Образ фараона

В основе сюжета первых глав книги Шмот (разделы Шмот — Бешалах) лежит противоборство двух сторон. Всевышнему противостоит фараон, и в этом смысле можно сказать, что именно последний является главным героем этих разделов. Поведение Моше понятно и последовательно; оно определяется его ролью посланца Всевышнего. Образ фараона сложнее и интереснее, он вызывает много вопросов.

Одним из основных вопросов, возникающих в связи с поведением фараона в книге Шмот, является вопрос о том, что, собственно говоря, с ним происходит? На него каскадом обрушиваются удары египетских казней, почему же он реагирует столь неадекватно? Объяснение Торы: «Но Г-сподь ожесточил сердце фараона…» (Шмот, 9:12) — только вызывает новые вопросы и заставляет задуматься над тем, что же лежит в основе происходящего.

По этому поводу рассказывали, что ребе Ме­на­хем-Мендл из Коцка однажды выразил уважение к фараону: «Фараон-злодей был настоящим человеком. И после десяти казней он все стоял на своем. Нынешние же “вольнодумцы” — клопы. Нажмет слегка на них жизнь — бросают все свои ереси и начинают молиться». Тот, что называется, ведет себя «по-мужски»: несмотря на все удары, продолжает отстаивать свои принципы. Этот подход проливает свет не только на образ фараона; он помогает нам понять и другие образы злодеев в Торе.

В столкновении между Моше и фараоном мы, естественно, на стороне первого, однако если оценить проявленную готовность к самопожертвованию, то фараон окажется нам ближе. Моше и Аѓарон — исключительные люди, пророки, которые находятся в постоянной связи с Творцом. В отличие от них, фараон — не пророк, он более-менее заурядный человек, такой же, как мы. Разумеется, не каждый окажется способен отдать приказ: «Всякого новорожденного сына бросайте в реку…» (Шмот, 1:22), не каждый сможет столь упорно противостоять Всевышнему, однако в том, что касается душевных базисных склонностей, фараон ничем не отличается от любого из нас.

В этом смысле образы злодеев увлекают не менее, а может быть, даже и более, чем образы праведников. Мы можем гораздо лучше понять первых, чем вторых. Даже если, изучая Писание, мы ощутим жажду по пророческому дару, это смутное чувство принципиально отличается от постижения психологии пророчества. Несомненно, нам куда легче вникнуть в устройство души злодеев. Поэтому образ фараона и его внутренняя сущность имеют для нас большое значение, и нам важно попытаться понять его поведение и его реакции.

В чем раскаивается фараон?

Фараон уже после первых казней кажется несколько растерянным, он словно постепенно поддается давлению Моше. Однако после наказания градом его охватывает настоящая паника: «И послал фараон [слуг], и призвал Моше и Аѓарона, и сказал им: “На этот раз я согрешил; Г-сподь прав, я же и народ мой виновны”» (Шмот, 9:27). Что он имеет в виду?

Если проследить развитие противостояния между Всевышним и фараоном, видно, что оно имеет форму переговоров. Вначале фараон получает предложение освободить евреев на три дня, чтобы те отпраздновали в пустыне. Эта идея не пришлась ему по душе, и он ответил очень просто: «Нет». Неудивительно, что его отказ влечет за собой конфликт, пока поначалу ограниченных масштабов, который развивается, принимая все более конфронтационный характер.

Что касается предмета переговоров, понятно, что требования к фараону имеют символический, демонстративный смысл. Требование отпраздновать праздник Г-споду в пустыне не сводится к просьбе о трехдневном отпуске; это принципиальное требование признать за народом Израиля определенную степень автономии. За развертывающейся борьбой стоит вопрос об установлении символического главенства, что и сегодня является достаточным поводом для забастовок, войн и революций. Фараон хочет утвердить свою власть и поэтому не может согласиться на попытку подданных хоть как-то выйти из-под его контроля. Однако, несмотря на принципиальный, как видно из развития конфликта, характер даже временного выхода на свободу, данное требование становится предметом переговоров.

