Одной из тем раздела Бемидбар является служение сынов Кеѓата. Важной частью описания обязанностей левитов является повеление Аѓарону и его сыновьям покрывать всю утварь Святилища, прежде чем сыны Кеѓата возьмутся за свою работу. Несмотря на то что им доверена столь важная задача, как переноска святынь, сыны Кеѓата не могут сами заворачивать их в покрывала. «Не допустите искоренения колена семейств Кеѓата из среды левитов. И вот что сделайте для них, чтобы они остались в живых и не умерли, когда приблизятся к Святая святых: пусть Аѓарон и его сыновья придут и расставят каждого из них у его работы и у его ноши. Пусть они не приходят смотреть, как покрывают святыни, а то умрут» (Бемидбар, 4:18–20). Идет ли речь о небесной каре или о смертной казни по приговору суда, является ли данный отрывок запретом или предостережением? Понятно, что для сынов Кеѓата один лишь взгляд на то, как покрывают сакральные предметы, чреват смертельной опасностью.

Чтобы заострить возникающий в связи с этим вопрос, напомним одно хорошо известное обстоятельство. Левиты вообще и, в частности, род Кеѓата, из которого происходят и священники, коѓены, не занимаются ремеслами или торговлей. Они посвятили себя служению Б-гу: «…Они отданы Мне из среды сынов Израиля» (Бемидбар, 8:16). Хотя этот род довольно многочисленный, все его отпрыски предназначены для служения Творцу: они отвечают за переноску всех частей Святилища и его утвари. Но, невзирая на это, они не могут наблюдать за тем, как «покрывают святыню»; тот, кто попробует украдкой понаблюдать за этим процессом, ни много ни мало, рискует жизнью.

Кризис святости

Все то, что было в Храме, имелось и в Святилище. И в том, и в другом стояли два жертвенника: внутренний и внешний, и в том, и в другом выделялись две зоны, вступление в которые требовало определенного уровня святости и чистоты — область святого и Святая святых. Однако при всем сходстве между ними можно указать и на весьма существенное различие.

В пустыне, несмотря на всю святость Шатра свидетельства, евреи, заслышав звуки труб, пускались в путь и переносили его с собой. При этом даже то место, где еще недавно располагалась Святая святых, утрачивало любые признаки святости; теперь по нему могли проходить все — мужчины, женщины, больные, нечистые. В отличие от этого, в Храме все стояло на строго определенных местах: Ковчег Завета всегда находился во внутренней части Храма, и занавес скрывал его от посторонних глаз. В Святилище все было иначе: по сигналу трубы Ковчег поднимали на плечи и несли. Четверо сильных левитов брали жертвенник воскурений, рога которого лишь раз в году окроплялись кровью, другие левиты несли светильник и всю прочую утварь. За десять минут до этого никто не мог не только коснуться Ковчега Завета, но и посмотреть на него — а теперь его поднимают на плечи и несут. Раньше там было сосредоточено Б-жественное присутствие, а теперь его можно водрузить на повозку. В Талмуде (Шабат, 98а) рассказывается, как перебрасывали или передавали с повозки на повозку брусья Святилища. Левиты разбирали скинию на брусья так же, как разбирали бы всякое другое строение.

Переход от одного состояния к другому — только что данное место было сакрально, и на нем стояла святыня, а теперь уже ее в разобранном виде переносят в новые края — совсем не прост, он чреват серьезной опасностью. Разумеется, основная проблема и главная опасность кроются именно в точке перехода. Поэтому вся сакральная утварь должна быть покрыта при переноске, причем «пусть они не приходят смотреть, как покрывают святыни, а то умрут». Внутрь могут входить только священники, которые непосредственно осуществляют храмовое служение, а не выполняют вспомогательные функции, лишь они могут и должны «покрывать святыню». Другие люди не способны на это и не имеют такого права; преступая запрет Торы, они рискуют жизнью. Левит не может смотреть, как священник подходит к груде тканей, берет одну из них и заворачивает в нее какую-либо принадлежность Святилища. Возможно, потому, что он не выдержит душевного кризиса, связанного с этой трансформацией; поэтому ему нельзя там присутствовать. Только когда все покровы находятся на своих местах, левиты могут подойти и заняться переноской.

