«Букник» публикует перевод отрывка из книги рабби Адина Эвен-Исраэля Штейнзальца “The Strife of the Spirit” («Противостояние духа»), которая готовится к публикации в издательстве «Книжники».

Как связаны между собой внешние проявления души (ее аспекты, или различные силы) и ее глубинная сущность? Этот вопрос был одним из важнейших для хасидов, когда они размышляли о психологии людей. Для понимания доктрин Хабада этот вопрос является основным.

Основатель Хабада, рабби Шнеур-Залман из Ляд, размышляя об этой связи, оставил замечания, на первый взгляд противоречащие друг другу. В его эпохальном труде «Тания» мы читаем: «Душа… заключает в себе десять сил (бехинот), соответствующих десяти атрибутам Вс-вышнего (сефирот), от которых они спустились вниз… И разделяются на разум (сехель) и силы эмоций (миддот)» Глава третья). Далее автор пишет: «В десяти силах Б-жественной души… проявляется и выражается ее сущность» Глава двенадцатая).
Отсюда можно сделать вывод, что сущность души тождественна ее внешним проявлениям. Однако в других местах рабби Шнеур-Залман приводит дополнительные соображения. В «Ялкутей Тора» (Вайикра 4) он пишет, что утверждения в «Тании» следует скорректировать — даже высший из десяти аспектов души нельзя отождествлять с ее сущностью. Все силы и аспекты души — не более чем различные способы, путем которых проявляется ее сущность. Автор приводит этому следующее обоснование: взгляд на душу как на сумму отдельных частей отрицает ее уникальность; при таком подходе душа перестает быть единым целым и становится лишь набором различных качеств или аспектов.

Наблюдения за личностным развитием укрепили хасидов в их убеждении, что внешние проявления души отличны от ее внутренней сущности. Душа, жизненная сила тела, находится в человеке, поскольку тот был сотворен. Ее суть — в уникальности, единичности, постоянстве и неизменности. Но человек растет и развивается, и его интеллект, личные качества и чувства — внешние проявления души — изменяются со временем.

Следовательно, несмотря на то, что эти проявления исходят из глубинной сущности души, они существуют отдельно от нее.

Если душа не тождественна этим внешним проявлениям, что же она из себя представляет? Хасидская традиция отвечает на этот вопрос так: мы не знаем этого и в принципе не можем узнать. Хотя проявления души и доступны нам, ее сущность находится вне пределов нашего понимания. Сущность души, как и Б-жественное бытие, недоступна человеческому разуму и не может быть предметом исследования. Следовательно, все вопросы о душе могут касаться лишь ее внешних проявлений, природы их связи с ее сущностью и их отношений между собой.
Таким образом, внешние проявления души необходимо отделять от ее сущности, но это не значит, что они — всего лишь форма, в которой та находит свое выражение. Проявления души многообразны и фундаментально различаются между собой; среди них можно назвать интеллект, чувства, когнитивные способности, речь и действие. Чтобы понять их природу, посмотрим, как раскрывается через них сущность души.

Первые каббалисты и хасиды в своих работах часто описывали процесс откровения как «облечение». Чрезвычайно важно проводить различие между этими двумя понятиями, «облечение» и «откровение». Обычно под «откровением» подразумевается, что человек проник в саму суть предмета или явления, и эту суть больше ничто не скрывает. С другой стороны, «облечение» — это описание предмета, суть которого скрыта одеянием. И это одеяние — тоже отдельный предмет, несмотря на то, что обычно оно лишено каких-то собственных свойств и служит лишь для того, чтобы раскрывать суть и предназначение сокрытого под ним.
Эти связанные между собой образы, «облечение» и «одеяние», подчеркивают амбивалентность, присущую процессу откровения — происходит одновременно сокрытие и раскрытие. Никто не приходит в гости нагим; без одежды человека не будет видно. Одежда позволяет увидеть облик того, кто в нее облачен, но при этом заслоняет его подлинную суть: мы не можем увидеть, что скрыто под ней.
В «Тании» речь часто называется «одеянием мысли».

Ее необходимо облачить в одеяния речи (письменность тут — частный случай речи). Сама мысль остается скрытой от других, до них доходит не она сама, а лишь ее проекция, тень. Речь не способна идеально выразить мысль; она может передать лишь содержание, но не глубинную суть.

