Недельная глава Браха (Второзаконие 33-34)

И не было более пророка в Израиле, как Моше, которого Господь знал лицом к лицу, по всем знамениям и чудесам, которые послал его Господь совершить в земле Египетской [...] и по руке сильной, и по каждому диву великому, которые совершил Моше пред глазами всего Израиля.
(Втор 34:10-12)

Такими словами заканчивается Тора — «Пятикнижье Моисеево», которое мы с вами читали, комментировали и обсуждали весь этот год.
Вам грустно? Такая интересная книжка дочитана до конца... Учитель и водитель наш, Моше, умер, «и никто не знает места погребения его до сего дня», дабы не процвел в народе культ личности.

Но на самом деле Тора не кончается. Сколько свитку не виться, но ежегодно, 22 числа месяца тишрей, его извилистая тропа снова приводит нас к исходной точке — к началу мира, к началу нового годового цикла чтения. В этом смысле можно с полной ответственностью сказать, что Моше, заповедавший нам читать главы Торы каждую субботу, умер, но дело его живет.

В этой непрерывности «Книги жизни» и заключается суть праздника Симхат Тора, который мы будем отмечать в ближайший четверг. В Торе (Чис 29:35) этот день назван ацерет (праздничное собрание) и, поскольку день этот — восьмой (шмини) от начала праздника Суккот, то за ним утвердилось название «Шмини Ацерет».

Рабби Элиягу Ки-Тов в «Книге сознания» (Сефер га-тодаа) пишет:

Сказала Тора: «год» о празднике Суккот: «Праздник сбора плодов — период года... и празднуйте его семь дней года» (Исх 34:22), сообщая тебе, что время состоит всего из семи дней, cоответственных семи дням Творения. А всякая новая неделя — повторение уже прошедшей, и так всегда. […] А когда ты говоришь «восьмой», то это — вне периода времени и сверх него. И что же сверх времени? Скажу вам: это Тора, что сверх времени! Придет Израиль, что сверх времени, и возрадуется Торе, что сверх времени, в день, что вне времени и сверх него.

Поэтому в Симхат Тора принято читать сначала завершающую Тору главу «Браха» и сразу же вслед за ней главу «Берешит».
Все основополагающие вещи в нашей жизни, если задуматься, бесконечны и бесконечно повторяемы. Только повторяются они отнюдь не в одинаковой форме.

Всё это длинное предисловие потребовалось мне для того, чтобы сделать заявление, которое кому-то может показаться кощунственным: в разные эпохи и в различных поколениях возникают всё новые и новые Моше, образы которых еще при жизни становятся легендой. «Мойше здесь и Мойше там», как пелось в популярной песенке из «Блуждающих звезд» Шолом-Алейхема.

От самого Моше бен Амрама нам осталось колоссальное духовное наследие и ровным счетом ничего материального. Правда другой Моше, беззаветный иерусалимский фальсификатор позапрошлого века Вильгельм Мозес Шапира, чуть не продал Британскому музею «авторскую» рукопись книги «Дварим», но и она, в последний момент отвергнутая экспертами, затерялась среди хлама лондонских старьевщиков. Как уже говорилось, мы даже не знаем, где покоятся бренные останки вождя народа. Что ж, Иорданское королевство осталось без постоянной очереди в мавзолей и, слава Богу, без постоянного и неразрешимого конфликта с Израилем.

Но вот могила другого великого Моше, Абу Имрана Мусы бин Маймуна ибн Абдаллы аль-Куртуби аль-Исраили, более известного нашим читателям под именем Рамбама или Маймонида, родившегося в 1135 году в Кордове и умершего в египетском городе Фостат, находится в Тверии. На его надгробии высечена эпитафия, повторяющая широко распространенную в Средние века поговорку: «От Моше и до Моше не было подобного Моше».

С самого раннего детства, лишенного каких-либо еврейских познаний, я помню портрет этого человека, увиденный в какой-то давно забытой книжке: таджикский бородач в чалме, не лишенный некоторого подобия ленинского хитрого прищура. Впрочем, портрет этот — плод воображения художника. Лишь много лет спустя я узнал, что Маймонид — не только личный доктор султана Саладина, но и величайший из еврейских мудрецов (отношение к которому на протяжении веков было весьма противоречивым), философ, привнесший в еврейскую теологию аристотелеву логику, и человек, вслед за Платоном отрицавший поэзию как раз в эпоху ее наивысшего расцвета, названную на его родине, в арабо-еврейской Испании, Золотым веком. Всё, от ядов и антидотов до принципов веры, и от человеческих темпераментов и астмы с геморроем до заповедей Господних, он стремился привести в точную систему, разложив по полочкам.

