Я часто думал, что... каждый упорядочивает пугающую странность внутренней жизни разнообразными удобными вымыслами.
Siri Hustvedt “The Sorrows of an American”

Первый роман Дары Хорн «По образу» вышел в свет в 2002 году; самой писательнице исполнилось в то время 25 лет, и она была аспиранткой известной исследовательницы идишской литературы Рут Вайс. На эту книгу стоит обратить внимание далеко не только потому, что она отмечена несколькими премиями. Меня заинтересовал «новый идишкайт» интеллигентных героев Хорн, взгляд писательницы на еврейскую идентичность образованной публики и идеи Дары Хорн о том, как современным интеллектуалам совместить еврейство с нееврейской культурной жизнью.

Сама по себе тема еврейской творческой личности – не новость в американской литературе. Герои романов конца 60-х – начала 70-х годов порывают со своим окружением, вступают во враждебный нееврейский мир, заводят романы с нееврейскими женщинами, своим творчеством скандализируют традиционную еврейскую среду. В поисках тем, созвучных нееврейскому искусству, они разбивают жизнь близким, сами мучаются и страдают (взять хотя бы романы «Мое имя Ашер Лев» Хаима Потока или «Освобожденный Цукерман» Филипа Рота). Ничего подобного в романах Дары Хорн не происходит. В ее ироничном голосе слышна спокойная уравновешенность влиятельных и уважаемых эмигрантов в четвертом поколении. В отличие от героев Потока и Рота, начинающая писательница Леора – главная героиня романа «По образу» – соблюдает кашрут, влюбляется в евреев, знает иврит и идиш, со знанием дела рассуждает о еврейской культуре, и в то же время она – просвещенный ценитель искусства, не мыслящий себя вне культуры американской.

«По образу» – история взросления Леоры, «портрет еврейской писательницы в юности». Хорн дает понять, что Леора – маска автора. Героиня появляется на страницах романа старшеклассницей, живущей в зажиточном предместье. В детстве у них с подругой Наоми была игрушка – кукольный дом. Однажды по дороге из школы Наоми нагнулась, чтобы подобрать с земли варежку, и ее сбил автомобиль. После гибели ближайшей подруги события и предметы потеряли в глазах Леоры связь, «вещи и люди, едва отличимые друг от друга, казались фотокадрами», и она больше никогда не прикасалась к куклам. Кукольный дом, который раньше представлялся защитой от страха перед неизвестным и иррациональным, чьи обитатели могут болеть, умирать и при этом оставаться невредимыми, для Леоры теперь нераздельно связан со смертью.

Уже в колледже у Леоры появляется бойфренд Джейсон, типичный ассимилированный американский еврей, чье главное увлечение – университетская футбольная команда. От большинства ровесников Джейсона отличает симпатия к старым евреям – эмигрантам из Восточной Европы, за которыми он ухаживает в доме для престарелых. Один из жильцов этого дома перед смертью настойчиво убеждает Джейсона стать водолазом, чтобы поднять со дна нью-йоркской гавани сотни утонувших тфилн. Оказывается, проплывая мимо статуи Свободы, еврейские эмигранты выбрасывали свои филактерии за борт, как бы подводя символическую черту под горестным прошлым в Старом Свете.

Джейсон выполняет завещание старика по-своему: на почве любви к футболу он сближается со студентами-хабадниками, становится любавическим хасидом, расстается с Леорой и женится на дочери ортодоксального владельца ювелирного магазина. Когда приходит время, он помогает избраннику Леоры выбрать камень для ее обручального кольца. Этот бриллиант для героини – символ не только ее будущего счастья, но и еврейской традиции. Углерод, который за миллионы лет и под колоссальным давлением превратился в «сверкающие звезды, отвердевший огонь», подсказывает Леоре, что «в действительности ничто не пропадает».