Так или иначе, Моше и Аѓарон после этого вновь передают фараону повеление отпустить еврейский народ, а тот отказывается. Затем Всевышний поражает Египет казнями, и фараон в конце концов дает согласие. Как порой случается при всяких переговорах — и тех, которые ведет наше правительство, и тех, которые ведут другие страны — он тут же передумывает. Иногда он просто берет свое слово обратно, а иногда прибегает к уловкам и выдвигает дополнительные условия.

Фараон впервые признал свою неправоту лишь после того, как Египет был поражен градом, однако его раскаяние облечено в крайне странную форму: что именно имеет в виду фараон, признавая, что «Г-сподь прав, я же и народ мой винов­ны»? Напомним, что и грешный царь Ахав под влиянием укоров пророка Элияѓу раскаивается (Млахим 1, 21:27): «Разодрал он свои одежды и наложил на тело власяницу, и постился, и лежал [ночью] во власянице, и ходил тихо». Но Ахав раскаивается в конкретных прегрешениях, ему действительно есть в чем признать себя винов­ным. Между тем Моше вовсе не упрекает фараона в тех бедах, которые тот причинил евреям. Он только требует: «Отпусти Мой народ, чтобы они служили Мне» (Шмот, 9:1). К чему же относятся слова фараона: «На этот раз я согрешил»? Где же тут грех, в чем состоит его вина?

Подорвать самодовольство

Фараон с младенчества воспитывался не как обычный человек, а как будущий владыка Египта. В те времена, в частности, это означало, что он видел в себе сверхъестественное существо, бога. Речь шла не об абстрактном теологическом догмате; на этой концепции строилась вся его жизнь, основывалось представление о мире. Когда человек растет, считая себя богом, это сказывается и на его представлении о справедливости. Он считает, что его желания — это и есть справедливость. Он не может не быть правее всех.

На протяжении десяти казней фараон проходит процесс трансформации своих базисных жизненных установок. Поворотным моментом в этом процессе является казнь градом. В результате противостояния с Моше его впервые в жизни посещает мысль, что, возможно, это он ошибался, что и он может быть неправ. Для такого человека, как он, подобная мысль должна быть революционной, подрывающей самые основы его бытия. Когда же он окончательно приходит к такому выводу и догадка превращается в уверенность, это означает не просто получение новой информации; фараон оказывается перед необходимостью заново пересмотреть всю свою жизнь, переоценить все, что делал в прошлом.

Пока фараон искренне считал себя богом, он мог спокойно повелеть: «Всякого новорожденного сына бросайте в реку» (Шмот, 1:22), — не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Ведь если он решил, что они должны погибнуть — значит, так и надо; если он счел, что они должны утонуть — значит, должны. Для него самого все желания, по определению, являлись справедливыми и верными. Только когда его уверенность в базисной предпосылке «я всегда прав» была подорвана, появилась возможность заново взвесить и оценить свои решения, восприятие собственной жизни.

Поэтому раскаяние фараона не оканчивается признанием своей неправоты в данном конкретном случае; оно подрывает саму основу его мировоззрения, и тогда он произносит фразу, которая вызывает недоумение. Он не только говорит: «На этот раз я согрешил», но и продолжает: «Я же и народ мой виновны». Потому что в своих мыслях он сейчас возвращается к далекому прошлому, и ему впервые приходит в голову, что, возможно, все с самого начала должно было делаться совсем иначе. Его раскаяние, не ограничиваясь тем, что происходит в тот момент, охватывает и самые корни происходящего, углубляясь в прошлое на десятилетия и века. Перед его мысленным взором проходят жестокие указы против евреев: недавняя отмена выдачи соломы для производства кирпичей при сохранении производственной нормы; давний указ бросать младенцев реку и даже само по себе порабощение евреев в Египте.

Фараон не исключителен в том довольстве собой, которое ранее надежно предохраняло его от всякой самокритики. Он является не утрированным образцом злодея, но обычным человеком. Пусть тот и не растет в тех же условиях, что фараон, не совершает тех же грехов и не думает, как он, но, несмотря на все отличия, фараон продолжает оставаться обычным человеком. Ведь основная проблема фараона, препятствующая его раскаянию и возвращению к Творцу, та же, что у любого обывателя.