Демонтаж святости

Даже в то время, когда многочисленные шатры лагеря левитов отделяют меня от святыни, когда я не имею к ней непосредственного отношения, я не могу вполне ощутить ее святость и испытать чувство благоговения перед ней. Но что происходит при разборке сакрального объекта? Что мы испытываем, переходя от состояния абсолютной святости к тому, при котором святыню надо нести как багаж?

В Первой книге Шмуэля (6:19) рассказывается о жителях Бейт-Шемеша, которые смотрели на Ковчег и которых в результате постигла смертельная эпидемия. Мудрецы говорят (Сота, 38б), что это было карой за непочтительное отношение. Все время, пока Ковчег Завета стоял в Святилище, в Шило, его никто не осмеливался касаться, да и филистимляне, когда он попал к ним, относились к нему с таким почтением, что в итоге, опасаясь его силы, решили сами его вернуть. Но в словах жителей Бейт-Шемеша (см. Раши, там же): «Кто тебя рассердил, когда ты разгневался и потом не смог себя спасти? Кто тебя умиротворил, что ты согласился сам идти?» — скрывается обвинение: «Ты разбил наше представление о действительности, нарушил ясность и цельность нашего мира. Раньше мы знали, каков порядок вещей в этом мире, а теперь уже нельзя относиться к тебе, как прежде».

Очень трудно усвоить, что сакральный предмет, который переносят как багаж, обладает той же святостью, что и тогда, когда он стоял в Святая святых, что она не изменится и завтра, когда он будет водружен на новое место. Как можно это принять? Какими глазами смотреть на святую утварь, которую переносят, как мебель?

Оказывается, на это способен далеко не каждый. В сущности, наш раздел однозначно указывает на то, что такое зрелище далеко не всем под силу, не каждый может вынести внешнюю утрату святости. То, что недавно нельзя было ни трогать, ни видеть, что было отделено от повседневного бытия, теперь становится ручной кладью левитов.

Суть изучения Торы

По правде говоря, эта проблема отнюдь не ограничивается Святилищем; она характеризует самую суть мира учебы вообще и талмудических штудий в частности. Есть принципиальная разница между человеком, освоившим краткие справочники и руководства по Ѓалахе, и тем, кого считают талмид-хахамом, ученым в Торе. О том, кто вызубрил талмудический трактат, действительно можно сказать, что он в нем разбирается. Но талмид-хахамом назовут не его, а того, кто может задать новый вопрос, «неведомый нашим отцам», кто в состоянии сформулировать проблему в том месте текста, которое не вызывало вопросов у бесчисленных предшествующих читателей. Что он, в сущности, сделал? Он словно взял цельный сосуд и разбил его. Он разобрал тему, которая представлялась совершенно ясной, и все испортил! Какая же это ученость? В чем его заслуга? Между тем схожий процесс происходит при изучении Талмуда в сопровождении классических средневековых комментариев: остается только поражаться, видя, как они трансформируют простой и ясный, на первый взгляд, текст. В сущности, они не оставляют от него камня на камне. И общий принцип еврейской учености состоит в том, что чем больше возникает вопросов, чем убедительнее и острее выглядят поднимаемые проблемы, тем лучше.

Почти у каждого есть скрытое желание что-нибудь опорочить или высмеять; некоторые люди отличаются подлинным талантом разрушения. Это бросается в глаза, если посмотреть, например, на то, как выглядят окна в заброшенных зданиях. Обычно человек какое-то время колеблется, не решаясь приняться за разрушительную деятельность, но когда он знает, что она является благим делом и он имеет полное право наслаждаться этим процессом, то приступает к разрушению от всего сердца. Злое начало действует подобным образом не только на материальном, но и на духовном уровне. Достаточно указать мне на какое-то явление и сказать: «Критикуй!» — чтобы я разнес его в пух и прах.

