Яша Штерн и Максим Лаптев сидят в дачной беседке, увитой плющом. Сентябрь, погода еще летняя. Яша с мрачным видом читает какую-то книгу, положив ее на деревянный стол, а Максим, расслабившись, любуется новеньким позолоченным хронометром: протирает стеклышко, рассматривает циферблат, прислушивается к тиканью и начинает напевать вслух: "Не думай о секундах свысока..." Яша некоторое время страдает молча, но затем не выдерживает и подает голос.

Яша ШТЕРН (морщась): Макс, дорогой, заткнись, умоляю! Хоть ты-то не сыпь мне соль на раны...

Максим ЛАПТЕВ (с обидой): Ты хочешь сказать, я так фальшиво пою?

Я.Ш. (вздыхает и закрывает книгу; это оказывается свежевыпущенный том в серии "ЖЗЛ" издательства "Молодая гвардия". Автор – Ольга Семенова, название – "Юлиан Семенов"): Поешь ты, конечно, хреново, но это я бы, допустим, по дружбе стерпел. Беда не в тебе и даже не в песне из "Семнадцати мгновений", а в самом романе про Штирлица... Ну и в лиозновском сериале, само собой.

М.Л. (сразу подобравшись): Ты Штирлица не замай. Он – наше все.

Я.Ш. (скорбным тоном): Да я понимаю, Макс. Тебе как чекисту положено по службе благоволить к этой сказочке. Приятно же, что простой мужик из лубянской избушки двух генералов развел – Мюллера и Шелленберга... Тем более, мужик этот – еще и твой тезка.

М.Л. (с удивлением): Ты что, не любишь "Семнадцать мгновений"?

Я.Ш. (хмуро): А что я, похож на человека, который готов полюбить Настольную Книгу Российского Фашиста?

М.Л. (с надеждой): Ты ведь шутишь, конечно, дружище Яша?

Я.Ш. (серьезно): Мне вовсе не до шуток, дружище Макс. Погляди-ка сам: вот в этой толстой "жэзээловской" книге – масса прекрасных слов о том, каким замечательным отцом, превосходным мужем, чутким товарищем и отменным писателем был Юлиан Семенов, урожденный Ляндрес. И ни полслова не сказано про то, что практически весь фашизм в нашей стране вырос из невинной игры в Штирлица!

М.Л. (озадаченно): Ты имеешь в виду нынешнюю бодягу с черными мундирами? Так это же обычная глупость – и только. Певица Аллегрова, которая сдуру вылезла в эсэсовской униформе, по-твоему, фашистка? Или, прости Господи, Укупник – фашист? Или Глюкоzа?

Я.Ш. (саркастически): Ага, невинные младенцы нашли себе цацки! В России, между прочим, по одежке встречают. Эта черная зараза с руническими знаками от кутюр лезет из всех щелей – фиг теперь остановишь. А наши политики словно ослепли на один глаз. Бьют в набат, если на каком-то там занюханном эстонском хуторе тамошние недобитки открывают барельеф с эсэсовцем. А когда в сердце России, во Владимирской области, местные придурки решили забабахать трехметровый памятник человеку в нацистском прикиде – это пожалуйста, это сколько угодно. И даже, наоборот, клево и прикольно.

М.Л. (отмахиваясь): Яш, не передергивай! Ни Семенов, ни Лиознова не в ответе за тараканов в чужих головах. Для разведчика мундир противника – камуфляж. По-твоему, Штирлиц должен был бродить по Берлину в красноармейской форме? Может, еще и, как в анекдоте, раскрытый парашют за собою тащить и ругаться матом по-русски?

Я.Ш. (с усталым отчаянием): Да не в мундире тут главная проблема. Пойми, Макс, простую вещь. Из "Семнадцати мгновений" вылупились, по сути, новые "Сионские протоколы" – и не потому, что Семенов хотел дурного. Он хотел как лучше. Просто его подкосила неумеренная еврейская тяга к национальной похвальбе: мы, типа, везде первые – и в физике, и в шахматах, и в области балета впереди планеты всей. Если уж гений, то наш. А если какой в мире есть супер-пупер-злодей – то тоже чтобы непременно из наших!

М.Л. (недоверчиво): Ты хочешь сказать, что он специально...

Я.Ш. (нервно перебивает): Уж наверняка не случайно! Семенов начал, Лиознова подхватила идею. Вспомни сюжет – сплошь еврейские разборки на всех уровнях. Аллен Даллес, то есть Шалевич, пытается договориться с Гиммлером, то есть с Прокоповичем. Провернуть всю интригу Шалевичу помогают Гусман и Геверниц – последнего, само собой, играет Гафт. А чтобы помешать переговорам, Штирлиц отправляет в Берн на лыжах кого? Ну? Забыл?

М.Л. (пожимает плечами): Ну Плятта. Ну Ростислава Яновича.

Я.Ш. (с нажимом): Вот! А тем временем Штирлиц затевает интригу с участием высших руководителей Третьего рейха. То есть Броневого и Визбора, – тех еще арийцев. Плюс к тому, естественно, за кадром поет Иосиф Давыдович Кобзон, а разговаривает Ефим Захарович Копелян... Тогда уж, по логике сюжета, выходит, что и физика-то Рунге кинули в тюрягу не за то, что он еврей, а за то, что он недостаточно еврей – из всей родни у него только одна кошерная бабка: разве с такой занюханной анкетой можно бомбу делать?

М.Л. (увещевающим тоном): Яша, Яша, успокойся, ты бредишь.

Я.Ш. (и не думает успокаиваться): Да после "Семнадцати мгновений" любой идиот смекнет, почему у Гитлера крыша съехала на еврейском вопросе и отчего развилась мания преследования. Идет фюрер себе по коридору Имперской Канцелярии – а отовсюду наши, наши, наши, и эдак с иронической ухмылочкой ему: "Хайль!"... (Вдруг спохватывается; жалобно). Ох, Макс, я, кажется, становлюсь брюзгой, да?

М.Л. (кивает): Йа-йа, натюрлих. Но это хорошо лечится шнапсом.