Book-фетишисты и книгопоклонствующие, собиратели интерьерных библиотек, охотники за редкостями и поглотители любого печатного слова — видов привязанностей к книгам не меньше, чем сексуальных пристрастий.
Иные, заботясь о чужой нравственности, призывают «вредные» книги жечь, иные со всем спокойствием книги выбрасывают, некоторые же относятся к книгам как шаман к козьему зубу, бараньей лопатке, пучку дурман-травы. Верят, что их можно оскорбить невниманием, что стоять на полках они должны в особом порядке (сортировка по росту и алфавиту, безусловно, поверхностна), что книга открывает невидимые, но определенно существующие двери. Побывавшие за ними навсегда меняются и тянутся друг к другу с непреодолимой силой.
Ни один уважающий себя шаман не станет покупать бараний зуб и козью лопатку в специализированном магазине. Магической силой обладает лишь ритуальный предмет, добытый самостоятельно, желательно — с риском для жизни. Так же и книги: приобретенные путями нетрадиционными, они служат нам особую службу, помнятся дольше, лучше берегутся. Выхваченные на распродаже, случайно увиденные в сумерках на свалке, «зачитанные» в библиотеке, оставшиеся в наследство, даже украденные — особенно украденные. Какие они, книги с биографией?
Разумная жадность
Книги я не воровал, но, когда брал их в библиотеке, смотрел карточку, и если книгу не брали, скажем, десять лет, я забирал ее себе, а взамен приносил другую. У меня дома большая библиотека. Я никому не даю книги, потому что они исчезают. Только своим детям.
Меир Шалев
Колодец
Двор-колодец на Лиговке был пуст, выморочен и сильно напоминал какой-нибудь восточный зиндан сыростью, темнотой и запахами. Я же оказалась в нем единственным узником. Случайно завернула с проспекта, польстившись на необычно изогнутую арку, и вот теперь стояла, недоумевающе разглядывая слепые настороженные окна. Что я здесь делаю? Под окнами кое-где торчали ветхие деревянные ящики-холодильники с дырками — неразрешимая загадка для нынешних школьников. В уши царапалась тишина, только на ближайшем простенке кто-то прилепил альбомный лист, с которого злобно грозила надпись: «Еще раз нагадишь — убью, сволочь». Внизу было любознательно нагажено.
Вдоль стены мелькнула маленькая пестрая тень, и кошка-трехцветка приглашающе скользнула в проем черного хода. Я последовала за ней. Прошла почти на ощупь сквозь и выбралась в следующий двор. Такой же пустой, но гораздо более тесный.
Двор перегораживал кирпичный брандмауэр, огромный как «Титаник». Под ним располагалась помойка. А рядом аккуратными связками были сложены книги. В высоту человеческого роста. Десятки, сотни книг. Там была такая библиотека... Не только книги — казалось, здесь выпотрошили целую квартиру. Все было завалено старыми вещами. Тарелки с мелкими почти стертыми цветочками, диванные подушки, стулья, одежда, лампа, фотоальбомы. Я открыла ближайший. С желтой фотографии улыбнулась милая темноглазая женщина с косой вокруг головы. Со следующей смотрела она же, прислонившись к серьезному моряку. Я закрыла альбом и стала отбирать книги. Уже отложила в кучку Шварца, и сборник бытовой прозы XVIII века с историей Ваньки Каина, и Тютчева... Сзади раздался кашель и сиплое:
— Стихи не бери. Их не принимают.
Новый друг отрекомендовался дворником (хотя мне показалось, что это его греза) и на прощание хотел одарить пальто с меховым воротником из этой же кучи, несколько облезлым, но несомненно когда-то элегантным. Я подумала, что скромность украшает женщину, и отказалась.
— Откуда взялось все это добро? — спросила я на всякий случай, не ожидая, впрочем, ответа.
