Недельная глава Реэ (Втор 11:26--16:17)

Когда распространит Господь, Бог твой, пределы твои, как Он говорил тебе, и ты скажешь: "поем я мяса", потому что душа твоя пожелает есть мяса, - тогда, по желанию души твоей, ешь мясо. Если далеко будет от тебя то место, которое изберет Господь, Бог твой, чтобы пребывать имени Его там, то заколи из крупного и мелкого скота твоего, который дал тебе Господь [Бог твой], как я повелел тебе, и ешь в жилищах твоих, по желанию души твое (Второзаконие 12:20-21)
Когда сыновья Израиля скитались по пустыне, то не вкушали они мяса просто так, или, пользуясь талмудическим термином, хулин, а поедали сию белками богатую пищу только в рамках церемониальной торжественности сакрального действа. Тот, кому хотелось вкусить от животной плоти, посвящал cвою скотину и приносил ее в мирную жертву, часть которой оставалась на жертвеннике, а часть шла в пищу. Таким образом, любая мясная трапеза была частью жертвенного служения. И не пополнял израильтянин состава своих аминокислот заимствованным у животного без того, чтобы не приняли участия в этом и жертвенник, и священники его. И лишь когда пришли израильтяне в землю обетованную и рассеялись по ней, то расстались со Скинией, подле которой ютились прежде, и потеряли возможность постоянного приношения мирных жертв, а получили право поедать мясо просто так, профанно и не сакрально. Мясо стало просто пищей (включая даже те части туш, которые ранее отдавались священникам) при условии соблюдения некоторых законов, а именно прикрытия изливаемой крови и не употребления в пищу крови и некоторого жира. Так, например, представляет себе сцену перехода от мясоедения сакрального к мясоедению профанному поздний Мидраш Танхума:

Танхума, Ахарей Мот 17:

Перед тем как хотели войти в Страну Израиля, пришли (евреи) к Моше и сказали ему: Учитель наш, если захотим мы есть мясо, каким образом нам следует это делать?
Сказал им: Прежде, когда вы были в пустыне, нельзя вам было зарезать скот за пределами Скинии Собрания, а в Стране можно вам будет резать скот везде, как сказано: «Когда распространит Господь, Бог твой, пределы твои, как Он говорил тебе, и ты скажешь: "поем я мяса"».

Так настала эра барбекю, шашлыков, гамбургеров и прочих плотских наслаждений, в коей Израиль пребывает и поныне. Теперь еврей смело может утолять свой голод, употребляя в пищу ту или иную часть тела правильно убитого, расчлененного и обескровленного животного и не относясь к сему как к служению. Для сакральных трапез осталось время праздничных служб в специально установленном месте.

Вместе с тем обращает на себя внимание несколько избыточная формулировка библейского разрешения: «И ты скажешь: "поем я мяса", потому что душа твоя пожелает есть мяса…» Казалось бы, разрешение есть мясо - это некоторая уступка тому, кто, вожделея мяса, сладострастно промолвит: « Поел бы я…». Поняв и приняв природу этой страсти, библейский закон наденет на нее урезонивающее одеяние ограничения, заключенное в словах «как я повелел тебе».

Один из самых интересных мыслителей нового времени, принадлежавших ортодоксальному иудаизму, рабби Авраам-Ицхак Кук, человек мистических наклонностей и рационалистических симпатий, полагает, что эти (и иные) стихи свидетельствуют о том, что Тора на самом деле не считает убийство животных и их поедание чем-то этически безупречным, а совершает уступку человеческой природе. Убиение животных противоречит императиву божественного милосердия, заключенного в стихе псалма: «Благ Господь ко всем, и милосердие Его на всех делах Его» (Псалмы 145(144):9). Поэтому первому человеку не было разрешено поедать животных.

Бытие 1:29-30
И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; - вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому [гаду,] пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так.

Первое меню свежесотворенного мира, если воспринимать эти строки буквально, было строго вегетарианским. Напрашивается интерпретация, согласно которой желанная гармония должна была бы заключаться в том, что человек управлял бы поднебесным миром, получая, быть может, удовлетворение от власти, но не от убийства бессловесных тварей. В своей книге "Тлалей Орот" ("Росы Света") рабби Кук прибегает к весьма изощренной каббалистической аргументации, объясняя, как человечество скатилось к мясоедению. Если, отбросив образы каббалистической терминологии, мы попытаемся рассказать это языком непосвященных, то в общих чертах основной аргумент выглядит так: первыми людьми, получившими право на мясоедение, были сыновья Ноя. Они жили в период, когда человеческое злодейство впервые приняло свойственные ему масштабы и убийство людей перестало быть катастрофой, а стало частью человеческой культуры. Поскольку отныне человеку нужно постоянно делать усилия, чтобы не убивать себе подобных, то не следует запрещать ему убивать выращенный скот и полевых зверей. Однако, по мнению А. Кука, эта уступка темной человеческой природе есть временная мера, и в эсхатологическую эпоху в ней уже не будет надобности. Так каббалистические установки иерусалимского раввина, умноженные на гегельянские концепции, неосознанно привели его к реконструкции золотого века человечества, когда человек не использовал в пищу других живых существ, и конструированию утопии, в коей золотой век должен повториться.

Своеобразному уроку иерусалимского мечтателя, презрительно называемого своими антисионистскими соседями «дер мешойрер», то есть «поэт», трудно найти аналог в традиционной раввинистической литературе. Мыслитель, облаченный в одеяния традиционной риторики, и впрямь оказывался дерзким новатором в сфере идей. Однако мне кажется, что «вегетарианское прозрение» Кука отталкивается от любимого мной рассказа из палестинского мидраша Берешит Рабба (5в).

