В издательстве «Текст» в серии «Чейсовская коллекция» выходит книга профессора Гарвардского университета и всемирно известного идишиста Рут Вайс «Евреи и власть». Исследование посвящено, как можно догадаться, взаимоотношениям еврейского народа с властью в различные исторические эпохи.

Великий эксперимент

Уже когда войску нечего было грабить и некого убивать и всеобщему ожесточению всего этого показалось мало (ибо и впрямь они не могли удержать себя и что-либо пощадить, пока имели, что уничтожать), — Цезарь приказал им и Храм, и весь город до основания срыть, оставив самые высокие из башен… а также часть стены, которая защищала город с запада; последнюю — чтобы послужить местом для расположения оставленного им гарнизона, а башни — дабы свидетельствовать перед потомками о том, сколь величественным и укрепленным был город, над которым вот так возобладала римская доблесть. Всю же остальную часть городской стены разрушители сравняли с землею таким образом, чтобы у подошедшего к ней и мысли не возникло, что это место когда-то было населено. Так из-за безумия мятежников пришел конец Иерусалиму, городу прекраснейшему и прославленному перед всеми народами.
(Иосиф Флавий, «Иудейская война», VII)

Утрата суверенитета была важнейшим политическим событием в жизни еврейского народа. Раньше Иудея со столицей в Иерусалиме была провинцией Римской империи и выплачивала Риму тяжелейшие подати, но во внутренних делах пользовалась определенной, если не полной автономией. Невзирая на существенные разногласия между различными религиозными и политическими фракциями в Иудее, царь Ирод восстановил величие Храма, служившего центром законодательной и религиозной деятельности. Но капризы римской власти раздражали многих иудеев и толкнули их на вооруженный мятеж. В 70 г. н.э. после трехлетней осады Тит сокрушил еврейское восстание и сжег Храм, сравняв город с землей — по словам Иосифа, так, «чтобы у подошедшего… и мысли не возникло, что это место когда-то было населено». Спустя шестьдесят пять лет римляне подавили второе еврейское восстание с жестокостью, отбившей в дальнейшем всякое желание бунтовать. И хотя какие-то евреи всегда жили в Земле Израиля, подавляющее большинство народа в течение последующих восемнадцати столетий пыталось вести еврейский образ жизни за ее пределами.

Похоже, что память о национальном поражении разделила еврейскую историю на две неравные части: относительно короткий промежуток, когда евреи жили на своей земле, и долгий период изгнания, когда ими повсюду управляли другие люди. Скорбь по поводу Великого разрушения приобрела такую силу, что почти соперничает с восхвалением Бога в роли центрального мотива еврейского религиозного культа. «И восстанови Иерусалим, святой город, в скором времени, в наши дни», — эта молитва включена в благословение, которое произносят после трапезы. В каждой еврейской церемонии и в каждом обряде упоминается Великое разрушение и звучит ожидание Возвращения. Когда еврей умирает, членов его семьи утешают словами: «Да утешит тебя Господь вместе с другими скорбящими о Сионе и Иерусалиме». Каждый год, в течение трех недель, завершающихся постом девятого числа еврейского месяца ава, вспоминают о падении Иерусалима. Ежегодный пасхальный седер завершается обетом: «На будущий год в Иерусалиме».

Когда еврейские мыслители Нового времени начали изучать еврейское прошлое, они тоже поделили историю на периоды до и после. Знаменитый историк Генрих Грец (1817—1891) различал «преимущественно политический характер» периода, предшествовавшего изгнанию, и «доминирующий религиозный след» изгнания. Грец был первым еврейским историком со времен Иосифа, который попытался поведать полную историю народа и развивал теорию, что евреи утратили свой политический характер в тот самый момент, когда отправились в изгнание. Согласно Грецу, изначально иудаизм был не религией, а «конституцией политического сообщества»: идея Бога сначала должна была воплощаться не в теологии, а в живой истории еврейского народа. И только после изгнания религиозные интересы возобладали, так что «иудаизм перестал быть конституцией для государства и превратился в религию в обычном смысле слова». Сводя политику к сфере, касающейся государства и его институтов, последователи Греца признавали, что с переселением в диаспору евреи прекратили функционировать как политический народ.