Другая сторона символики облечения и одеяний — тесная связь между одеянием и тем, что оно скрывает. Одеяние является отдельной сущностью, но при этом предъявляет или даже имитирует то, что под ним находится. Это важно для понимания разницы между одеяниями и другими предметами и инструментами. Как правило, инструменты не демонстрируют, что представляет собой их обладатель. Одеяние же, скрывая внутреннюю суть, при этом позволяет понять, что же под ним прячется. Речь можно считать одеянием мысли, поскольку она — перевод с оригинала, с языка мысли.
Одеяния бывают различными. Раскрыть или продемонстрировать сущность вещей можно многими способами, и каждое облечение будет иметь свою форму. Можно подробно проанализировать эти формы, но существуют две основные категории: внутренние одеяния и внешние.

В определенном смысле внешнее одеяние — самый простой способ показать сущность, продемонстрировать другим нечто скрытое. Но, как правило, такие одеяния в значительной степени несхожи с предметом, который облекают. Это касается как сути, так и точности воспроизведения; примером внешнего одеяния может служить речь. В то же время внутреннее одеяние недоступно взгляду внешнего наблюдателя; оно — достояние лишь одного человека, своего владельца. Это одеяние помогает ему выявить то, что раньше было непонятно или оставалось вне его поля зрения. Пример такого внутреннего одеяния — мысль, облекающая движения души.

Общая черта всех одеяний — они не обладают подлинной связью с предметом, который облекают, и существуют отдельно от него, но в определенных обстоятельствах могут на него воздействовать. Когда человек что-то говорит, эти слова могут навести его на новые мысли. Но подобный эффект — свойство не одеяния как такового, а скорее, одного из качеств этого одеяния, и возникает не всегда.

Другая категория проявлений души известна как «украшение». Украшение связано с украшаемым намного сильнее, чем даже внутреннее одеяние. В некотором смысле украшение даже составляет с ним одно целое; со стороны кажется, что украшение тождественно внутренней сущности. Украшение — больше, чем одеяние, поскольку связано с сущностью, которую украшает; его нельзя назвать полностью отдельным от нее, поскольку ему передаются некоторые качества этой сущности. Однако украшение имеет два свойства. В плане собственного бытия оно остается отдельным элементом и никогда не составляет одно целое с внутренней сущностью. Но с точки зрения наблюдателя их невозможно различить. Украшение – не просто посредник, осуществляющий контакт сущности с внешним миром; их связь куда теснее. Когда внутренняя сущность раскрывается через украшение, она в некотором роде принимает его облик, полностью отождествляясь с инструментом, посредством которого выражает себя. Потом украшение можно сменить, но все то время, пока продолжается его связь с некоторой сущностью, они полностью тождественны.

Применим критерий различия между одеянием и украшением к тому, что нам известно о душе. Мысль, речь и действие — различные одеяния души, тогда как интеллект и силы эмоций — ее украшения. Как мы уже заметили, предназначение одеяния — раскрывать внешнему миру облеченную им сущность. Другими словами, мысль, речь и действия — это способы проявления души, выражения ее побуждений. При этом душа не тождественна ни одному из этих одеяний. Даже мысль, внутреннее одеяние, не тождественна душе. Мысль лишь передает или выражает определенное знание, желание, идею или импульс, которые рождаются в душе. Мысль получает их от души и переводит на собственный язык — в слова.

С украшениями, или силами души, все иначе. Возьмем волю, одну из высших сил. Воля — это больше, чем просто средство для передачи душевных побуждений. Хоть она и служит таким средством, в тот момент, когда воля задействована, она сообщается с самой сутью души, — и с точки зрения внешнего наблюдателя они составляют единое целое.

Одной из особенностей одеяний, как внутренних, так и внешних, является то, что они могут быть несовершенными или ущербными. В той или иной степени это явление знакомо каждому, и оно приводит к тому, что побуждения души искажаются. Это нарушает связь души с внешним миром, создает помехи. К примеру, мысль, находясь в плену ущербных рационализаций или ограниченная ошибочными концепциями, чуждыми душе, не способна адекватно выразить суть. Украшения, силы души не подвержены подобным искажениям: в некотором смысле они и есть душа, и они передают ее побуждения полностью.