Нечто подобное происходит и в процессе изуче­ния Торы: я демонстрирую, что разные мудрецы в действительности друг друга не понимали и говорили совсем о разных вещах. Одно время широкое распространение получил метод «разграничения», назначение которого было в том, чтобы показать, что многие талмудические дискуссии, при которых один мудрец ставит проблему, а другой указывает на ее решение, в действительности были вызваны непониманием: мудрецы не вполне понимали ни друг друга, ни комментируемый ими текст Мишны. Так подходили к обсуждаемым в Талмуде темам. Уровень ученика, занимающегося Талмудом, измеряется не количеством времени, затраченного на учебу, и не объемом пройденного материала, а способностью разбить текст на мельчайшие смысловые единицы и сложить из них новую структуру.

Изучение Талмуда, да и вообще занятия То­рой, на каком бы уровне они ни происходили, в сущности, основаны на исследовании противоречий. Мощная сила конфликта дает возможность более глубокого изучения Торы. Тот, кто ограничивается практическими пособиями, знает лишь содержание этих книг, и они являются для него истиной в последней инстанции. Что почувствует такой человек, взявшись за изучение Талмуда или средневековых источников современных справочников? Что произойдет, когда он начнет изучать Шулхан арух со всеми комментариями и объяснениями? Окажется, что простота широко распространенного краткого переложения Шулхан аруха, Кицур Шулхан арух, обманчива: есть одна точка зрения, другая, третья. Если бы кто-то собрал все случаи употребления стандартного оборота «а некоторые считают», обыкновенно вводящего дополнительную или альтернативную точку зрения, оказалось бы, что нет ни одной темы, по поводу которой не существовало бы разногласий — причем не только по мелочам, но и по принципиальным вопросам. Если взять в качестве примера осуществляемый всеми религиозными евреями отсчет дней, прошедших со дня праздника Песах (сфират омер) до праздника Шавуот, то мы обнаружим, что и касательно характера подсчета существуют разные обычаи: следует ли считать сначала недели, а потом дни, или наоборот. В Кицур Шулхан арух все яснее ясного: там однозначно сказано, что надо сделать и как поступить в случае ошибки. O sancta simplicitas! (О святая простота!) В этом мире полной ясности я точно знаю, что запрещено и что разрешено, как следует поступать, а как не стоит. Однако чем глубже я изучаю Тору, Талмуд, Ѓа­лаху, тем большую силу набирает процесс утраты однозначности и демонтажа.

Как-то раз — рассказывают — один юноша поступил в иешиву и регулярно посещал лекции ее главы, которые были посвящены Талмуду. Тот начинал разбирать комментарий Раши к соответствующему месту и, заявив: «Я не понимаю смысла этого комментария!» — убедительно объяснял, почему комментарий крайне странен. Затем он принимался за комментарии тосафистов и точно так же объяснял, что их смысл не ясен. После этого он переходил к самому Талмуду, и тогда оказывалось, что и его невозможно понять. Спустя некоторое время этот юноша написал домой: «Слава Всевышнему, я уже не понимаю целых десять листов Талмуда!»
Начиная изучение, человек думает, что он уже все или почти все знает, что ему нужно только слегка дополнить имеющиеся у него представления. Тщательнее разобрав талмудический текст — если только он возьмется за дело серьезно, — он увидит, что не понимает ни первоисточник, ни Раши, ни тосафистов, ни иных комментаторов Средневековья и Нового времени. Чем глубже он погружается в анализ, тем меньше понимает. Потому что он обнаруживает новые вопросы, все больше идей вызывают у него недоумение, и количество непонятного растет и накапливается так, что в итоге становится весьма значительно.
В сущности, серьезное изучение Торы подобно сражению: я вдребезги разношу укрепления предшественников, не оставляя от них камня на камне. Взяв какое-либо известное правило из практической сферы, я непременно обнаружу, что оно построено на компромиссах между разными авторитетами. Причем речь идет не о поиске проблем в качестве тренировки мыслительных способностей, на пустом месте; эти проблемы более чем реальны, они действительно существуют в каждой сфере изучения. А ведь мы еще не касались осмысления общих основ веры: здесь все становится куда сложнее.

