В середине мая в издательстве "Амфора" выходит книга Павла Лунгина "Такси-блюз и другие сценарии". Современная публика знает Лунгина по "Острову" и помнит "Олигарха" и "Свадьбу". А мы хотим вернуться к "Такси-блюзу", картине 1990 года, и поэтому публикуем отрывок из беллетризованного сценария этого фильма. В конце публикуемого фрагмента звучит блюзово-пасхальная тема, столь актуальная на этой неделе.
Дом культуры. Скромная афиша у входа: «Вечер джазовой музыки».
Народ шел, но не густо — не то что на рок-ансамбль. Да и публика другая, люди степенные, молодежи мало. Шлыков в форменной таксистской фуражке прошел по фойе и скрылся в коридоре, ведущем в служебные помещения. По вечерам в ДК работали сразу все кружки и спортивные секции, а Шлыков уже и забыл, как это выглядит. Лешу он отыскал не сразу, но нашел: в маленькой комнатухе, заваленной «музыкальной» дребеденью, Леша стоял у умывальника и замывал пятно на белом пиджаке.
— Ну, здорово, гений! — с облегчением сказал Шлыков. Музыкант долго смотрел на него, явно не узнавая. Шлыков ждал.
— А-а... — вспомнил он наконец. — Шлыков. Бить будешь? Святое дело: поймал вора — бей...
Он сунул голову под кран, долго и жадно пил.
— Деньги! — потребовал Шлыков.
— С этим хуже... — Леша вытер рот и начал шарить по карманам. — Ты бы вчера зашел... Вот, два рубля... и мелочь...
Монеты зазвенели в руке Шлыкова как милостыня.
— Издевашься?
Музыкант вывернул карманы:
— Больше нет ничего. Я отдам, не переживай... Глупо получилось, ты прав, я думал на минутку, а там выпил...
Леша ходил по комнатке, от стены к стене.
— Дерьмо! — сказал Шлыков и взял со стола лежащий в футляре инструмент. — Значит так: отдашь деньги, получишь дудку! Фамилию ты знаешь, четвертый автопарк...
— Не остроумно, Шлыков, мне играть сейчас. — Музыкант потянул к себе футляр, но Шлыков оттолкнул его.
— Я таких учил и учить буду! — с ненавистью сказал он. — Надели белые костюмы, да? Бабки лопатой гребем? А ты, Ваня, вкалывай, как папа Карло, пока мы с богом разговариваем!
— Положи саксофон, животное! — закричал музыкант и прыгнул на Шлыкова, но тот был готов: саксофон он держал в левой руке, а встретил прямым справа.
Леша отлетел в угол и сел на пол.
— Положи... — тихо попросил он. — Я же после тебя к нему не притронусь... — Леша смотрел на уходящего таксиста пустыми глазами.
В дверях Шлыков обернулся:
— Учил и учить буду! — повторил он и хлопнул дверью.
Леша выполз из угла, встал и зачем-то отряхнул на коленях брюки. Потом подошел к дверям, запер их на задвижку и сел в кресло, прихватив по дороге со стола половинку яблока.
— Леша, выход... — стукнули в дверь. — Селиверстов!
Тишина, бежит вода из крана. Леша сидел и жевал яблоко.
— Лешка... — взвыл за дверью голос. Кто-то дергал дверь. — Открой! Открой, Лешенька, ну... Леша, нам же играть сейчас, Леш...
Музыкант встал и подошел к окну.
— Открой дверь! — завопил из коридора второй. Дверь тряслась, как живая. — Селиверстов! Последний раз говорю!..
— Инструмент неплохой, — вяло похвалил он, — «Сельмер», фирма известная, но больше полутора не поставим...
— Чего «полутора»? — спросил Шлыков.
— Тысяч... — вздохнул оценщик. — Маловато, конечно, но мы по прейскурантам ценим.
— Понял, — Шлыков одной рукой подхватил саксофон, другой Кристину и выкатился в торговый зал к выходу.
— Молодой человек. — Аккуратно, но крепко взял его под руку старичок со сморщенным, как груша из компота, лицом. — Разве они знают цену настоящего «Сельмера»! Я даю вам три штуки...