Пророк Йехезкель (29:3) вкладывает в уста фараона — видимо, не того, что правил во времена Исхода, — фразу: «Мне принадлежит моя река, и я сам себя сотворил». В сущности, это означает: «Я средоточие совершенства». Эта идея, в своей крайней форме сформулированная фараоном, живет в душе каждого. Для того чтобы перед человеком открылась возможность раскаяния, он должен изменить подобный образ мыслей. Поэтому и фараон, и многие другие люди, несмотря на все отличия между ними, проделывают сходный путь. Сожаление о конкретном поступке внезапно влечет за собой новый взгляд на вещи, благодаря которому прошлое приобретает совершенно иное значение. В таком случае покаяние не ограничивается конкретным случаем, послужившим исходной точкой; расширяясь, оно охватывает все бытие.

Полное раскаяние

Раскаяние фараона должно преподать нам урок — это относится и к его масштабу, и к стремлению разобраться в корнях греха. Раскаяние никогда не дается легко. Даже когда человек выражает его и хочет вернуться к Творцу, на его пути могут встать серьезные препятствия. И в этом смысле фараон также являет прекрасный пример.

Одна из основополагающих проблем, связанных с раскаянием, состоит в степени его серьезности. Известно выражение (см., например, Тания, гл. 11): «Злодеи полны раскаяний». Это означает, что и законченный злодей не живет в гармонии со своими грехами; бывают моменты, когда и у него на душе скребут кошки, и он хочет вернуться к Творцу. Но почему сказано «полны раскаяний»? Одно из объяснений акцентирует именно на употреблении слова «раскаяние» во множественном числе: они многократно каются, но так и не отказываются от греха. Это подобно известному анекдоту о курильщике, уверявшем, что бросить курить — пустячное дело: ведь он сам бросал курить уже сотни раз. Точно так же и злодеи полны раскаяний: они вновь и вновь, с каждым разом все сильнее, раскаиваются в одном и том же грехе. А в промежутках между самообличениями они совершают те же самые поступки, что и раньше.

В Талмуде (Йома, 86б) сказано, что «когда человек совершает грех и повторяет его, тот становится ему как бы разрешенным». С повторными покаяниями может возникнуть столь же опасная ситуация. Первое раскаяние не проходит бесследно. Но когда человек кается во второй раз, в третий, в пятый, он начинает воспринимать само раскаяние как процесс, который можно бесконечно повторять, ничего не меняя.

Дополнительная проблема, возникающая в связи с раскаянием, состоит в том, что часто человек раскаивается — иногда даже от всего сердца, — но совсем не в том, в чем следовало бы. Иногда речь идет даже не о другом поступке, а о малозначимой части самого греха.

Известна история о женщине, которая пришла к ребе, чтобы узнать, как ей искупить свой грех: она по забывчивости нарушила предписанный законом пост. Выслушав признание женщины, тот рассказал ей такую историю. Однажды священник попросил знакомого еврея заменить его в исповедальной. На исповедь пришел крестьянин, покаянно признавшийся в краже веревки. «Откуда ты взял эту веревку?» — удивился еврей. Выяснилось, что этой веревкой была привязана чужая корова, которую крестьянин украл и увел с собой. «И это все?» — не отставал от него еврей. «Владелец коровы, — продолжил свой рассказ крестьянин, — заметил кражу и попытался силой вернуть ее». «А ты что сделал?» — спросил еврей. «А я его убил», — ответил крестьянин. Тут еврей не выдержал и закричал на него: «Убийца!» И в этом месте раввин, рассказывавший женщине эту историю, громко крикнул: «Убийца!» Женщина упала в обморок. Оказалось, что когда-то она задушила младенца, родившегося от внебрачной связи. Тогда эту историю удалось скрыть, а теперь она пришла к раввину покаяться в том, что по ошибке поела в день поста.

Эта проблема возникает довольно часто, пусть и не в столь крайней форме. Занявшись самоанализом, человек мог бы что-то в себе изменить, но он ограничивается исправлением внешних аспектов своего поведения в определенной ситуации и думает, что этого достаточно. Между тем подлинная проблема остается нетронутой. Раскаяние такого рода полезно лишь в определенном контексте; со временем его результаты стираются.

