Фаина Раневская брала чистый лист бумаги и объявляла: здесь изображен переход через Чермное море. – А где же море? – Расступилось. – Где евреи? – Уже прошли. – А египтяне? – А вот они-то сейчас явятся.

В семейном архиве сохранился рисунок шестилетнего Роберта Льюиса «Исход». Длинная цепочка фигурок тянется по двум сторонам листа, как будто огибая озеро или залив. Фигурки схематичные, серые, лишь изредка полыхнет ярко-желтый верблюжий горб.

Миссис Стивенсон бережно собирала самые ранние опыты своего сына. Ей виделось в них какое-то обещание, и мать не ошиблась: с детскими впечатлениями Роберт Льюис соотносил все свое творчество, и неуклюжий детский рисунок вполне может послужить ключом к теме «Стивенсон и народ Израиля».

Не просто «евреи», а «народ Израиля». Библия, под чтение которой создавалась эта иллюстрация, внушала именно такое представление – цельный народ, общность непохожих людей, связанных единым Замыслом. Фигурок так много, что пришлось разместить их и по правой стороне листа, сверху вниз, и вдоль всего низа, справа налево – как еще представить «народ»? Пейзаж не обозначен, ни Чермного моря, ни пустыни. Только одно важно художнику – поднявшаяся в путь семья потомков Иакова. Движение, зов дальнего пути, уже на этом детском рисунке соединились с темой рода.
Понимая себя как новый Израиль, шотландцы-пресвитериане к евреям относились преемственно. Стивенсон-старший, потомственный строитель маяков, на досуге сопоставлял пророчества о Мессии в иудейских и христианских источниках.
Подобные трактаты сочинял едва ли не каждый образованный отец семейства, укрепляя еврейско-шотландские связи. Библию Роберту Льюису читала вслух мать или суровая няня Камми – все это было семейное дело. Для ребенка Израиль начинался в семье.

Единственный сын, на которого возлагалось столько надежд, над чьим здоровьем тряслись. Словно классический еврейский мальчик (тогда еще книги о еврейских мальчиках не были написаны), он охотно лечился и не спешил выздоравливать, сочиняя свою «страну под одеялом». Он и учился по большей части дома. А когда вырос, прочная связь с родными окрыляла, вдохновляла на приключения: юноша, которому слабые легкие помешали стать строителем маяков, отправился с приятелем и ослом путешествовать по Франции, а потом и вовсе в Америку, вслед за своей Фанни. Вот уж эту затею родители финансировать отказались. Давно окончивший университет, но все еще безработный мальчик чуть ли не год копил из карманных денег на билет третьего класса и добрался – с одного края Земли до другого, от родителей к будущей жене. В пути он едва не умер от истощения, но замысел Сотворившего мужчину и женщину привел его к цели: Фанни вступила с ним в брак, несмотря на предупреждение врача, полагавшего, что жить Роберту осталось считанные месяцы.

Врач ошибся. Стивенсон прожил еще пятнадцать лет и стал тем РЛС, чьи книги в рейтинге бестселлеров ненамного отстают от Библии (и так же, как Библия, годятся для вечернего чтения, если мальчик «был хорошим целый день»). Написал он и о путешествии в Америку и по Америке (отчасти в соавторстве с Фанни). К числу творческих удач эти травелоги не относятся; нас же они интересуют потому, что в автобиографической повести «Скваттеры Сильверадо» вновь проступил тот детский рисунок и на сцену вышел народ Израиля, который Стивенсон сопоставляет со своим:

«Казалось бы, странно, что клановые узы более всего присущи двум народам, рассеянным по лику земли – евреям и шотландцам. Или же здесь имеется причинно-следственная связь? «Ибо пришельцем ты был в стране Египетской».

Но пришелец в земле египетской дождался Исхода, и на американской земле многовековое рассеяние, повторные изгнания вновь обрели привкус надежды на совместный путь к обустроенной под Б-жьим присмотром жизни. Новый Исход – если не целого народа, то большой семьи.

Штат Джорджия вполне мог показаться филиалом Земли Обетованной. Столица его, Саванна (где в пиратской таверне Стивенсон соприкоснулся с атмосферой будущего «Острова приключений») осталась в истории Америки городом, принявшим самую большую квоту еврейских эмигрантов за весь колониальный период: 43 беженца из Испании перебрались сюда в 1733 году, через пять месяцев после официального основания колонии (зато католикам доступ был запрещен). Полтора века спустя евреи и сами уже могли оказать покровительство новоприбывшим. Стивенсона взял под свое крыло хозяин мелочной лавки, выходец из Восточной Европы мистер Келмер («это не подлинное его имя, но таково, я уверен, его имя среди ангелов»). Жилье для молодоженов, чудом добытое молоко для поправки здоровья (никто в округе не держал скот), пикники с ночевкой, от которых выбивалась из сил даже энергичная Фанни, зато немолодые Келмеры лучезарно сияли, карабкаясь на очередной холм. На пикнике подруга Келмеров поведала Стивенсону историю своего замужества – «очень еврейскую, как мне кажется». Ее нареченный уехал в Америку первым; когда он обосновался, вызвал к себе невесту и просил родственников оплатить ее проезд. Родственники не соглашались тряхнуть кошельком до тех пор, пока девушка не поклялась, что истратит деньги на поездку к будущему супругу, а не на какие-либо иные цели. Мог ли Стивенсон не узнать в этом рассказе историю собственных приключений – с той трагикомической разницей, что невеста предшествовала жениху в Америке, а родня не выдавала денег на проезд жениха.

