «Ани маамин бе-эмуна шлема» (Верую полной верой).
Свет гаснет. Детские голоса поют: «Всевышний зарежет ангела смерти, хад гадья, хад гадья». Грохот. Крики. Выстрелы. Свет. Пустая комната с опрокинутой мебелью. Занавес с довоенной фотографией.
Акт второй
Пятеро возвращаются в комнату, наводят порядок, переодеваются, достают из холодильника невозможную в Песах водку, достают закуску, невозможную за еврейским традиционным столом вообще никогда. Они не евреи. Они литовцы, живущие в Каунасе и Вильнюсе. Каждый год в Песах приезжают в Кедайняй, откуда родом их отцы и деды, идут в Пабярже, становятся на недолгое время евреями. Почему они это делают?
Пытаются ответить, получается не слишком вразумительно. Чистой воды рационализация.
Говорят о своих делах, о семье, о политике, о культуре. О евреях. Евреи и Литва. Литва с евреями и без. Жили бок о бок много веков. Стали частью страны. Даже название от нее получили: литваки. Где были евреи — пусто. О евреях-коммунистах, гэпэушниках тоже, конечно. У всех в семьях жертвы во времена советской и немецкой оккупации. С родственниками в лесных братьях. Один родился в Сибири. Посмеиваются над своим ивритом, идишем. Но ведь делают попытки выучить — хотя бы для поддержания спектакля, спектакля, в котором участвуют только они — без зрителей.
Возвращаются к «Агаде». Тот же разговор, что в первом акте, но с других позиций. Дома евреев помечены. Десять казней. Пророк не пришел. Или пришел? Чем отличается эта ночь? Ночь гибели. Путь к свободе? Как это все понимать нам, сегодняшним литовцам.
Потом как бы звук выключается. Они говорят — мы не слышим.
Убирают пустые некошерные бутылки, доедают последний кусочек копченого сала. Переодеваются в еврейскую одежду. Ставят на стол мацу. Садятся. Смотрят в зрительный зал. Приходит человек — фотографирует.
Тьма. Хад Гадья, Святой, благословен Он, зарезал ангела смерти. На Хад Гадью накладывается кадиш. Звучит раудос. Все заглушает крик шофара. Свет.
Занавес со старой фотографией.
* Кедайняй — город (с 1588 г.) в Каунасском уезде. Более 2000 евреев Кедайняй были расстреляны в августе 1941 года.
** Раудос — литовский женский заупокойный плач.