— Да померла жиличка, — ответил он невнятно, копаясь в вещах. — На третьем этаже одинокая старуха жила. Ну и померла. А новые владельцы евроремонт делают, вот и освободили площадь.
Я увидела в самой дальней куче «Очарованного странника». У меня есть Лесков, практически весь, но невозможно было оставить его там, у помойки. Я перегнулась через древнюю швейную машинку, на которой, должно быть, еще шили фижмы Елизавете Петровне, потянулась, достала Лескова, раскланялась с бомжом — и ушла, придерживая подбородком книги.
А когда вернулась на следующий день, то не нашла ни книг, ни бомжа. И двора с брандмауэром тоже не было.
Пустая рыба
В замечательной старой истории о рыбе, которая проглотила перстень, а потом попала на стол тирана, главный герой получает по заслугам. Поликрату так и не удается принести жертву завистливым до чужого счастья богам, те с негодованием отвергают его дары. Этот, как и все мифы, добротный сюжет грешит, однако, некоторой искусственностью. Куда естественнее было бы поймать рыбу, но перстня в ней не найти. Ведь именно так людям обычно и сходят с рук большие удачи, а также мелкие преступления.
Она идеально подходила для настоящего преступления: невероятный, бесценный текст (это, собственно, мне стало понятно сразу), упрятанный в белый том небольшого формата, который стоял в шкафу, максимально удаленном от библиотекаря.
Я думаю, что никто так и не заметил его пропажи.
Спрятав книжку в карман, я, как всякий настоящий вор, испугалась, что меня поймают. Но помню и некоторое злорадство. Эта была моя месть библиотекам за абсурдное правило: читатель, потерявший книгу, был обязан заплатить за нее в десятикратном размере. Что мне уже приходилось делать. Для меня тогда это был первый опыт наказания, несоразмерного преступлению.
Украла я «Проблемы поэтики Достоевского» М. Бахтина. Вряд ли кто-то еще прочел эту книгу прежде, чем самого Достоевского.
Слабо эмигрировать? Сиди читай
Конан Дойл мне достался в нагрузку к шкафу. Этот шкаф и теперь стоит в моей комнате, только я там уже не стою, не лежу и не читаю. Мы оставили родителям ломящиеся книжные полки, а сами начали новую жизнь; у нас несколько икейских стеллажей, а недавно мы купили e-book.
Летом 90-го уехала моя тетя. Помню так называемые проводы. «Посмотрите вокруг в последний раз, — сказала Женя, — может быть, вы видите что-то, что хотите забрать себе?» Все огляделись. Кто-то взял с полки вазочку или пепельницу. Потом мы обнимались на прощанье. Скоро в мою комнату переехали большой письменный стол и небольшой книжный шкаф. Шкаф был полон примерно наполовину. Помню том под названием «Молочная кухня», дореволюционную монографию по египтологии с завораживающей старой орфографией и собрания сочинений Жюля Верна и Конан Дойла, у которых не хватало по одному тому. Жюля Верна я так и не открыла — меня раздражала его ущербная неполность. Конан Дойла я тоже открыла не сразу, но когда открыла, он пришелся очень кстати. В нашем доме произведений детективного жанра не водилось, а брать их в библиотеке мне бы не пришло в голову. Поэтому Шерлок Холмс приехал ко мне внутри шкафа и сделал вид, что всегда стоял — вместе с ним — в моей комнате.
Наверное, тогда многие из тех, кто выбрал не свободу, а целостность книжных полок, перебирали книги на этих полках как каталог уехавших друзей: это от Миши, это от Илюши.
Раздача книг нередко была поводом для вечеринок. В 2000 году уезжал в Израиль подающий надежды лингвист Р.К. Несколько книг из его библиотеки взяла себе подающий надежды лингвист А.К., которая через год последовала в том же направлении. А.К. решила увезти с собой как можно больше книг, багаж не вписался в самолетные нормы, и ей пришлось совершить водное восхождение: на пароме из Одессы в Хайфу.