Окончив колледж, Леора работает журналисткой. Ей по-прежнему не дает покоя то, что в мире, созданном милосердным Богом, существует страдание, и она ищет ответ в философии Спинозы. «Если Бог не только присутствует повсюду, – рассуждала Леора вместе с философом, – но также и воплощен во всякой вещи и всякой личности, тогда не нужна эта чепуха о наказании и воздаянии, о предопределении и божественном промысле. Мир остается живым, обитаемым, пульсирующим и дышащим, и в то же время все оказывается взаимосвязанным... не нужно винить во всем Бога. Все едино, мир застрочен по всем швам». На конференции в Амстердаме героиня встречается с молодым профессором еврейской истории Джейком, который доказывает в своем докладе, что Спиноза сам порвал с иудаизмом и амстердамской еврейской общиной.

Поднятые со дна нью-йоркского залива филактерии появляется в романе во второй раз в витрине антикварного магазина, у которой Леора назначает решающее свидание Джейку. И Джейк понимает, почему их судьба волнует Леору: спасенные, но не годные к употреблению тфилн олицетворяют уничтоженное Холокостом европейское еврейство. Прошлое народа сохраняется в его культуре; гибель в Холокосте идиша, языка еврейской культуры, сделала минувшее недоступным американскому потомку европейских эмигрантов. На незаданный вслух вопрос Леоры о тщетности потерь Джейк находит ответ. Он покупает эти антикварные тфилн и присылает их Леоре по почте вместе с запиской. В ней – цитата из Иезекииля: «…когда открою гробы ваши и выведу вас, народ мой, из гробов ваших. И вложу в вас дух Мой и оживете...» (37:13-14). Здесь Бог обещает вложить Свой дух в мертвые кости – нечистые, как все мертвое. Из этого мертвого и непригодного прошлого, согласно пророчеству, должно вырасти будущее.

Полюбив Джейка, Леора замечает, что образ Наоми потускнел в ее воображении; неподвластная разуму, память оказалась зависимой от чувства. На примере другого персонажа – дедушки Наоми Вильгельма Ландсмана – Хорн исследует не только влияние чувств и разума героя на его личную память, но и взаимосвязь сознания и бессознательного в человеке с его «пригодным прошлым». Измерить еврейскую историю линейкой разума – цель жизни фотографа Ландсмана; десятилетиями он путешествует и собирает коллекцию слайдов из еврейских общин: памятников культуры, природы и истории. Это страстное желание окружить себя идеальными образами мира вначале кажется читателю стратегией выживания человека, которого терзают воспоминания о трагической семейной истории и травмах детства и юности. Ландсман объясняет подлинную цель создания своей коллекции в предпоследней главе романа - пародийном римейке библейской «Книги Иова».

Эта глава начинается с гибели всех слайдов в водах разлившейся местной речушки. Вильгельм-Иов, до этого терпеливо принимавший удары судьбы, восстает и вызывает Бога на суд. Фотограф обвиняет Создателя в том, что Он строит только для того, чтобы разрушить. Друзьями-утешителями к нему приходят его галицийская бабушка Лея, Леора и Джейсон. В соответствии с библейским сюжетом каждый из них обвиняет Вильгельма в грехе или упущении. Все трое, каждый по-своему, уверены, что прошлое исчезает безвозвратно; Лея, чья судьба сложилась трагически из-за того, что она нарушила библейский запрет на женитьбу когена и разведенной, вообще отрицает возможность задавать вопросы Творцу. Разгневанный Вильгельм возражает, что минувшее не пропадает, а втайне от нас как-то и где-то сберегается Богом. Фотограф говорит, что своей коллекцией он хотел сделать прошлое доступным, сохранить память о нем от исчезновения:

«На моих слайдах сохранялся мир, который мог быть утрачен,

Теперь сами эти слайды исчезли,

Выхваченные из моих рук рукой Бога в тот момент,

Когда я надеялся взять на себя Его труд сохранения прошлого».