Подобная проблема зачастую возникает при попытке лечения онкологического заболевания операционным путем. Удалить опухоль при помощи операции, как правило, сравнительно легко. Сложность состоит в том, чтобы проследить за распространением болезни, выявить ее истоки, убедиться, что не осталось зараженных клеток. В противном случае окажется, что вся операция не имела смысла.

Иногда человек произносит слова: «На этот раз я согрешил». Разумеется, это уже очень много, однако он поднимется еще выше, если, про­анализировав все истоки и ответвления совершенного греха, придет к выводу, что «Г-сподь праведен; я же и народ мой виновны». Раскаяние фараона охватывает события, произошедшие за два столетия до его рождения, поэтому, поняв, что совершенный им только что грех проистекает не из наглядно зримой ситуации, он разбирается в корнях проблемы.

Смотреть в корень

Привычная для каждого религиозного еврея исповедальная молитва построена на тех же принципах раскаяния, которые мы видим у фараона. Одним из центральных мотивов раскаяния является стих: «Тогда признаются они в своей вине и в вине их отцов…» (Ваикра, 26:40). На первый взгляд, сказанное здесь непонятно: какое отношение имеет к личному раскаянию грешника «вина отцов»? Этот момент принципиален для понимания сути раскаяния, не случайно даже в молитве «За грех», произносимой в Йом Кипур, говорится: «Мы и наши отцы грешили». И вновь возникает тот же вопрос: при чем тут «наши отцы», к чему втягивать их в собственный процесс покаяния?

Подлинное покаяние должно дойти до самого корня греха, охватить его проявления во всех областях жизни. Порой человек склонен снисходительно отнестись к себе, сказать: «В сущности, я неплохой парень». Подобный подход оказывается препятствием на пути к подлинному, всеохватывающему раскаянию. Иногда человек смотрит не на себя, а на своих родителей и думает: «В сущности, в чем-то я даже лучше своего отца. Значит, со мной все в порядке». Формулировка «мы и наши отцы грешили» означает, что мы должны критически отнестись не только к себе, но и к своим отцам, дедам, прадедам. Самоанализ не может останавливаться перед проверкой основ, на которых держится наша жизнь. Допустим даже, что ко мне, в рамках моих жизненных установок, не придерешься. Но, возможно, эти установки неверны изначально. Если обратиться к истокам возникшей сейчас ситуации, глазам предстанет совсем иная картина, все наше бытие будет выглядеть по-другому. Это понял фараон, сказав: «Я же и народ мой виновны».

Часто человеку просто не приходит в голову попытаться посмотреть на вещи в широком контексте. Иногда спрашиваешь человека о том, что его беспокоит, и он отвечает, мол, все в порядке. Возможно, он и озабочен тем, что случится с ним через год-другой, но, по крайней мере, в настоящем ничто не вызывает у него тревоги. Он не задумывается над тем, все ли в порядке в его жизни в целом, каковы истоки его жизненных установок. В подобном случае, если человек охватывает взглядом все свое бытие и получившаяся картина, при всех ее изъянах и недостатках, кажется ему приемлемой, его раскаяние не сможет стать полным. Если я принимаю определенный образ жизни как данность, убежден в том, что он должен быть именно таким, значит, я в принципе не способен к раскаянию, не считая отдельных, локальных проблем.

Сказанное здесь совсем не означает, что не нужно заниматься мелочами. Разумеется, это важно и имеет самостоятельное значение. Но если ученик старательно и каллиграфически выводит каждую букву, не замечая при этом, что пишет полную галиматью, значит, у него смещена система приоритетов.

В истории десяти казней фараон переживает огромное потрясение. В небе раздаются громы, подобных которым он еще не слышал. На землю летит смертоносный, невиданный прежде град. Обрушившаяся на Египет катастрофа повергает фараона в трепет, и тогда-то он задумывается: «А может быть, я все-таки не бог?» Эта мысль поражает его, словно громом. Он снова и снова спрашивает себя: «Как прошла вся моя жизнь?» Когда рушатся самые базисные жизненные установки, все воспринимается в ином свете. Именно теперь можно начать всю историю заново.