Эти отъезды не были окончательным расставанием, как до 91 года; к тому же первое время многие пытались жить на две страны. Но каждый раз это было грустно и досадно — может, поэтому я не взяла у них тогда ни одной книги.
О возвышенном
Один раз я украл книгу из библиотеки. Я учился тогда в МГУ, и была это прозываемая «аквариумом» библиотека единственного тогда гуманитарного корпуса — того самого, про который говорили: «гуманитарный корпус — посередине между университетом и цирком».
Я, надо сказать, всегда уважал заповедь «не укради». Но тут бес попутал.
Я шарил по полкам открытого доступа в поисках не помню уж какой книги. На полке, где стояли книги по советскому литературоведению, я обнаружил маленькую книжечку в белой суперобложке. Это был трактат «О возвышенном» Псевдо-Лонгина — несколько загадочный греческий текст I или II века, автор которого читал Тору (один из приводимых им примеров «возвышенного»: «Точно так же и иудейский законодатель, человек необычный, до глубины души проникся сознанием могущества Божества и перед всеми раскрыл это могущество, написав в начале своей книги о законах: “Сказал Бог”. — А что сказал он? — ”Да будет свет!” И он возник. “Да будет земля!” И она возникла.»).
Я подумал: «Вот болваны! Какое отношение имеет эта книга к советскому литературоведению?» — и взял ее, чтобы совершить возвышенный поступок, переставив трактат «О возвышенном» на полку с античной литературой. Однако вместо этого я совершил поступок вполне низменный, положив книгу во внутренний карман пиджака. Почему-то я оправдывал себя тем, что книга все равно лежала не на своем месте.
После окончания университета я поступил на работу в Историческую библиотеку и проникся большой заботой о сохранности библиотечных фондов. Поэтому книг оттуда не крал. Правда, один раз вынес незаконно книгу, чтобы прочитать ее за вечер, а утром водрузить на прежнее место. Это было первое русское издание «Хоббита» Толкиена: я узнал об этой повести и о ее авторе из передачи Би-би-си («Есть обычай на Руси — ночью слушать Би-би-си»): о Толкиене почему-то рассказывал прославленный политический обозреватель Анатолий Максимович Гольдберг.
Дьёрдь Бернат ЛукачМой отец сказал ему — как еврей еврею: «И без того у нас евреев не любят, а такие поступки будут способствовать усилению антисемитизма». Б. криво усмехнулся и сказал: "В.М.! А вы знаете историю про адвоката Плевако?" Отец не знал, и Б. ее пересказал. Знаменитый в начале ХХ века адвокат Плевако защищал нищую старуху, которую судили за кражу чайника. Обвинитель, желая упредить все доводы защиты, сказал: «Мы не можем не сочувствовать подсудимой. Она бедна и стара, и украсть чайник ее заставили крайне стесненные обстоятельства. Но если мы ее оправдаем, то поставим под сомнение основы правопорядка, а если не защищать правопорядок, не выстоит и государство. Поэтому, господа присяжные заседатели, я требую обвинительного приговора!»
Плевако же сказал в защитительной речи: «Всё перенесла матушка-Русь и выстояла. Половцы и печенеги нападали на нее — Русь выстояла! Трехсотлетнее татарское иго — выстояла Русь! Поляки в 1612 году заняли Москву — выстояла Русь! Наполеон с двунадесью языков вторгся — и тут Русь выстояла! Но сейчас, господа присяжные заседатели, мы переживаем трагичнейший момент нашей истории: моя подопечная украла чайник стоимостью 10 копеек, и, как нам объяснил господин прокурор, Русь падет!». Старушку, конечно, оправдали. «Так вот, В.М.! Все перенес еврейский народ: и ассирийцев, и вавилонян, и римлян. Инквизицию, резню Богдана Хмельницкого, погромы, истребление нацистами — и выжил. Но теперь я вырезал статью из библиотечной книги, и евреям придет конец!»