Не все еврейские исследователи и историки разделяли сожаление Греца по поводу последствий изгнания. Некоторые мыслители Новейшего времени пришли к убеждению, что несмотря на все помехи, отсутствие политической власти в долгосрочной перспективе пошло на пользу еврейскому народу. Герман Коген, главный идеолог либерального иудаизма в Германии начала ХХ в., полагал, что евреям удалось развить всеобщий идеал мессианского искупления, поскольку они были свободны от бремени государства. По его мнению, только иудаизм был движущей силой современной еврейской жизни, которая уровнем своего этического развития обязана свободе от национализма и государственного аппарата. «Религии пришлось стать в большей степени политической, воспитывая граждан в любви к человечеству, тогда как политике пришлось взять на себя роль посредника между индивидом и всем человечеством». Очистившись от политической суеты и не ограничиваясь более собственной территорией, евреи диаспоры смогли занять место среди достойнейших граждан тех стран, в которых они проживали. Этические идеи Иммануила Канта евреи смогли реализовать лучше, чем христиане, именно по той причине, что их не затронула порочность власти.

Российский еврейский историк Семен Дубнов, идеологический противник Когена по всем вопросам, соглашался с ним в том, что вследствие изгнания евреи стали духовной нацией, очищенной и возродившейся к новой жизни. Для него евреи — это прежде всего национальность, а не религиозная группа. Вдохновленный моделью многоэтничной Австро-Венгерской империи, он полагал, что евреи опередили всех на пути выхода за пределы растущих требований государственности. «При отсутствии у данного народа предохранительных оболочек в виде государства или территории, у него пропорционально увеличивается интенсивность действия внутренних предохранителей — и народная энергия направляется на усиление объединяющих общественных и духовных факторов» . Усматривая силу евреев именно там, где материалисты нашли бы их слабость, Дубнов вместе с Когеном полагал, что евреи могут претендовать на превосходство в современном мире не вопреки, а благодаря отсутствию политической власти. Он ожидал, что евреи останутся сильным национальным меньшинством, где бы они ни жили в достаточном количестве, и сохранят национальную специфику в языке, культуре, образовании и социальных институтах. Наиболее радикальным из его предложений было преобразование кагала, средневекового еврейского общинного совета, в светский институт еврейской автономии как части федеративного европейского государства.

Надежды Дубнова на статус еврейского меньшинства в Европе подверглись тяжкому испытанию на его собственном опыте: после падения монархии он был вынужден бежать из Санкт-Петербурга в Берлин, после подъема нацизма — из Берлина в Ригу и погиб в Рижском гетто 8 декабря 1941 года. Было бы несправедливо говорить, что он поплатился за свой оптимизм, потому что такой же конец немцы готовили для всех евреев, независимо от идей, которых те придерживались. Однако некоторые из его коллег-интеллектуалов были более осторожны в определении перспектив установления политически жизнеспособной автономии в Европе и предупреждали, что сначала следует обеспечить евреям их естественные права как нации, а не просто как граждан, и это должно стать первым условием национального возрождения. В 1873 году идишский и ивритский прозаик, известный под псевдонимом Менделе Книгоноша (Менделе Мойхер-Сфорим), описал свору собак и шайку мальчишек, избивающих почти до смерти старую клячу. Истекающее кровью создание падает в канаву — и вдруг начинает говорить! Лошадь сообщает, что ведет свое происхождение от знатного рода, но много веков назад колдуны фараона довели ее до нынешнего униженного состояния. После того, как ей ненадолго вернули человеческий (мужской) облик, враги опять ввергли ее в рабство и продержали в рабском состоянии «все долгое время еврейского изгнания». Этой аллегорией Вечная Кляча открывает современному еврейскому собеседнику, что тот сможет вернуть себе человеческий облик только в том случае, если освободит ее от проклятия, наложенного на нее (иноверческими) властями.

