Что такое идолопоклонство?
Значительную часть длинной речи Моше в книге Дварим составляют предостережения от греха идолопоклонства. Повеления избавиться от него вплетены в рассказ об историческом событии, находящемся в центре раздела Ваэтханан: Откровении на горе Синай, кульминацией которого стало получение десяти заповедей; они встречаются и среди законов Торы, связанных с предстоящим народу вступлением в Страну Израиля и постепенным переходом к новой жизни.
Здесь следует спросить: что, в сущности, являет собой идолопоклонство? Почему Тора так опасается его и многократно предостерегает не совершать этот грех? В чем источник его притягательности? Очевидно, сущность его в том, что идолопоклонство не исчерпывается перечнем запрещенных действий и объектов, но всецело зависит от намерений человека. Более того, оно может проявляться в самых разных формах, пусть даже речь идет не о «классическом» языческом культе. В идола можно превратить любой предмет; чтобы совершить этот грех, вовсе не обязательно представать перед изображением тех или иных божеств.
Когда человек начинает обожествлять какой-либо объект, будь то изображение осла или человека, рыбы или блохи, он превращает его в идола. Слова Декалога: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в воде под землею» (Шмот, 20:3), — указывают, что идол совсем не обязательно должен обладать каким-либо значением вне рамок языческого культа; объектом последнего может стать все, что угодно.
Каково определение идолопоклонства в еврейском законодательстве? «Если кто зарезает животное во имя солнца, луны, звезд, созвездий зодиака, Михаэля, князя великого воинства, и ничтожного червя, мясо [животного] — это жертвы мертвым (идолам)» (Тосефта, Хулин, 2:18). Какой недостаток можно усмотреть в Михаэле, «великом ангеле, стоящем за народ Израиля» (Смахот, Хибут ѓа-Кевер, 1:1)? Но все-таки поклоняющийся этому ангелу сделает из него объект идолопоклонства.
Разделение
Вкратце можно следующим образом описать механизм происходящего (эта модель действует и в других сферах): все то, чему приписывается самостоятельное значение, становится идолом, даже если речь идет о важной заповеди. Когда я выделяю часть цельной системы и объявляю, что в ней заключен весь иудаизм, я создаю языческий культ, пусть даже его объектом является нечто положительное или даже святое.
Читаемое по субботам двустишие из литургического стихотворения «Скрывающийся Б-г» (впрочем, эта идея содержится еще в предисловии к Тикуней Зоѓар), гласит: «Могучий сочтет десять сфер за одно,// Разлучнику станет навеки темно». Десять сфирот являют собой единый комплекс, и он должен существовать в совокупности. Разрыв связей и искусственное выделение части целого приносит не свет, но тьму.
Эта концепция находит свое выражение в одном из мидрашей (Шмот раба, 43:8) о грехе золотого тельца. Всевышний словно жалуется Моше: «Я выступаю в небесной колеснице, чтобы дать им Тору, а они снимают с нее колеса». Взорам евреев, стоящих у горы Синай, открылась описанная пророком Йехезкелем Б-жественная колесница с четырьмя образами живых существ, лик одного из которых был подобен быку. Впоследствии именно этот образ и был ими заимствован, но в качестве идола. Став объектом поклонения, он превратился в полную противоположность того святого начала, которое некогда предстало их глазам. Если бы евреи восприняли весь комплекс Б-жественной колесницы, это было бы верно, но они выделили из него лишь одну часть. В результате они пришли к поклонению тельцу, совершив грех, последствия которого мы, по словам мудрецов (см. Бемидбар раба, 9:29, где сказано, что в каждом несчастье, постигающем еврейский народ, есть доля наказания за этот грех), ощущаем на себе до сих пор.
Это отличие может быть проиллюстрировано так называемым морем Шломо — огромным хранилищем воды в Храме, стоящим на двенадцати статуях быков. Как мы видим, их изображения могут выполнять определенную функцию в Храме; более того, они являются частью общей сакральной системы. Между тем, выделив из этого комплекса любое из них, превратив его в автономный святой объект, я совершу страшный грех. Обрубая связи и отрывая часть от того целого, в рамках которого она существует — будь она даже Святая святых, — я закладываю основы языческого культа.