Вильгельм заявляет Творцу: «Все, что мне нужно – это образы мира, которые я создал». Образами мира он называет свои погибшие творения. «Мы всегда помним об открытом мире, существующем за пределами пространства, которое запечатлено на фотографии», – пишет Сьюзен Зонтаг в эссе The Pleasure of the Image. Дара Хорн, без сомнения, познакомилась в университете с соображениями С.Зонтаг о роли фотографии в современном мире. Они занимают важное место в американском культурном дискурсе. «Эстетика снимка позволяет сделать отсутствующий на нем внешний мир составной частью ...того, что мы видим на фотографии… Присутствие людей делает фотографию свидетельством не только объекта пространства, но и момента остановленного времени». (Where the Stress Falls)

Таким образом, фотография – это пространство и время как нечто увиденное, как познаваемый разумом мир. В центре рационального мира Вильгельма – еврейский народ и его история. Иову-Ландсману (Landsmann – человек земли, нем.) нужно установить связь с прошлым, чтобы понять: Бог прощает евреев, которые с Ним борются. По мнению Хорн, творческий интеллигент должен осознать себя частью народа, невзирая на сложность постижения смысла еврейской истории.

Отвечая Вильгельму-Иову, Бог подтверждает, что секреты прошлого не исчезают с течением времени, а сохраняются в глубинах памяти, как сохранилась во время потопа в глубине морей рыба. Бог (по-видимому, разделяющий идеи психоанализа), объясняет, что за поступками индивидуума стоят рационально неосознаваемые мотивы, поэтому человеку не дано контролировать всю свою личность: «Фотографировал ли ты одиночество ребенка, растущего в слишком тесной одежде, в слишком тесной комнате, в слишком тесном для самого крошечного уголка его сердца мире?» Одним умозрением невозможно достигнуть скрытое в глубинах памяти прошлое. Личность человека, созданная по образу Бога, больше его сознательного «я».

Название романа Дары Хорн отсылает читателя и к книге Бытия, и к пантеизму Спинозы, и к рассказу «Образ» И.Л. Переца (второй роман Хорн «Будущий мир» тоже назван так же, как один из рассказов И.Л. Переца). У Переца пражский раввин вызывает к жизни Голема, чтобы победить осаждающих город турок. Сокрушив врагов, послушный слову раввина Голем засыпает в главной пражской синагоге. Там он находится по сей день, опутанный паутиной и не замечаемый никем. Однако – так завершает рассказ писатель – кто знает, не случается ли иногда служке по неведению включить Голема в миньян. То есть Голем заснул навеки и в то же время продолжает жить в Праге и ходить в синагогу. Для того чтобы пластично вписать в рассказ два взаимоисключающих события, Перец выходит за рамки предшествующего повествования и вводит новый авторский голос, обращенный непосредственно к читателю. Таким же образом поступает Хорн: чтобы достоверно показать, как можно хранить прошлое во всей полноте, писательница завершает роман повествованием о чувствах и мыслях Леоры за порогом сознательного, во сне.

Устами Леоры Хорн объясняет обоснованность такого приема. Героиня думает: человек выбирает каждый свой поступок из нескольких возможных; отвергнутые варианты перестают для него существовать – так ощущается течение времени в нашем материальном мире. В мире, свободном от ограничений конечности, все отвергнутые варианты продолжают жить и развиваться. Хотя они и не доступны сознанию, наше бессознательное может до них дотянуться. Сон Леоры в ночь перед свадьбой доказывает правоту этого рассуждения. Во сне она ныряет на дно Нью-Йоркского залива и оказывается в подводном Нью-Йорке, где пребывают все отброшенные решения и неосуществившиеся надежды, все, что могло когда-то произойти в этом месте.