Если кому-то объясняют, что в небе на облаке сидит белобородый старец с палкой в одной руке и конфеткой в другой, возникающая у них картина мира, возможно, не слишком интеллектуальна, но зато совершенно ясна. Когда человек начинает учиться, мир не становится более понятным. Наоборот, по мере его продвижения все оказывается, в каком-то смысле, гораздо сложнее и запутаннее, чем казалось раньше. Это означает, что в ходе учебы в полной мере осуществляется процесс деконструкции.

Разные уровни

Как видно из нашего раздела, вынести этот процесс демонтажа святости способен не каждый; здесь есть разные уровни. Брусьев Святилища может касаться любой ритуально чистый человек, однако их переноска, а также сборка и разборка конструкции осуществляются далеко не каждым. Рядовой обыватель не привык к резким изменениям такого рода, и его нельзя слишком близко подпускать к разобранной святыне; ему она ведома лишь как собранная, целостная. Простому еврею разрешено приходить в Святилище; так, когда кому-то во времена Исхода хотелось мяса, он приводил туда животное для убоя. Однако разборка, переноска и возведение Шатра — не для него; его святыня обязана быть цельной и совершенной.

Это проявляется и в порядке следования евреев по пустыне. Какую бы форму ни носил строй евреев, был ли он широким или вытянутым (см. Иерусалимский Талмуд, Эрувин, 5а), Святилище всегда находилось в центре, в окружении лагеря левитов. Но и семьи левитов распределяются по разным уровням: некоторым разрешено переносить лишь внешние брусья, некоторым можно войти и внутрь; одни переносят завесы двора, другие — брусья и подножия, третьи — даже священную утварь. Но и те не могут ее упаковывать. Левит знает, что он переносит, однако видит это только под покрывалом.

Подобным образом устроено и изучение Торы. Некоторые могут ставить проблемы только одного вида, другие способны продвинуться глубже. Иногда лучше всего прямо сказать: «Многоуважаемый, вы действительно левит, вы мудрый человек, но вам не стоит задаваться такими проблемами, вы не выдержите всего процесса демонтажа сакрального и его последующей сборки». Поэтому каждый из нас должен трезво оценить свои возможности и понять, на каком уровне он находится. Кто-то из великих однажды сказал, что ради сохранения богобоязненности учеников следовало бы читать Море невухим Рамбама в обратной последовательности, от конца к началу, начав с объяснений, а заканчивая проблемами. Иногда, когда люди с самого начала сталкиваются со множеством проблем, им не хватает сил идти дальше, и тогда они, в лучшем случае, так и топчутся на одном месте, не находя выхода из лабиринта.

Существуют некоторые требования, которые я предъявляю к каждому. Даже ребенку, который изучает Тору, нужно сказать: «Задавай вопросы, ищи проблемы», — потому что только так он поймет материал. Однако разница состоит в характере задаваемых вопросов. Некоторые могут задать только очень простые вопросы, и им надо давать простые ответы, как сказано: «Не трогайте Моих помазанников» (Теѓилим, 1–5:14), — и объясняется: «Это дети, изучающие Тору» (Шабат, 119б). Другие могут лучше разобраться в сути дела. Проблема обычных людей, не левитов, однако, состоит вовсе не в том, что им трудно ломать и крушить; они не всегда способны заново собрать разрозненные части в единое целое.

Разрушающий, чтобы построить

Что же происходит, когда я хочу собрать святыню в новом месте? Каким образом один кусок земли станет святым, а другой будет отведен Святая святых? Кто способен, увидев все проблемы, несообразности, противоречия структуры, отнестись ко всему целому с искренним благоговением, работать над ним в поте лица? Для этого надо достичь значительного уровня. В сущности, каждый, кто сколько-нибудь глубоко изучает Тору, практикует иуда­изм и верит во Всевышнего, знает, что в практике иуда­изма неизменно встает подобная проблема: как можно наряду с разборкой, демонтажом, выдвижением проблем строить и ощущать святость?