Раши следующим образом комментирует стих: «Не делайте предо Мной серебряных богов и золотых богов не делайте себе» (Шмот, 20:1) — «“…Серебряных богов…” — это запрет делать из серебра крувим, которых ты [должен будешь] сделать, [чтобы они] стояли “предо Мной”. Если сделаете [крувим] из серебра, то они будут “предо Мной” подобны идолам. “…И золотых богов…” — это запрет делать больше двух [золотых] крувим, и если сделаете четырех — будут они “предо Мной” как идолы». Добавив нового крува или убрав одного из них, я совершу идолопоклонство. Крув, пребывающий в Святая святых, превращается в идола, потому что я его фактически разрушил, вырвав «с мясом» из единого комплекса, интегральной частью которого он является.
Эта проблематика напоминает о себе в самых разных областях иудаизма. Подобно тому, как свиток с половиной текста Торы не может быть использован для публичного чтения в синагоге и не обладает святостью свитка, так и часть Торы, вырванная из своего контекста, утрачивает святость и заражается скверной язычества. Эта участь может постигнуть и заповедь изучения Торы, и повеление о любви к Стране Израиля. Ее не избежит даже вся Тора: «У того, кто говорит: “Для меня нет ничего, кроме Торы”, — у него нет и Торы» (Йевамот, 109б). Тот, кто выхолащивает ее смысл, лишая присущего ей содержания, останется с пустыми руками. Подобная Тора — будь то Святое Писание или текст, записанный в середине первого тысячелетия до н. э., — не принесет пользы. У такого человека «нет и Торы», ибо он не стремится следовать живому Творцу.
Мудрецы запрещают (Сафра, Кдошим, 3:8) делать прозелитом того, кто скажет, что готов соблюдать всю Тору за исключением одной заповеди. Если ты действительно хочешь следовать Торе, ты должен принять ее целиком — «все слова этой Торы». Нет никакого смысла принимать всю Тору, кроме одного стиха, будь то «Слушай, Израиль, Г-сподь Б-г наш, Г-сподь один» (Дварим, 6:4), — или: «Тимна же была наложницей Элифаза» (Берешит, 36:12). Как это формулирует Рамбам (Комментарий к Мишне, Санѓедрин, 10), «нет разницы между [стихами] «А сыны Хама: Куш, Мицраим…» (Берешит, 9:6); «И имя жены его Меитбавель» (Берешит, 26:39); «Тимна же была наложницей» — и [стихами]: «Я — Г-сподь, Б-г твой…» (Шмот, 20:2) и «Слушай, Израиль, Г-сподь Б-г наш, Г-сподь один», — ибо все они изречены Всевышним, и все они цельная и чистая, святая и истинная Тора Г-сподня.
Человек может быть всей душой предан той или иной идее, но если он отдает этому делу всего себя без остатка, то может прийти к тому, что на языке современной психологии именуется мономанией, однопредметным помешательством. Не проводя прямых аналогий, вспомним следующий пример. Некто написал книгу в пятьсот страниц о человеческих вшах. Особенность человеческих вшей состоит в том, что они могут жить только на человеке, а на мышах или обезьянах умирают. Поэтому для того, чтобы исследовать вшей, ученый выращивал их на самом себе. Если люди могут быть столь беззаветно преданы науке, что даже начинают разводить на себе вшей, неудивительно, что встречается на свете и верность Торе или земле Израиля. Но когда человек помешан на одной-единственной идее, речь идет о психическом расстройстве, что бы ни являлось объектом этого помешательства. Мы вовсе не хотим сказать, что можно установить аксиологическое равенство между такими явлениями, как изучение вшей и любовь к родине или изучение Талмуда, однако вопрос здесь в том, когда именно та или иная идея, вырванная из своего контекста, становится самодовлеющей.
Соблазн поверхностности
Искреннее влечение к идолопоклонству основано на подлинно религиозном чувстве: стремлении всецело предаться чему-либо. Однако это влечение выхолащивает весь мир иудаизма. Что же толкает на это людей? Соблазн возникает тогда, когда человек часто сталкивается со многими разрозненными явлениями, которые никуда не ведут или указывают в разные стороны, подобно растопыренным пальцам руки. Это сбивает с толку и, стремясь преодолеть свое замешательство, мы можем выбрать для себя единственный путь и придать ему самостоятельное значение. Тогда наш мир примет гораздо более ясные очертания. При этом дело, которому мы преданы, отнюдь не обязательно будет чем-то предосудительным или недопустимым; то может быть по-настоящему великая или даже святая идея, но беда в том, что она лишается своего контекста.