Кто может сравниться с ним по популярности в нашем народе? Пожалуй, сэр Мозес Монтефиори, баронет (1784-1885), шериф Лондона, впервые осветивший темные улицы английской столицы газовыми фонарями и выведший евреев Иерусалима за тесные пределы стен Старого города. Вот каким появляется он в поэтической новелле Дэнниса Силка:

Мозес Монтефиори, благотворитель, высадился в Яффе в 1875 году. Ему исполнился девяносто один год, это было его седьмое путешествие в Палестину. Д-р Лёве, его полиглот, семенил рядом. Он переводил любезности. Множество людей размахивали стихами и прошениями. Погоды стояли сырые, его подписывающая чеки рука сжимала зонтик. Цилиндр осиявал Палестину.
Его колесница удачи тоже сияла. Монтефиори носил английский цилиндр и английские сапоги, он выглядел английской знаменитостью. Однако колеса его кареты спрягали на иврите, а подушки ее никогда не изъяснялись на доброй церковной латыни. То был черный жук-ангел, чьи крылья несли Монтефиори к кровавым наветам. Тогда б он отправил телеграмму Пальмерстону. Ибо Монтефиори преклонялся перед его прошлым, кланялся же он Виктории. Он был викторианской знаменитостью, то бишь, он восседал царем Соломоном на заседаниях совета Объединенной газовой компании.
Набережная сияла удачей. Он был князем филантропов. У него было великое множество карманов. Один карман светился памятками его покойной Джудит. Другой полыхал банковскими расписками, однако в Яффе было весьма сыро.
Дамы-благотворительницы из бесплатной столовой испытывали на нем свой суп. Он покорно ел их гусиные потроха и лапшу, он восхищался теми, кто помогал бедным. Но он сам чувствовал себя нуждающимся. Ему недоставало дистанции. Впадая в панику в окружении поварешек, он спровадил делегации восвояси с крупными суммами.

Легендарную карету великого филантропа можно видеть сегодня под стеклянным колпаком возле исторической мельницы, носящей его имя, в иерусалимском квартале, также носящем его имя: Ямин Моше (Десница сэра Мозеса). Правда, на самом деле это не его карета, на которой он носился по свету, дипломатично вступаясь за права угнетенных собратьев от России до Марокко, но зато «точно такая же». Мельница, задуманная как мощный двигатель социального прогресса и источник пропитания для евреев Иерусалима, привыкших влачить жалкое существование на подаяния из диаспоры — подлинная, но, увы, так и не «пущенная в эксплуатацию» по техническим причинам. Даже в гордом своей инакостью Тель-Авиве есть квартал Монтефиори, а уж улица, носящая его имя, найдётся в каждом населённом пункте страны.

Трогательную песенку-балладу о Моше Монтефиори на слова Хаима Шефера и музыку Дова Зельцера, полную сефардских переливов, впервые исполнили более тридцати лет назад и по сей день не перестают петь во всех детских садах и ульпанах. И вот этот мифологический народный герой, мощный столетний старец двухметрового роста, чье «зрение не притупилось и не истощилась свежесть его» (Втор 33:7), в пандан вновь идущему на космодром и говорящему: «Поехали!» Юрию Гагарину из другой популярной песни, снова и снова садится в свою легендарную колесницу, говорит конькам: «Дио!»

И у всех евреев радость и ликование,
И честь и слава сэру!