Другие реформаторы пошли еще дальше: в ответ на погромы 1881 года Леон Пинскер опубликовал призыв к еврейской автоэмансипации, доказывая, что изгнание превратило евреев в народ-призрак. Блуждая, как мертвецы среди живых, они пугают иноверцев, которые боятся привидений . Ивритский поэт Хаим Нахман Бялик клеймил своих братьев евреев, которые позволяют делать из себя жертв:

Но дальше. Видишь двор? В углу, за той клоакой,
Там двух убили, двух: жида с его собакой.
На ту же кучу их свалил один топор,
И вместе в их крови свинья купала рыло.

Отказывая в выражении симпатии к жертвам, Бялик не упоминает о еврейской самообороне, чтобы усилить мотив осуждения еврейской покорности. Самоосвобождение стало лозунгом тех евреев диаспоры, которые желали сами определять собственное будущее.

Однако, резко расходясь в отношении благ или отрицательных черт диаспоры, большинство этих еврейских интеллектуалов соглашались в том, что уход из страны Израиля обусловил исчезновение еврейской политики. Они считали, что еврейская политическая история завершилась с падением Второго храма и вновь началась в конце XIX века. «Мы не творили собственную историю, гои сотворили ее за нас», — заявляет Юдке, один из самых известных персонажей новой ивритской прозы, член израильского кибуца. Юдке просто запретил бы обучать израильскую молодежь истории «кучки израненных, преследуемых, стенающих и причитающих жалких людей, которые вечно просят подаяния». Это голос радикальных израильских пионеров, которые, покинув диаспору физически, мечтали также отречься от ее интеллектуальных и духовных следов.

Чуть ли не до начала 1970-х годов — в течение нескольких десятилетий после основания государства Израиль — не существовало серьезной альтернативы точке зрения, что евреи диаспоры существовали в политическом вакууме. К этому времени концепция политики, некогда ограничивавшаяся тем, что касается государства и его институтов, расширилась настолько, что включила в себя и другие проявления власти. Некоторые исследователи, среди которых были американские иммигранты в Израиль, начали изучать памятники еврейского самоуправления, чтобы обнаружить в них политические традиции. Они признали, что отсутствие полного суверенитета никогда не означало, что у евреев не было политических институтов или лидеров. Наоборот, еврейские политические традиции, укорененные в завете (брит) со Всевышним, породили непрерывный поток юридических истолкований, основанных на взаимоотношениях между правителем и управляемым субъектом. Кое-кто из этих ученых прослеживал связь современных политических явлений с библейскими и постбиблейскими источниками, тогда как другие находили корни основных течений еврейской политической теории и практики в раввинистической и философской литературе. Вместо «отсутствующего» политического измерения, ученые стали выделять черты еврейской политической жизни, которым соответствуют многие признаки либеральной демократии — власть закона, акцент на правах и обязанностях индивида, выборность власти и всеобщее образование.

Эта книга принимает как данность тот факт, что евреи сохраняли политическую активность за пределами Земли Израиля в не меньшей степени, чем когда проживали там. На самом деле, я утверждаю, что еврейская креативность проявила себя в политическом регулировании жизни диаспоры ничуть не меньше, чем в других областях интеллектуальной или духовной жизни, и еврейская политика достойна столь же серьезного изучения, как еврейская религия, философия, фольклор или культура. Более того, поскольку евреи повсеместно взаимодействовали с другими народами и правителями, их политика играла ключевую роль в международных отношениях. Другие аспекты еврейской истории могут касаться главным образом евреев, а вот еврейская политика повлияла практически на весь мир.