Много лет тому назад по Би-би-си шла передача под названием «Долгое приключение». Ее целью было охватить все религии. Для начала они пригласили представителя каждой религии выступить и за три-четыре минуты поведать слушателям о своей религии. Я был приглашен рассказать об иудаизме. Начав готовиться, я понял, до какой степени это трудно. Почему? Говоря о христианстве, я мог бы в нескольких предложениях конспективно изложить основы, с которыми соглашаются все верующие. То же самое верно и по поводу ислама, а также буддизма. Но как подытожить основы иудаизма? Да, мы верим в единого Творца, но мы не единственные придерживаемся этой веры. Разумеется, мы верим в том, что люди должны исполнять Его заповеди, но и тут мы не одиноки. Мы верим еще в самые разные вещи, но проблема в том, что это не относится к самой основе, к корням иудаизма. Можно сказать, что иудаизм — это вера в Творца, избравшего народ Израиля, даровавшего ему Тору и возложившего на него обязанность ее соблюдения, но и это не является достаточным определением. Получается, что я по-прежнему предлагаю кота в мешке. Так я увидел, что стоящая передо мной задача: найти простой девиз или фразу, которые должны содержать в себе всю Тору, — попросту невыполнима. По правде говоря, ничто не может объять всю Тору.
Как-то раз я встретился с одним евреем, который стремился создать общую декларацию всех религий, в которой бы утверждалось, что все они, в сущности, стремятся к одному: к любви. (Подобного рода начинания характерны именно для представителей нашего народа.) Разумеется, никак нельзя сказать, что иудаизм против любви, мы обеими руками за: и за любовь к Всевышнему, и за любовь к людям. Проблема, однако, в том, что далеко не все содержание иудаизма укладывается в это прокрустово ложе.
Кроме этого, надо отметить, что в Торе есть множество идей, которые, казалось бы, противоречат друг другу. Можно составить целый список таких пар из библейских стихов с прямо противоположным значением. Сказано: «Люби ближнего, как самого себя» (Ваикра, 19:18), а наряду с этим выдвигается требование смертной казни для преступника: «Смертью умрет» (Шмот, 21: 16–17 и др.). Сказано: «И любите чужака» (Дварим, 10:9), — а наряду с этим: «Не оставляй в живых» (Дварим, 20:16). Что из двух верно? Правильный ответ: верны они оба. В Талмуде (Брахот, 33а) говорится: «Велико знание, ибо оно находится между двумя именами [Всевышнего], как сказано: «Б-г знаний Г-сподь» (Шмуэль 1, 2:3)». То есть, другими словами, местоположение понятия «знание» между двумя именами Творца указывает на его огромное значение. Однако затем Талмуд задает следующий вопрос: можно ли сказать то же самое и о мести, ведь в Писании встречается фраза: «Б-г мести Г-сподь» (Теѓилим. 94:1)? Утвердительный ответ еще более заостряет ситуацию, когда перед нами возникает множество разных категорий: знание, любовь, месть. «И любите чужака», «И люби Г-спода, Б-га твоего», «Г-спода, Б-га твоего бойся» — все эти и прочие повеления важны. Это сбивает с толку: как можно жить, постоянно перепрыгивая с одного принципа на его противоположность?
Это требование создает огромное напряжение, выдержать которое обычному человеку почти невозможно. Оно-то и заставляет людей выбирать что-то одно, то, что им самим кажется сутью и основой. Их выбор иногда может показаться тривиальным, иногда речь идет о действительно важных вещах. Но потребность в отсеве проистекает из отсутствия навыков комплексного мышления. Люди хотят идти под одним лозунгом, двигаться в одном направлении, и ради этого они готовы свести всю Тору к единому принципу. Лишь бы мир стал проще: я уже знаю, что главное и что важнее всего, «все остальное — комментарии…».
Возможно, человек начал свой путь в иудаизме с определенной точки, и именно на этом фундаменте строится его еврейский мир, однако ему не стоит забывать, что это только часть целого. Когда Шауль хватается за край плаща пророка Шмуэля, тот рвется в знак того, что «сорвал Г-сподь с тебя израильское царство» (Шмуэль 1, 15:28). Подобным образом тот, кто, схватившись за край облачения Торы, начнет тянуть его к себе, не удерживая целое, останется с одними лоскутками.