Берешит Рабба 33:

(Рабби Иегуда а-Наси), учитель наш, сидел как-то подле Синагоги Вавилонян и учил Тору. Проходил мимо один телок, сбежавший с бойни, и начал мычать, как бы говоря: Спаси меня!
Сказал ему: И что же я могу сделать тебе, «для этого ты создан».

И затем страдал Рабби зубами тринадцать лет. …
А по прошествии этих дней случился как-то какой-то ползучий гад неподалеку от его дочери, и та хотела его убить.
Сказал ей Рабби: «Дочь моя! Оставь его. Ведь написано «…и милосердие Его на всех деяниях Его».
Рассказ написан на арамейском языке, и лишь выделенные фразы - на иврите; это цитаты. Они составляют ось рассказа и создают коллизию, разрешаемую по мере развития сюжета. В первом акте этой короткой, но волнующей и познавательной драмы, первый редактор Мишны и патриарх евреев в Стране Израиля второй половины II века, житель города Ципори Рабби Иегуда а-Наси, называемый в талмудической литературе Рабби или Раббену, занимается тем, чем полагается заниматься мудрецу, – изучением Торы. От ученых занятий мудреца отвлекает телок, сбежавший с бойни, который, возможно, уткнув в плащ мудреца заплаканную морду, мычит, и крик его мудрец воспринимает как просьбу о спасении. Отнесясь к происшедшему с должной серьезностью, мудрец не отмахивается от возникшей ситуации как от малозначительной и потому дает свою оценку событию. Рационально и рассудительно замечает мудрец, что не в его силах спасти плачущего теленка от его судьбы - стать субботней трапезой какого-нибудь жителя Ципори. И более того, нет надобности в этом, ибо для этой судьбы телок и создан. Слова «для этого ты создан» - это парафраз фрагмента из трактата Авот 2:8: «Если ты выучил много Торы, не хвались, ибо для этого ты создан». В оригинальном контексте смысл этой сентенции – ученый изначально создан для учения, и нечего ему бахвалиться объемом знаний. Рабби хочет сказать, что так же, как ученый создан для Торы, теленок сотворен для бойни, и в этом его удел, а потому и крик его значения не имеет, хотя, конечно, пробуждает жалость, иначе бы мудрец не стал бы приводить эти аргументы.

Логика, казалось бы, безупречна, и тем неожиданнее и трагичнее выглядят тринадцать лет боли и страдания, которые следуют сразу после произнесения рассудительных слов и которые, несомненно, являются наказанием за сказанное. Следует отметить, что в талмудической литературе есть несколько рассказов о тринадцати годах, в течение которых Рабби терпит боль то ли в зубах, то ли в почках, и несколько попыток объяснить, за что он был наказан. Таким образом, Рабби совершил проступок в первом акте, но характер проступка становится понятен из действия, происшедшего во втором. Второй поступок Рабби избавит его от бремени тринадцатилетнего страдания – боль уйдет и пребудет знание. Содержание второго акта – такая же бытовая сцена, как и первая. В доме патриарха обнаруживается некая тварь, обозначенная как шерец, то есть нечистое животное (несколько вольно переведенное мной как «гад ползучий») - по-видимому, распространенная на Ближнем Востоке ящерица, но, может быть, и столь нелюбимая человеком крыса. Дочь мудреца, ведомая древним инстинктом домохозяек, намеревается запустить в пришельца чем-то тяжелым, но ее останавливает отец, цитирующий псалом:

Благ Господь ко всем, и милосердие Его на всех делах Его
Тринадцать лет страдания потребовались мудрецу для того, чтобы понять этот стих. От рационализации неизбежной жестокости, от строго иерархичного утверждения - мол, каждое из творений создано для того, чтобы обеспечивать нужды других творений, Рабби пришел к пониманию того, что, несмотря на существующую с точки зрения человека иерархию, все сотворенное в равной мере удостаивается милосердия Всевышнего. Милосерден Он к каждой живой твари, будь то человек, изучающий Тору, теленок, предназначенный для бифштекса, или полевая ящерица, нужная ну разве что для экологического равновесия. Своим желанием быть милосердным человек может сделать попытку уподобиться божественному милосердию.

Одна из моих учениц некогда весьма раздраженно отреагировала на эту фразу, спросив: «А если бы Рабби изначально уже был обучен уроку милосердия, как бы он тогда отреагировал на стон телка?» На такие вопросы всегда трудно ответить, ведь если бы герой рассказа с самого начала уже знал то, что узнает в конце, то и коллизии никакой не было бы вовсе. Но все-таки, поддавшись соблазну вообразить, как бы тогда себя повел человек, познавший тайну божественного милосердия, я бы предположил, что он бы промолчал. Вернее, просто избежал бы необходимости рационализировать тот миропорядок, который не предполагает милосердия. Молчание тяжело человеку рассудительному, а слова часто мешают милосердному. Если уж необходимо что-то говорить, то можно сказать: «Благ Господь ко всем, и милосердие Его на всех делах».

Иерусалимский раввин А.И. Кук, уже основываясь на уроке, извлеченном рабби Иегудой а-Наси, подходит к проблеме милосердия с революционным радикализмом, предоставляя грядущему озаботиться проблемами человеческой природы, которая утончится настолько, что всякая плоть взыщет не мяса, но милосердия.

Засим, преисполнившись милосердия, избавлю читателя от заключительной фразы.