Ничья бабушка Сара, для всех и всегда Сарушка, была старой девой, так судьба повернулась. В еврейских семьях, в местечках редко такое случалось. Все свои, все друг друга знают как облупленных, всё подноготное и тайное – не скрыть ничего, не спрятать, не спрятаться. Никакие сваты-сватьи-шотхены не нужны, хотя и эти тоже не сидели без дела – из любви к своему древнему занятию.
А Сарушка в молодости была красавицей – маленькая, точеная, как статуэтка фарфоровая, кареглазая, с темными длинными ресницами, отбрасывающими тень на белую атласную кожу, с яркими, чуть припухлыми губами, всегда приоткрытыми в смущенной и нежной улыбке, с густыми, курчавыми, черными как смоль волосами. Глаз не отвести. Ее сватали все, еще совсем девчонкой была, куклу свою нянчила, а в доме суета происходила – то одни родственники приедут невзначай с великовозрастным отпрыском своим неустроенным, то другие приведут вдового мужика в расцвете сил, обремененного детьми и хозяйством, а то и вовсе пожилого, но зажиточного соседа усиленно сватают.
Родители не торопились, выбирали вдумчиво, с такой невестой спешить не приходилось – выбор был богатый. Мать расчетливо прикидывала, как выгоднее дочку устроить, а отец не сводил с нее влюбленных глаз и тихо страдал, понимая, что все равно, поздно или рано, уйдет от него дочечка, раскрасавица Сарушка, с чужим мужчиной жить станет, его ласкать и обихаживать, деточек нарожает. И он осиротеет без нее, любимицы своей ненаглядной.
Она видела, что он переживает из-за нее, ластилась, обнимала обеими руками за шею и шептала нежные слова. Никто никогда не говорил ему таких слов, отцу и матери не до того было, надрывались в работе, чтобы выжить и всех девятерых детей на ноги поставить. Он самый младший был – мизинник, на него и вовсе не хватило ни сил, ни любви, ни нежности. Он смотрел, как Сарушка играет со своей куклой, и говорил жене:
– Не спеши, пусть девочка созреет, видишь, какая она у нас нежная, ее нельзя насильно выдать, ей полюбить надо и чтоб ее любили. Иначе погибнет.
– Ой, ой, ой! Не болтай ерунды, с любви никакого проку нет, с нее дом не построишь, одежду не сошьешь, халу не спечешь, одно сю-сю-мусю слюнявое. Сама решу, за кого дочь выдавать. Не лезь с глупостями и куклу у нее отыми, на выданье девка, стыд и срам, – отбрила жена, и больше он не посмел заговорить об этом.
Жена была надменна, холодна, расчетлива. И упряма. Сказала – сама выберу, так и сделала. Придраться было не к чему. Жених – молод, хорош собой, бледнолицый с тонкими, нежными, цвета сирени губами, книжки читает, и семья зажиточная, добропорядочная, отец и дед мануфактурную лавку держат, прибыль имеют хорошую, все трое мужчин в синагоге почетные места занимают, а жених еще и поет в хоре. Ничего не скажешь – придраться не к чему.
В местечке привычно шептались, обсуждая предстоящее событие, да как-то вяло, без азарта – зацепиться не за что: все как по маслу. Ни осудить, ни поплакать, ни посмеяться повода не было. Одно лишь – невеста все в куклы играет. Но и это не в счет, Сарушку все любили, жених на хорошем счету, и обе мишпухи образцово-показательные, скулы сводит от перечисления всех достоинств и добродетелей.
Скукота одна. Лучше бы помер кто, чем такая благопристойная свадьба.
Волосы и одежду рвал на себе тот, кто такое подумал, ничего конкретно не имея в виду, ничего. Просто в трясине повседневности хотелось чего-то необычайного, что проняло бы до кишок, поставило с ног на голову, чтобы после вернуться в исходное положение и продолжить монотонное житье-бытье, день за днем, день за днем, сколько кому отпущено.
Все перевернулось в местечке в день свадьбы, когда почти все приготовления были закончены – и холодец хорошо застыл, и фаршированная рыба удалась на славу, что-то еще шкварчало, пеклось и жарилось, витали запахи чеснока и перца, ванили и корицы. Застолье обещало быть изобильным и таким вкусным, чтобы самый привередливый гость язык проглотил от удовольствия или от злости, никто бы не стал уточнять.
Все перевернулось.
Молодой красивый жених скоропостижно скончался. Лег спать счастливый, с нарастающей радостью ожидая завтрашний день, а наутро – не проснулся. Язык не поворачивался произнести такое, но весть о случившемся вошла в каждый дом. Прибрал Господь. За что? По какой такой причине? Покатились стенания и плач по местечку, всех подкосила эта новость, никто не остался безучастным. И потянулись к дому покойного жениха, не верили ушам своим, глазам тоже верить отказывались - во дворе свадебный балдахин стоял, а в доме на полу лежал молодой красивый Сарушкин жених, только уже совсем в другом качестве. Собирался стать мужем, а стал покойником.