Необходимая сложность
Риск впасть в идолопоклонство существует всегда, поскольку речь идет о постепенном процессе. Вначале прекрасную идею возводят на пьедестал, затем начинают посвящать ей поэмы, затем наступает стадия жертвоприношений, и, наконец, они становятся человеческими. Проблема тут не столько в отсутствии меры, сколько в том, что все ставится на службу одному-единственному делу; все прочее словно перестает существовать.
Поэтому от нас требуется крайняя осторожность; я должен проверять себя, не снял ли и я ненароком колесо со святой колесницы, не забыл ли обо всем на свете, кроме той звезды, что принес с небес или из мира превыше небес. Поэтому, всецело отдаваясь тому или иному важному делу, я должен, помня о запрете на идолопоклонство, вновь и вновь в трепете спрашивать себя: не зашел ли я слишком далеко? не лишился ли чувства меры? не утратил ли способность воспринимать и иные принципы?
Иногда на повестку дня встают животрепещущие проблемы, в решение которых приходится уходить с головой. Но, когда это происходит, надо остерегаться и напоминать себе о границах, преступая которые я словно разбиваю скрижали. Согласно старой шутке, евреи разобрали осколки разбитых скрижалей: одни выбрали частицу «не», а другие — повелительные формы глаголов «убивай», «кради», «прелюбодействуй». У каждого остался только кусочек. По правде говоря, не столь уж важно, что именно на нем написано: разбившись, скрижали перестают быть скрижалями и становятся сувениром. Содержа в себе все, что было на них написано, они были святы; теперь же, хотя их текст и написан перстом Всевышнего, их осколки могут пригодиться лишь в качестве памятных знаков.
В конечном счете, быть евреем трудно не потому, что это требует умения приспосабливаться к противоположностям. Кому-то приятно веселиться в Пурим, а кому-то это может совсем не нравиться, зато ему по душе поститься в Девятое ава. Однако та же Тора, которая велит нам пировать и радоваться в Пурим, требует поститься и скорбеть через шесть месяцев после этого. Мы должны попеременно выполнять то одно, то другое. Всевышний хочет от нас служения «всем сердцем» — всем, что есть в сердце, во всем разнообразии: радостью и печалью, вдохновением и унынием, взлетами и падениями; я отдаю все, но я же и получаю все.
Рассказывают про то, как во время пожара один еврей стоял у своего горящего дома, плача, смеясь и хлопая в ладоши. Он возбужденно повторял: «Слава Б-гу, я не язычник!» Недоумевающие прохожие спросили его, чему он так радуется и чем же отличается его участь от судьбы такого же погорельца, язычника. Тот ответил: «Будь я язычником, мой бог сгорел бы в огне. А так, слава Г-споду, мой Б-г цел и невредим». Подобно этому, стоило бы благодарить Всевышнего, не создавшего нас язычниками, видя, что происходит с теми, чей иудаизм сводится к одному-единственному столпу, когда этот столп внезапно рушится. Что остается человеку, чей мир пал?
Евреем трудно быть потому, что иудаизм требует от меня одновременно радикализма и умеренности, энтузиазма и покоя. Таков комплекс жизни, и человек должен уметь поддерживать равновесие, несмотря на дурное начало, постоянно подталкивающее его в ту или иную сторону: а вдруг он забудет обо всем и предастся чему-нибудь одному?
Талмуд (Санѓедрин, 102б) рассказывает, как рав Аши расспрашивал явившегося ему во сне царя Менаше: «Ты столь мудр, почему же ты поклонялся идолам?» Тот ответил: «Живи ты в мое время, ты бы, подобрав полы одежды, мчался за мной [служить идолам]». В самом деле, бывают времена, когда этого надо особенно остерегаться. Это непросто, потому что тому, кто попадает в такую атмосферу, очень трудно не заразиться общим настроем. Все говорят одно и то же, и я, сам того не замечая, начинаю выкрикивать общие лозунги.
Здесь от человека требуется умение остановиться и обратить сакраментальную фразу: «Вот твой Б-г, Израиль, который вывел тебя из страны Египет» (Шмот, 32:4) — не к очередной разновидности золотого тельца, а перед лицом Всевышнего. А если надо, пусть повторит не один, а тысячу раз: «Это Б-г, и нет иного!»