Фурлус
Книги в стиле ретро
В очень уютном кафе курортного польского городка я оказался рядом с такой полкой — удивительно узкой — и взялся за изящный кожаный корешок. Официантка бросила в мою сторону косой взгляд: я сделал что-то не то. Солидное немецкое издание конца XIX века, относящееся до юриспруденции, ужаснуло своим видом. Это была не целая книга, а обрезок. От нее грубой пилой отпилили половину ее ширины. И такими, обрезанными по середине, были все книги стеллажа — их подогнали под малую ширину полки. Название каждой из них, любая строка любой страницы оказались превращены в загадку, которую, однако, никто не будет разгадывать. Эти книги не следует брать в руки, как не следует трогать эти утюги и приемники на полках, ибо они перестали быть настоящими, они теперь реквизит.
В другом уютном кафе другого польского города я все-таки взял книгу с полки, украшавшей очередной интерьер в стиле ретро. Тонкое издание в бумажном переплете ютилось меж толстым польским довоенным учебником по бухучету и истрепанным женским романом. Книга была о Маяковском. Ее выпустил в Швеции (на шведском) в 1980-х Бенгт Янгфельдт, известный у нас прежде всего как исследователь русской поэзии. Мне доводилось встречаться с ним, когда он только начинал свои занятия. И Маяковского я когда-то очень любил. Словом, книга будто ждала здесь именно меня. Вряд ли в это кафе попадет знаток шведского/любитель Маяковского, подумал я, и попросил ее у официанта в обмен на московский томик Мандельштама. Моих объяснений на полупольском он не понял, но пожал плечами и кивнул. Книжка приехала в Москву.
Уважая читателей и автора, я должен был бы привести ее выходные данные. И потянулся за ней к своим шкафам, где в беспорядке толпились книги, не прочитанные за годы и десятилетия, и не смог ее найти. Зачем тебе она, зачем тебе они, спрашивал я себя. Зачем нам старые, не читаемые книги? О, какой это сложный вопрос!
Не покупать же их в магазинах, в самом деле
Книга, подобранная возле мусорных ящиков
Однажды я увидел там кучу книг: словари, учебники и художественная литература на иностранных языках. Самой почетной находкой был латинско-русский словарь Дворецкого. Из разных бумаг, которые выбросили за компанию, можно было заключить, что эти книги попали на улицу после того, как их хозяин умер. Это само по себе не редкость, но дело в том, что квартира была в глубине района, а мусорные баки — на центральной улице. Похоже, что кто-то не поленился погрузить книги в машину и отвезти в такое место, где их с большей вероятностью кто-то подберет.
Книга, найденная в лесу
Когда-то я занимался спортивным ориентированием. Соревнования в Израиле происходят по субботам, а своей машины у меня не было, поэтому туда и оттуда я добирался на попутках. Один раз я ловил попутку после соревнования и увидел, что в кустах лежит книга без обложки. Книга оказалась на русском языке — рассказы Тэффи.
Книга, в которой были деньги
А однажды я в очередной раз увидел около мусорного бака несколько книг. В одной из них лежали деньги — евро. Тогда я, конечно, рассмотрел книгу повнимательнее: там был вырезан тайник.
Книга, почти упущенная
Как-то на одном книжном развальчике в Минске я вдруг увидел «Рукопись, найденную в Сарагосе», издание «Литпамятников», и, конечно, сразу схватил. Стоявший поблизости юноша стал сожалеть о том, что не схватил ее раньше меня, и спросил продавца, нет ли у него ещё одного экземпляра (но какое там).
С «Рукописью, найденной в Сарагосе» связана одна загадка. В 1968 и в 1971 годах, т.е. с перерывом буквально в несколько лет, в СССР вышли два разных ее перевода на русский. Не понимаю, как такое могло получиться. Я больше люблю перевод А. Голембы, который в Литпамятниках; среди прочего, вероятно, из-за того, что в нем Орландина после превращения говорит «я — Люцифер» (как в песне), а во втором переводе — «я — Вельзевул».