&&«Люди за окнами домов, люди на улицах, абсолютно каждый, кого она видела в подводном городе – все переживали события, не произошедшие с ними в городе наверху, и выбирали то, что в наземном Нью-Йорке не состоялось. Они проживали жизни, которые отвергли в земном существовании и которые могли быть изведаны только здесь, на океанском дне.
Здесь обитала не одна Наоми, а тысячи версий того человека, которым Наоми так и не стала. Где-то в этом городе Леора и Джейк жили с другими супругами, а еще где-то турист из Вены, почтенный пенсионер Вильгельм Ландсман, совершал увеселительную прогулку по городу на дне нью-йоркской гавани».&&

Там, на дне залива, живо не востребованное американской жизнью европейское еврейское прошлое с его языком и культурой (на улицах подводного Нью-Йорка часто слышен идиш). В подводном Нью-Йорке Леора видит себя женой Джейсона, не вернувшегося к религии, а ставшего врачом-геронтологом, как он мечтал во времена их близости. Фотограф Ландсман, встреченный героиней в подводной школе, вручает ей «карусель» со слайдами. Включив проектор, Леора ожидает увидеть образы прошлого; вместо этого перед ее взором проплывают квадратики чистого света — никаких изображений на слайдах нет. Фотограф объясняет, что Леора может заполнить их, чем хочет, но ей самой нужно найти, кому их показывать. То есть только она сама может создать из своих воспоминаний «доступное прошлое».

Современное еврейское «я», по мнению Хорн, не определяется отношением к иудаизму, сионизму и Холокосту – трем традиционным китам американской еврейской идентичности (писательница упоминает Холокост только для того, чтобы показать несогласие Леоры с его современной американской медиаинтерпретацией). Главная ось еврейского «я» у персонажей романа – это гуманная и в то же время пессимистическая чувствительность. Эта чувствительность – плод идишкайта, образа жизни и культуры европейских евреев. Не случайно каждый молодой персонаж романа Хорн делает свой решительный шаг к зрелости под влиянием еврея предыдущего поколения, как бы принимая от него эстафету традиции. В эпоху ассимиляции идишкайт из спонтанного, естественного народного образа жизни становится осознанным проектом интеллектуалов. «Как только идишкайт стал объектом рефлексии и некоторого отчуждения, он стал плотнее и содержательнее как Вещь, как объект искусства», – считает Псой Короленко. По мнению Хорн, чтобы найти себя в нынешнюю постмодернистскую эпоху, еврейский интеллектуал должен не только изучать, но и переживать опыт своего прошлого, - например, говорить на идише и иврите.

Если русский читатель хочет составить представление об американской еврейской литературе, он обычно обращается к переводам. Хотелось бы, чтобы на русском языке был представлен весь спектр современных представлений о еврейском «я»: не только классики, авантюрные и лево-радикальные романы, но и консервативная версия Дары Хорн.

Хотя «По образу» затрагивает темы еврейской истории, это не исторический роман. Еврейская идентичность персонажей помогает читателю сформулировать свой взгляд на проблему «как быть евреем в современном мире». «Иудейские заботы» последних десятилетий — взаимоотношения с другими религиями и с арабским миром, политические проблемы и права сексуальных меньшинств - никак не затронули легко узнаваемых, милых и симпатичных персонажей «По образу». Такая идеализация действительности сразу бросается в глаза, и это сознательный выбор автора, который придерживается консервативных взглядов. О романе Хорн можно сказать словами Рильке из письма к молодому поэту: «Если представлять себе человеческую жизнь как комнату, то окажется, что большинству людей удается освоить в ней только один угол, пространство рядом с окном, полоску пола, по которой они ходят взад и вперед».

А также:
Подводные евреи
Отрывок из книги Рут Вайс "Власть и евреи"
О книге Рут Вайс "Современный еврейский литературный канон. Путешествие по языкам и странам"
Удивительный мир Монси
Псой Короленко Идиш без «-кайта» или «-кайт» без идиша?
Другая еврейско-американская литература на Jewish Ideas Daily