Шлыков вырвал руку и стал пробиваться к выходу.
Шлыков вошел в крохотный, похожий на бонбоньеру лифт и захлопнул узорчатую дверь. Лифт медленно поплыл вверх. На пороге квартиры, придерживая тонкой рукой старую крашеную дверь, зябко куталась в шаль красивая женщина с усталыми большими глазами.
— Значит, вы его друг? Очень хорошо... — коротко рассмеялась она, и Шлыков ощутил незнакомый ему резкий запах. — Вот, значит, какие у него теперь друзья... Передайте ему, что я в восторге.
— Где этo я ему передам? — спросил Шлыков, принюхиваясь.
— Как жe вы, такой близкий друг, и не знаете, что он здесь больше не живет? Да, да. Я его выгнала, взяла и выгнала! Что вы все время нюхаете? Это корвалол. И не надо на меня так смотреть, все знаю — талант, гений, с богом разговаривает... А я выгнала! Потому что не хочу попасть в психушку. Уже не хочу. У меня ребенок и мама больна...
Голос ее слегка подрагивал. Подобных женщин Шлыков так близко еще никогда не видел. Она потянула на себя дверь, но вдруг лицо ее исказилось.
— Убери ногу! — крикнула она по-базарному.
Шлыков шагнул назад и дверь захлопнулась. Он потоптался немного и пошел вниз, спустился по трем закругленным маршам, поглядывая на арочные окна, в которых, неведомо как, еще сохранились ярко-желтые стекла.
— Эй, как вас там? Друг! — послышалось сверху. — Спросите у Грачика: Красина, четыре, в подвале.
— Спасибо, — крикнул Шлыков в ответ.
У Грачика была борода, лысина, и весил он килограммов сто двадцать, не меньше. Еще он все время смеялся.
— Жил, жил! Ты заходи, чаю хочешь? У меня халва замечательная, из Баку прислали...
В мастерской был настоящий погром — в углу свалена куча холстов, тюбики с краской валялись на самодельном столе вперемежку с грязными стаканами и корками хлеба, а на мольберте висели необъятных размеров штаны.
Хозяин включил штепсель в розетку и снова засмеялся:
— Чайник какой-то дурной: я его все в радио включаю, а он никак не заговорит...
— Так где Селиверстов-то? — спросил Шлыков.
— Лешка? Лешка — божий человек... — Хозяин захохотал так, что даже сел. — Жил он тут неделю — до сих пор отхожу, здоровье уже не то... Так что я его попросил, по дружбе. Саксофон где-то пропил. Он сейчас у Симкина, только ты поторопись.
Шлыков сел в машину, стоявшую точно в том же месте, где она стояла неделю назад. Порылся в бардачке, вытащил аккуратно завернутую в газету заветную воблу. Постучал рыбой по рулю, оторвал спинку. Потом отложил воблу, повернул ключ зажигания и завел движок.
Шлыковский пикап свернул с Трубниковского в высокую грязно-желтую арку и, едва не задев фургона, в который грузили ящики с вином, въехал во двор. Вдоль одной стены здесь стояли огромные, почти черные бочки; три женщины в резиновых сапогах и таких же передниках мыли из шлангов пустые винные бутылки, расставленные рядами по двору. Бутылки шевелились и позванивали. Вода под штабелями ящиков стекала в центр двора, в большую лужу, в которой отражалось небо.
Музыкант сидел на чемодане, обхватив руками голову, и смотрел на воду. Он даже не пошевелился, когда Шлыков подошел.
— Ты, как всегда, не вовремя. Я еще не разбогател...
Шлыков молча открыл багажник, вытащил саксофон и прислонил к чемодану.
— Ты что, плохо слышишь? Денег нет. Можешь еще раз врезать...
— Придурок! Охота из-за тебя в тюрьму садиться...
Шлыков вернулся в машину, хлопнул дверцей, включил зажигание и обернулся, прицеливаясь к выезду из двора.
— Подожди!.. — услышал он крик. Музыкант подбежал к машине.