Только тот, кто способен на это, может войти внутрь святыни и принять участие в ее разборке, как то делали священники, потомки Аѓарона. Почему они всякий раз могут видеть, «как покрывают святыню»? Потому что только Аѓарон мог, пережив глубочайший кризис, сохранить цельность личности.

О таком человеке сказано в Теѓилим (18:267–27): «…С беспорочным мужем — прямо; со строптивым — лукаво». Он может быть одновременно прямым и лукавым. В мидрашах (Кала рабати, 3) описано, как Аѓарон улаживал проблемы в отношениях между мужем и женой, мирил друзей. Он, ничтоже сумняшеся, лгал обоим, говоря каждому из них: «Тот сейчас рыдает от потрясения», — и постепенно добивался того, что они встречались умиротворенные и проникнутые симпатией друг к другу. Не случайно пророк именует священника «ангелом Г-спода воинств» (Малахи, 2:7).

Суть и сложность миссии священника в том, чтобы, с одной стороны, разбирать и упаковывать святыню, а с другой — по-прежнему благоговеть, приближаясь к ней. Аѓарон трепещет, ибо «есть ли кто, кто осмелился бы подойти ко Мне?» (Ирмияѓу, 30:21), и потому именно ему поручается разбирать и покрывать святыню, перемещать утварь. Некоторым можно только наблюдать, а иным разрешается разбирать, продвигаясь все глубже и глубже. Но кому же разрешается видеть, как переносят средоточие святости, сам Ковчег Завета? Лишь тому, кто всей душой предан Творцу, кто всю свою жизнь посвятил служению Ему. Для этого надо не просто внести свой вклад в осуществление ритуала, не просто косвенно в нем участвовать, но служить Всевышнему и на уровне действий, и в самых потаенных мыслях. Только такому человеку, помыслы которого всецело направлены на выполнение этой цели, дозволяется входить внутрь и покрывать святыню.

Может случиться и так, что тот, кто разобрал Святилище, возведет его заново, но уже не в прежнем качестве. Поэтому некоторым людям не стоит задавать определенных вопросов. Дело не в том, что на них нет ответов, а в том, что, единожды усомнившись, я больше не возведу святыню такой, какой она должна быть, и могу остаться ни с чем. Приведем пример из совсем иной области — идолопоклонства и запрета на использование предметов, служащих для языческих ритуалов. С точки зрения закона Торы, язычник может выразить символическое презрение к объекту, связанному с идолопоклонством, и тем самым полностью отменить его культовый статус, однако еврей сделать этого не в состоянии.

В конце концов, Святилище не просто так переносят в разобранном виде. Эти странствия следуют определенному маршруту. Оно разбирается и собирается, чтобы в итоге был воздвигнут Храм, «место пребывания Твоего, что Ты сотворил, Г-сподь» (Шмот, 15:17). Этот путь непрост и очень извилист, он продлится несколько столетий, но идти можно лишь этим путем, потому и демонтаж Святилища служит новому возведению святыни. Таков подход и к проблемам, и к их решению, к завесам двора, к подножиям и к самому Ковчегу Завета. Святыня разбирается именно с той целью, чтобы быть воссозданной вновь и вновь, всякий раз на новом месте.

Впрочем, Тора содержит в себе запрет: «И разрушьте их жертвенники… Не делайте подобного для Г-спода, вашего Б-га» (Дварим, 12:3–4), то есть свою святыню мы должны, следуя предписанию Торы, раз за разом разбирать и возводить заново — не там, где она стояла раньше. Это разрушение всегда основано на принципе: «По указанию Г-спода останавливались, и по указанию Г-спода двигались» (Бемидбар, 9:23), — и направлено на последующее строительство, как сказано: «Разрушение старцами — строительство» (Недарим, 40а). Так и странствует Святилище с одного избранного Творцом места на другое по пути, который ведет к Храму.