У евреев разговор о деньгах примешивается к любым темам, романтическим, пафосным или смешным, отмечает Стивенсон. Ничто не сводится к деньгам, но и не обходится без них. И детская беззаботность четы Келмеров, «глядя на которых самому хочется стать евреем», в основе своей имеет целую жизнь труда, сбережений, оглядки и прижимистости. И в этом смысле опять-таки шотландец еврею - кровный брат. Романтика дальней дороги, семейная сплоченность и деньги – их общие темы.

В написанном задним числом предисловии к «Острову сокровищ» Стивенсон сообщает, что главным источником вдохновения при написании этой книг стала для него необходимость заработка. Да и сам сюжет - можно понимать сокровища метафорически и духовно, однако и о земном их смысле не следует забывать: обеспеченная семья, покой зрелых лет, Земля Обетованная – в руке, можно унести ее с собой.

«Корыстное» предисловие к «Острову сокровищ» написано в последний год жизни Стивенсона, на Самоа. Только ли слабыми легкими объяснялся переезд на дикие острова (неужто нигде в Европе не нашлось бы подходящего климата)? Или осуществилось «еврейско-шотландское» призвание – положить начало роду на иной земле? Здесь он, подобно Келмеру, стал патриархом, вершителем судеб окрестных жителей, их работодателем и кредитором («Мама» - было прозвище Фанни, «Туситала» («Тысяча историй») - звался Стивенсон). Здесь он жил среди иного народа, «пришельцем».

«Пришельца не обижай, ибо пришельцем был ты в земле Египетской», говорит Господь. Нельзя судить незнающих по их незнанию: заповедь прозвучала задним числом, при исходе же из Египта много совершалось жестокостей, которые шестилетний Роберт Льюис с гениальным детским чутьем предпочел не запечатлевать на листе. Нет ни казней, ни войска фараонова, ни расступившегося моря, хотя, казалось бы, какой интересный сюжет для мальчишки. Но этот мальчишка – часть Израиля, уже получившего заповедь о милосердии к чужаку.

Израиль, узнавший заповедь, имеет великое преимущество - хорошо освоенное прошлое. Но с ним приходит обязательство не повторять старых ошибок. И требовательность – к себе самому, ибо Завет уже получен.
Не потому ли маленький Роберт показывает лишь начало пути, страшась изобразить Гору и Завет? Как только Моисей спустится с каменными скрижалями, евреи станут евреями и понесут в веках неизбывную ответственность. И с великого торжества призвания народа начнется трагическая история всего Израиля, и старого, и нового. Ответственность евреев и ответственность перед евреями. Притяжение и отталкивание, так знакомые Стивенсону в отношениях со «своими» – что с шотландцами, что с евреями.

Иные высказывания Стивенсона затмевают и нынешнюю политкорректность. Он сочувственно цитирует Сэмюэла Пипса: для всякого народа хороша вера отцов («Разве мы не подвергаемся обрезанию или крещению, не становимся евреями или христианами прежде, чем станем людьми?»). На Самоа, окончательно войдя в роль пришельца и патриарха, Стивенсон выступает в защиту туземных верований, отстаивает добрую память миссионера-католика, остроумно оправдывает местный каннибализм – как обычай не более жестокий и не более глупый, чем многие европейские, вот только белые люди не желают видеть в своем глазу ни соринки, ни бревна. Великая терпимость к другим, ожесточенная нетерпимость к своим – это вам ничего не напоминает?

Эту жестокую терпимость-нетерпимость (еще одно общее свойство шотландцев и евреев) Стивенсон знал хорошо – чересчур хорошо для собственного душевного спокойствия. Когда его взгляд с излишней пристальностью направлялся вовнутрь, рождались уродливые призраки души, как пресловутый Хайд (карлик, против которого Стивенсон вопиял стенанием Иеремии: он стережет в моей душе «источник слез»). И о своем народе он говорит с такой же раскаленной требовательностью – мнительные люди порой упрекали Стивенсона в «шотландском антипатриотизме» (есть такой аналог еврейского антисемитизма). Стивенсон вправе так говорить – он не изымает из разговора самого себя, на нем лично, а не каком-то обобщенном национальном типе держится связь времен, ответственность, избранность, вина. По такому же праву он откровенно и пристрастно говорит о евреях, а услышав обвинение в «евреененавистничестве» (псевдонаучный термин «антисемитизм» еще не устоялся), взрывается:

«Что за вздор – обвинять меня в нелюбви к евреям! Исаия, Давид, Гейне, полагаю, достаточно хороши для меня, уж не говоря о прочих. Если б во мне текла еврейская кровь, вряд ли я смог бы простить христиан: запах гетто палил бы мои ноздри, словно горчица или жженый порох… Восходящую линию я всегда ощущал с наибольшей остротой; я неразрывно связан с предками, и будь среди моих родичей мистер Мосс из Бевис Марка, я бы не чувствовал ни малейшего смущения – я бы видел за ним Моисея на Горе, и Скрижали, и сияющий лик»
(Письмо к Аделаиде Будл, пер. Л. Сумм).

Так вот куда устремляется эта цепочка людей, которую шестилетний мальчик тщательно, мелкими штрихами рисовал, стремясь уместить как можно больше на листе бумаги, как можно больше своих вывести из Египта. «Все мы – славного рода; счастливы знающие это, блаженны помнящие».

Бывают разные сближенья:
Ирландцы и евреи
Россия и Израиль
Евреи и Франция