Уберег тогда Бог от счастья Сарушку.
"Да покорит милосердие Твое гнев Твой на меня…" – шептала она побелевшими застывшими губами. И в тот, первый раз, и потом еще и еще…
Второй жених тоже дня не дожил до свадьбы. Этот был постарше, но крепок, вынослив, работал каменотесом, глыбы каменные ворочал легко, без усилий, мускулы играли под кожей, первым силачом в местечке был, все мужчины побаивались, даже самые отчаянные драчуны и бузотеры. Он, правда, пальцем никого не тронул, в самом крайнем случае, когда его вмешательства ждали, кулаком помашет издали – и все, расходились по домам мирно, будто никакой ссоры не было. Так и накануне свадьбы вечером кто-то позвал его на помощь, пошел, погрозил кулаком, успокоил. И возвращался домой, чтобы детей уложить и мебель в комнате подвинуть, чтобы столы для гостей поставить. Шел, напевал веселые песенки, кто-то из соседей слышал. А утром нашли его во дворе, возле крыльца, окоченевшего, с застывшими красными горошинами на левом виске – поскользнулся и ударился об острый осколок камня, который не успел убрать накануне. Нарочно не придумаешь! И этот Сарушкин жених не дожил до свадьбы.
И в этот раз уберег Бог от счастья Сарушку.
"Да покорит милосердие Твое гнев Твой на меня…"
Ой, вэй! Плакальщицы выли и рвали на себе волосы. Никто в местечке не остался безучастным к этой трагедии. Но на Сарушку стали поглядывать искоса, с опасливой подозрительностью.
Все же спустя время отыскался еще один смельчак – охотник жениться на Сарушке. Не местный был, ему никто не спешил рассказать подробности, и он не выспрашивал: знает – было и было. Да мало ли что бывает? Свадьбу решено было сыграть скромную, сочетать молодых под хупой, выпить домашнее вино в узком семейном кругу, у нового жениха родственников в этих местах не оказалось, сказать по традиции: "Ле Хаим". И постараться выполнить это немудреное пожелание – жить. Просто жить.
Оказалось непросто. Наутро жениха не нашли, переполох был нешуточный, искали повсюду, где можно обнаружить тело – в доме, в подполе, на чердаке, на хозяйственном дворе, в лесочке и придорожных канавах, даже дно местного озерца баграми обшарили. Не нашли нигде и не знали, что дальше делать. Искали труп, других мыслей ни у кого не было, да и откуда им быть при таком раскладе. Поэтому когда Ицек-дурачок стал кричать, прихлопывая в ладоши: "Да сбег он, сбег, чтоб я так жил! Сбег!" – на него поначалу прикрикнули, и гнали прочь, не мешай, не лезь под ноги. Потом кто-то предложил: "Чемодан поискать надо". Ни чемодана, ни других пожитков не нашли. Таки сбег! – порешили. Или совсем его не было. Общее умопомрачение вышло.
Долго не могли успокоиться, судачили, обсуждали, пожимали плечами и руками разводили. По этим жестам издали можно было понять, что говорят об одном и том же. Разобрали хупу, убрали в подпол бутыли с вином. И вспомнили про Сарушку, пока суета и толкотня происходила, ее нигде видно не было. Забеспокоились, снова забегали – в подполе, на чердаке, в сарае, в лесочке искали. "Сарушка!" – доносилось со всех сторон. Громче всех кричал Ицек-дурачок: "Сарушка! - орал, пока не надорвал горло. – Сарушка!! Он не помер, он сбег!!" К вечеру она появилась, заплаканная, опухшая от слез, почти невменяемая.
– Все, – сказала. – Больше никогда, на то, видно, есть воля Божия.
И никому не удалось ее переубедить, ни любящему отцу, ни строгой и властной матери, ни одному ухажеру, хоть еще долго многие добивались ее благосклонности, несмотря на все происшествия.
"Да покорит милосердие Твое гнев Твой на меня…" Не услышал ее смиренную мольбу Господь.
Так и осталась в девках красавица Сарушка, не своих деток воспитывала, любила, как другая родная мать не смогла бы. Но выносить ребеночка в чреве своем, родить, грудью выкормить, нежить и холить маленький теплый комочек, плоть свою, кровинушку – не послал Господь такой милости. Не послал.
Фрагмент трилогии "Да упокоятся с миром их души". Трилогия будет опубликована в журнале "Дружба народов" в начале 2009 г.
Еще свадеб:
Еврейские свадьбы
Нина Горланова, Вячеслав Букур. Вайлеры
Г.Богров. Записки еврея