А разве прославленный наш полководец, незабвенный Моше Даян, не достоин встать в один ряд со своими великими предшественниками? И нужно ли мне напоминать о нем нашим читателям. Ведь эта «стерва одноглазая», на протяжении своей бурной и не очень долгой жизни становившаяся то ястребом, готовым применить против врагов ядерное оружие («агрессивный, бестия, чисто фараон!»), то голубком, возвращающим арабских беженцев, снимающим израильский флаг с мечети Омара и передающим административное управление Храмовой горой исламскому совету Вакф, человек этот стал на долгие годы символом нового Израиля:

Целая промышленность поздравительных открыток, фотографий в рамках для парикмахерских, бакалейных лавок, контор и частных квартир. Медные бюсты, деревянные бюстики, брелоки для ключей, медные и керамические тарелки... Всё это вокруг человека с глазной повязкой! Истории со всех концов света об израильтянах, оказавшихся в самых захолустных уголках Дальнего Востока или Южной Америки и сообщивших, что они из Израиля с полным сознанием того факта, что ни один индеец ничего не слыхал о существовании такой страны, и о том, как аборигены расплывались в улыбках, прижимали ладони к глазам и кричали: Моше Даян! Моше Даян!
(Амнон Данкнер)

Ариэль Шарон как-то сказал о Даяне:

Каждое утро он просыпался с сотней идей. Девяносто пять из них были опасными, еще три — просто дурацкими, однако две оставшиеся были блестящи.

Ну что можно добавить ко всем известному портрету Моше Даяна? Что он пошел в Хагану в возрасте четырнадцати лет? Что левый глаз свой потерял во время безумной по своей храбрости операции в составе крошечной еврейско-австралийской разведгруппы Британской армии, проникавшей в арабских маскарадных костюмах на территорию вишистского Ливана и самостоятельно начавшей наступление на французов за рекой Литани? Что и Леви Эшколь слева, и Менахем Бегин справа, несмотря на трудность характера этого далекого от политеса задиры и фанфарона, включали его в свои правительства именно тогда, когда им особенно требовалась поддержка масс и поднятие морального духа приунывших израильтян? Но всё это вы, вероятно, знаете и без меня. А вот известно ли вам, что Даян долгое время страдал не столько от потери глаза, сколько от вошедшей в легенду повязки на глазу?

Я готов был отдать всё и пойти на любую пытку за возможность избавиться от моей черной глазной повязки. Внимание, которое она притягивала со стороны, было невыносимым.

Отношение Даяна, автора популярной в свое время книги «Жить с Библией», к иудаизму тоже было противоречивым. Увидев толпу ортодоксов, молящихся у Стены Плача вскоре после освобождения Иерусалима, он с большим осуждением спросил: «Что это, Ватикан?» И тут же отправился на археологические раскопки, которые были любимым увлечением всей его жизни и происходили обычно в обход всех законов, иногда с использованием вверенных под его начало солдат.

Забавный эпизод, показывающий его живым мифологическим героем, встречаем мы в романе Дана Цалки «Тысяча сердец»:

Доктор Бруннер проводил Моше Даяна к выходу. Он уже долгие годы восхищался этим человеком, ему нравилось это красивое лицо, странный его пафос, его частичная слепота, стиль его речей — Даян разговаривал, как великие люди из прежних книг. Доктор Бруннер был трусоват, и чем старее становился, тем делался боязливее, а рядом с такими бесстрашными людьми, как Даян или Игаль Ядин, он успокаивался, и бодрость возвращалась к нему. Но больше всего он любил находиться рядом с Даяном, в котором отсутствие страха было каким-то особенным, драматичным, вызывающим симпатию и захватывающим дух, в то время как бесстрашие Ядина казалось врожденным, само собой разумеющимся. В присутствии Даяна было что-то магическое. Он ждал слова из его уст, ждал, что обожаемый герой скажет ему что-нибудь, способное запечатлеться в памяти. И вот Даян внезапно остановился и посмотрел на голый холм, на котором не было ничего, кроме редко растущих кустиков, на холм, обожженный солнцем, как гигантский керамический горшок. Над ними проплыло облако, и его тень пересекла холм, словно на солнечных часах. Группа приглашенных осталась далеко позади, и полуденная тишина делалась только отчетливее благодаря гулу их голосов.

— Ништо не движется там, кроме облаков, — сказал Даян.
Его «ш» и «р» звучали с особым великолепием.

Какой же следующий Моше займет свое место в пантеоне народных героев Израиля? Сегодня мы этого еще не знаем. Великие исторические личности словно бы притаились в ожидании своего звездного часа, временно уступив место серым генеральным директорам корпораций и мелкотравчатым парламентариям. Но не исключено, что следующий Моше уже явился на свет в каком-нибудь поселке городского типа и очень скоро явится нам во всей своей красе.