Книга с автографом
Я купил на букинистическом развале в Тель-Авиве книгу детских стихов Якова Акима «Мой верный чиж». Книга оказалась с дарственной надписью. Что-то вроде «Кате и Лене от дедушки Яши и его верного чижа». Очевидно, что надпись сделал сам Яков Аким, а наиболее правдоподобный сценарий попадания книги в букинистический магазин — «дети переехали в Израиль, внуки не читают по-русски» и т.п.
Книга, которую мне не подарили
Когда я женился, один родственник спросил, что мне подарить. Я хотел получить от него «Калевалу» из БВЛ. Увы — он как раз собирался уезжать в Америку и сказал, что первую серию Библиотеки возьмет с собой. Поэтому он подарил мне кухонный сервиз. Впрочем, этот сервиз в конце концов у него и остался; кроме того, за несколько лет до этого этот же сервиз уже дарили на свадьбу моей сестре...
Книга, украденная позаимствованная на неопределенный срок у частного лица
Однажды — лет 15 назад — будучи в гостях, я увидел на полке книгу, которая была на первом месте в моем списке разыскиваемых книг. Что же это была за книга? Скажем так: известная шумерская эпическая поэма, изданная в «Литпамятниках». Я настолько офигел (среди прочего — из-за того, что хозяева совсем не были похожи на людей, которые такие книги читают), что не попросил ее в тот же день, а позвонил им назавтра. Сначала они сказали, что я что-то перепутал и у них книги с таким названием нет. Потом удивились, когда нашли. Потом спросили, уверен ли я, что хочу именно эту книгу — ее довольно трудно читать. Я хотел, и с тех пор она у меня, и я беру ее с собой каждый раз, когда надолго уезжаю за границу.
Андрей Асиновский
Вы откуда и куда
*
По-моему, встречаться, чтобы «возвращать вещи» — ужасная пошлость. Зачем тогда расставаться, если потом встречаться? Поэтому я так и не забрала у него свои книги и оставила себе те, что он давал мне. Я только старалась до них не дотрагиваться, а потом убрала на полку и натренировала взгляд не видеть эти корешки.
Иногда какая-нибудь старушка расстелит прямо на земле чистую тряпочку и положит туда не яблоки, а книги. Хочешь-не хочешь, а подойдешь и хоть что-нибудь купишь — рассказы Гарина-Михайловского или русско-болгарский речник. А потом приносишь домой и оправдываешься, как будто уличного котенка с подозрением на блох притащил: ну прости, у нее были такие глаза, я не могла пройти мимо, оботрем и поставим вон туда, много места не займет.
*
Книга на черном рынке стоимостью в стипендию — истории старшего поколения. Книги отксеренные — реальность студенческой жизни до цифровиков и торрентов. «Ты эту книгу читал?» — «Нет, только ксерил». Физический труд у станка: аккуратно переворачивать страницы, порой ветхие, подбавлять бумагу, выравнивать стопку. Если ты эту стопку потом все-таки читаешь, очень важно помнить, как выглядела обложка: тогда пойдет впрок.
*
В некоторых университетских библиотеках есть ящики, куда можно в любое время, даже когда библиотека закрыта, «сдать» книги. Бывает, вы просрочили сдачу и не хотите смотреть библиотекарю в глаза. Хорошо бы иногда устраивать такие ночи возвращения книг. Если у кого-то зачитал, а совесть гложет — кладешь в специальный ящик, и книга каким-то образом сама попадает к владельцу.