— Купи свитер, а? — часто заговорил Леша. — Новый совсем, раз одел...
Шлыков нажал педаль газа и отвернулся.
— Тогда дай десятку, а? Все равно отдавать... — Леша смотрел на Шлыкова безумными круглыми глазами. — Ну, дай, Шлыков, хоть пятерку, а?
Шлыков снял ногу с педали.
— Не мельтеши, — сказал он грубо. — Садись...
Музыкант обошел машину.
— Саксофон! — заорал ему Шлыков из кабины и добавил: — Дерьмо.
Вещи музыканта горой лежали на кровати. Шлыков отложил два свитера.
— Две бутылки водки, — сказал он.
— Ну, ты даешь, — вздохнул стоявший у него за спиной Леша.
— Тут пятно, — пояснил Шлыков. — Шарф — десятка.
— Ладно, грабь, черт с тобой.
— Еще чего есть?
— Кепка вареная... — Музыкант порылся в чемодане. — Была, я точно помню… Вот она... — Он перебросил кепку Ивану.
Тог повертел ее в руках, встал, подошел к шкафу, посмотрел в зеркало на себя в кепке.
— Семь рублей...
— За тридцатку брал! Клянусь. Из Америки привезли, там фирма есть, посмотри...
— Хорошо, червонец, — согласился Шлыков, найдя ярлык. — Итого семьдесят.
— В расчете?
— В расчете, — Шлыков собрал отобранные вещи и перенес их на тумбу.
— Раскладушку поставишь?
— Как договаривались, — Шлыков полез на антресоль за pаскладушкой.
— Слушай, старик, — музыкант вытащил из чемодана пластинку в ярком конверте. — Возьми за десятку? Классная вещь: Армстронг поет Библию.
— Рок? — спросил Шлыков сверху.
— Нет, джаз.
— Тогда на хрена?
— Ты послушай, — музыкант поставил диск на старенькую шлыковскую радиолу.
Хриплый голос Армстронга заполнил комнату. Шлыков резкими движениями поставил кровать, Леша сидел и смотрел на него пристальным и в то же время отсутствующим взглядом.
— Лет май пипл гоу, — подпел Леша.
— Чего? — не понял Иван.
— Разреши моему народу уйти, — перевел музыкант. — Это Моисей просит фараона, чтобы он выпустил евреев из Египта.
Шлыков положил на раскладушку матрас. В коридор из своей комнаты вышел Нечипоренко в трусах и майке.
— Иван! — Толкнул он дверь Шлыкова. — Это мое тебе официальное предупреждение! — Он поднял вверх будильник, как красный флажок. — Ноль двадцать! Ты думаешь, раз мы друзья, так я милицию вызвать не могу?
— Все, тишина, — вскочил со стула Леша и снял адаптер с диска. — Что-то в горле, — повернулся он к дверям и подергал себя за кадык. — Пивка у вас не найдется, папаша?
— Ну, Ваня, нашел ты себе друга! — взвился Нечипоренко. — Поздравляю! Не видишь, кого в дом привел? Это же ворвань, бич!
И вышел, хлопнув дверью.
— Суровый дядя, — засмеялся своим клокочущим смехом музыкант. — Ну чего, берешь?
Шлыков молчал, достал подушку с одеялом, бросил на матрас.
— Пятерка, — наконец решился он. Негр ему понравился.
— Она минимум полтинник тянет, — присвистнул Леша. — Ладно, фараон, гони пятеру.
Шлыков долго копался в своем вытертом бумажнике, потом вытащил пятерку и положил на сервант. — И чтоб завтра утром тебя здесь не было.
— Не волнуйся, я сам из твоего Египта убегу, — ответил тот, взяв деньги.
— Гашу. — Шлыков ткнул выключатель, снял рубаху и повесил на спинку стула. У него было красивое мускулистое тело. — Ты что, еврей?
— Разве заметно? — захихикал с раскладушки Леша.
— Я думал, вы с себя не пропиваете...
— Старик, я дитя противоестественного отбора. Видишь, до чего вы нас довели, — Леша нырнул под одеяло, с блаженством вытянул ноги и закрыл глаза.