Эти различия являются ключевыми при вопросе, чем отличается интеллект от мыслей. Уже говорилось, что это не тождественные понятия. Мысль — лишь одеяние, и в этом качестве ее задача — облекать нечто конкретное. Тот факт, что мысль, слово и действие нераздельно связаны между собой, доказывает, что все они — различные проявления более глубинных сущностей, и отличия между ними заключаются лишь в степени их связи с этими сущностями. Мысль – внутреннее одеяние, близкое к душе, почти неотделимое от нее, но при этом она находится в той же категории, что и речь или действия. Как и остальные одеяния, мысль — это свойство тела, которому душа дает жизнь и существование.

По своей сути различия в том, как проявляются разные одеяния, сводятся к средствам выражения. Так, различия между действием (руки) и речью (рот), как и между речью и мыслью (мозг) основаны на чувствительности и тонкости этих органов. Мысль — это телесная активность, хотя и на более духовном и возвышенном уровне.

Это неотъемлемая способность души к целостному восприятию. Интеллектуальное озарение (в отличие от мысли) дает цельную картину, и до определенного предела позволяет воспринимать «вещи в себе». На этом уровне никакие концепции и слова, в которые облечена мысль, еще не родились. Но когда возникают мысли и в дело вступает мозг, орудие мысли, — начинается переход от потенциального понимания к актуальному, перевод абстракций в слова и концепции, которые, в свою очередь, выражаются на языке мыслей и являются одеяниями. Мышление, имеющее физиологически-ментальную природу, становится орудием интеллекта.

Силы эмоций и сами эмоции относятся друг к другу так же, как интеллект и мысли. Силы эмоций — первичные искры, те силы, что пробуждают эмоции к жизни; они — чистые сущности, изначальные импульсы. Когда такой импульс достигает мозга, он соединяется с мышлением, и эмоции принимают сложные формы, основанные на сочетании мысли и чувства.

В «Тании» взаимодействие интеллекта и сил эмоций описывается в рамках причинно-следственной связи. Примат интеллекта над силами эмоций подтверждается наблюдениями за развитием личности и тем, как меняются силы эмоций. Особое внимание уделяется объектам, на которые направлены силы эмоций в детстве: «Ребенок, лишенный знания, постоянно гневен и жесток, он любит то, что ничтожно и не стоит любви, ибо достойное любви он не может распознать и полюбить, ведь любовь возникает в меру знания» (Глава восьмая). Впоследствии автор несколько уточняет утверждение об онтологическом примате интеллекта, и признает, что интеллект не создает силы эмоций, а скорее определяет для них цели. Даже если интеллект сам по себе может пробуждать силы эмоций, он не может их породить. Более того, вследствие фундаментальных различий в природе и сущности интеллекта и сил эмоций, интеллект не может на них полагаться. Самое большее, что можно сказать про роль интеллекта — он помогает им оформиться.

Неожиданно мы приходим к рационализму: хотя интеллект и не порождает силы эмоций, они существуют лишь благодаря ему. На самом деле, более детальное изучение различий между интеллектом и мышлением показывает, что природа этих отношений сложнее. Интеллект по сути своей — это способность воспринимать и усваивать реальность, как внешнюю, так и внутреннюю; тогда как силы эмоций — это импульсы, свойственные человеку изначально, даже если они присутствуют лишь потенциально, в виде искр. Они содержат в себе потенциал любви или ненависти (точнее — притяжения или отторжения), ощущения красоты и так далее. Но эти импульсы слепы, пока не появится объект, на котором можно сфокусировать энергию. Без контекста, сформированного в процессе размышлений, они неспособны установить связь с реальностью, и существуют лишь как потенциал.

Только после того, как эти цели будут определены и интеллект путем сложных процессов сфокусирует на них внимание, оформив отношение к ним в мысли и слова, внутренние импульсы смогут реализоваться и стать подлинными эмоциями.

Нельзя сказать, что у ребенка любовь или ненависть слабее, чем во взрослом возрасте. Его изначальные импульсы (силы эмоций) присущи ему точно так же, и они отнюдь не дремлют. Но у ребенка менее развит интеллект, чем у взрослого, и он выбирает для любви или ненависти другие цели, являясь более ограниченным в своем выборе. Сравнение ребенка и взрослого помогает понять, что чем меньше интеллект управляет силами эмоций, выбирая для них цели, тем больше в относительном выражении возрастает их влияние (как импульсов) на мышление и поведение человека.

В основе хасидской теории нравственного совершенствования лежит явление, которое можно назвать сублимацией. В рамках учения Хабада на этой основе была выстроена система, описывающая способы достижения большего совершенства путем концентрации интеллекта на более возвышенных целях.