Унесенные книги
На первом курсе филологического я подрабатывала в университетской библиотеке. Дело это было совершенно неблагодарное: к концу рабочего дня неумолимо надвигался учебный, а ноги гудели и прямо-таки требовали бежать из этого букинистического вертепа. Коварно воспользоваться служебным положением решила лишь однажды: как-то в гуще полок на глаза мне попался томик сочинений Эразма Роттердамского. Он (то есть томик, а не Эразм) привлек меня своим невероятным уродством (Бодлера, кстати, я тогда еще не читала). Книжка была изодрана, практически лишена обложки, а вместо не самого благозвучного в мире имени красовалось не самое приличное слово. Заявляю с совершенно чистой совестью: эту книгу я не украла, а спасла. Вырвала (то есть аккуратно вынесла) ее из лап разбойников, подлечила, а потом отдала в добрые руки одного религиоведа. Надеюсь, он, в отличие от меня, был с ней честен и все-таки ее прочел.
В той же библиотеке не один месяц я мечтала о 13-м томе полного собрания сочинений Маяковского (письма, наброски и другие материалы). Но все-таки сдержалась. До сих пор думаю, что зря: со времени издания в 1955 году, судя по талону, его, не считая меня, выписали всего три человека.
Из магазинов и частных библиотек книг я, признаться, никогда не выносила, зато на помойках подбирала — десятками.
Ярмарка-1987
Сегодня, когда Московская книжная ярмарка превратилась в шумный и бессмысленный балаган, где крупные издательства рекламируют своих авторов, интересных горстке их преданных читателей, трудно поверить, что двадцать с лишним лет назад это было событие, которого ждали целый год. Ведь только там можно было увидеть свежие западные книги — и не только увидеть, но и полистать, посмотреть картинки и даже прочитать страницу-другую — конечно, если знать какой-нибудь иностранный язык.
Но лучше всего было такую книжку украсть.
Моральных терзаний было не больше, чем сейчас при пользовании торрентами, — считалось, что никто не хочет везти книжки назад и в нормальной стране их бы просто продали. А раз советская власть не дает их продать, то мы только помогаем издателям сэкономить на перевозке.
Нам, конечно, мешали — по выставке ходили люди в штатском, а на выходе досматривали сумки. Но кто же пользовался сумками? У всех были внутренние карманы и прочие тайные места. Трепетные девушки умудрялись неведомыми путями выносить на себе художественные альбомы крупного формата, но в основном тащили пейпербеки, которые легко было засунуть под свитер.
Я, по молодости, смущался на глазах у всех подойти к стойке, взять книгу и спрятать под одеждой, а вот мой друг М. уже тогда был не из робких.
— Вот эту, — и я застенчиво ткнул пальцем в «Дзен и искусство управления мотоциклом» Роберта Пирсига.
— Пожалуйста, — сказал М., снял книжку с полки и сунул куда-то вглубь своего пиджака. Отдал он мне ее уже снаружи. Выходит, я даже не знаю, следует ли считать, что я эту книжку украл или что мне ее подарили.
Это была знаменитая выставка 1987 года, куда после восьмилетнего перерыва был допущен «Ардис», американское издательство, печатавшее Бродского, Аксенова и Набокова. Говорят, что их стеллажи опустели в первые полчаса — к радости Элендеи Проффер, которая была счастлива, что эти книги останутся в России.
М. достался только что вышедший «Мрамор» Бродского — потом я снял с него фотокопию, и мы на двоих выучили пьесу почти наизусть. Но лучше всего я помню, как, увидев у меня дома тоненькую книжку «Ардиса», потянулся к ней Куб — и руки у него дрожали, как у алкоголика перед первой утренней рюмкой.
Конечно, на черном рынке можно было купить книги «Ардиса» и вообще — западные издания. Но книги с выставки… они были как запретный плод, самый сладкий, любимый и желанный. Они доставались нам бесплатно, и это справедливо: нет такого рынка, на котором можно обрести свою самую тайную, великую и запретную любовь.
Сергей Кузнецов
Читайте эту подборку и другие тексты в газете Booknik!
