Часть первая. Логика и судьба израильских безработных
Часть вторая. Кто будет работать при коммунизме?
Часть третья. Стрекоза и муравей в социальном государстве
Каждый день я читаю моим эфиопам рассказ и задаю вопросы. Они очень любят слушать, как я читаю, охотно отвечают на вопросы, особенно когда я намеренно перевираю и спрашиваю, верно ли, что…
Сегодня был рассказ о мальчике Шломо, который учится в третьем классе, не хочет утром вставать и идти в школу. Мама его будит, а он не встает. Рассказ называется «У Шломо есть проблема».
Мы выяснили, что проблема не только у Шломо, но и у его мамы, потому что она не может его поднять и отправить в школу. О том, что мама не может его вечером уложить, я не сказала — это для них слишком сложно.
Я решила рассказать им похожий сюжет о другом персонаже, по имени Ави, которого мама тоже будит в школу, а он не идет. Он говорит, что его не любят ученики, учителя и вообще у него проблемы, поэтому в школу он идти не хочет. На что мама отвечает, что он должен идти в школу, потому что он директор.
Я потерпела фиаско. Мои ученики ничего не поняли. Она знают слово «директор». Они не поняли юмора.
Интересно, непонимание юмора — это проблема языка или ментальности?
Я залезла в Гугль и нашла картинки с праздника. Показала ученикам.
Одна сказала:
— По-английски компьютер — это доброе сердце. У твоего компьютера доброе сердце.
Я не поняла и переспросила.
Оказалось, она имела в виду лэптоп. А на иврите "лев тов" — это доброе сердце.
P.S. Это эфиопы. А вот новый русский ученик, дядечка под 50, которого я усадила за компьютер, немедленно потребовал открыть ему порносайты.
В мой эфиопский класс записали нескольких русскоязычных. По 10—15 лет в стране — букв не знают. Женщины радуются, что попали ко мне, пишут буквы, стараются. А лядащий мужичонка не пишет, называет буквы китайскими закорючками и в упор смотрит на меня.
Я ему:
— Гриша, пишите, смотрите в тетрадку, вы на мне дырку протрете.
Проходим предлоги, отвечающие на вопросы «где, откуда, куда». Я машу руками, объясняю. Вовлекаю в урок и русских, и эфиопов, благо у всех одинаковый уровень знания или незнания иврита.
— Где мы находимся?
— В классе.
— А где класс?
— В доме.
— А где дом?
— В городе.
— А город?
— В Израиле.
— А Израиль?
И тут этот Гриша заявляет:
— В Африке! — и показывает на эфиопов.
Я говорю:
— Неправильно, Израиль находится на Ближнем Востоке.
— Да какой такой Ближний Восток? Вместе с нами обезьяны из Африки сидят!
Эфиопы, конечно, не понимают. Я начинаю орать:
— Да вы соображаете, что вы говорите? Они уже пишут, стараются, а вы? Чему вас только в детстве учили? Где ваш интернационализм, уважение к людям? Вы же пионером были, про Луиса Корвалана слушали в школе!
— А что плохого? Да, слушал! И пионером был! Нас плохому не учили! Мы — великий советский народ! А они — черные! А мы тут вместе с ними сидим, китайскую грамоту учим. Надоело!
Прозвенел звонок, и я ушла. Вот пишу, сублимируюсь.
Пришла ко мне новенькая — эфиопка. Красавица — глаз не отвести: тоненькая, миндалевидные глаза, тонкий нос, лет 25.
— Садись, — говорю, — будем тебе работу искать и резюме составлять.
— Не надо, — отвечает, — искать, не возьмут меня на работу.
— Почему?
— Я беременная. Уже две недели.
— Да, проблема. И как собираешься жить? Муж есть?
— А зачем мне муж? Нет мужа. Мне и без мужа хорошо.
— Но ребенку нужен отец. Ладно, не муж, но отец-то пусть будет?
— Он не лучше других. Те без отца, и он будет. Не пропадет.
— Кто те? — не поняла я.
— У меня трое детей. Вот будет четвертый.
— Он кого? — удивился ее сосед по столу.
— Какая разница? — пожала она плечами. — От святого духа. А я как святая Мирьям буду, которая неизвестно от кого родила. Не пропаду — пособие увеличат.
Морали, каковая обычно бывает, в этой байке нет, поскольку меня убедили, что рассказы бывают и без конца. А тут только начало.
Вдруг одна ученица машет руками и что-то быстро говорит на амхарском. Я спрашиваю: «Чыгырт минэлэ?» — «В чем проблема?»
Все переводят, что Мулюка хочет вернуться в Эфиопию. Почему? Там у нее все было, а тут ничего нет, только пособие. У нее кран был, и из него бесплатно текла вода. А тут надо за воду платить.
— А работа была? — спрашиваю.
— Да, была, — отвечают. — По специальности.
— Какая у Мулюки специальность?
— Сельскохозяйственная.
— Так в чем проблема? — удивляюсь я. — Здесь тоже работают в сельском хозяйстве. Вот пусть и работает по специальности.
Эфиопы посмотрели на меня как на обиженную умом.
— Ты ничего не понимаешь, — ответила самая бойкая. — Здесь сельское хозяйство совсем не такое. Здесь надо в теплицах работать, наклоняться и к каждому саженцу отдельно воду подавать.
— А там было как?
— Раз в году бросишь семена в землю и ждешь. Потом собрал урожай, и все у тебя есть. Нет, там лучше было.
Вот такая специальность. Сельскохозяйственная.
Есть несколько вариантов. Либо это розовые воспоминания, либо городская легенда, либо они просто надо мной смеются. Если тут так плохо, почему они не там? Как бы мне ни было тут плохо, я знаю, что не вернусь.
Нашла картинки в Гугле, набрав слово «Эфиопия», раздала ученикам, у нас урок «рассказ по картинке».
На картинке две эфиопские девочки стоят на фоне круглых изб, покрытых конусообразными крышами из соломы. Бедность и нищета.
Я спросила, кто изображен на картинке, где это происходит, что у девочек в руках, что на заднем плане.
Ученики стали рассказывать, я даже узнала, что изба — это магазин. Залезла в словарь, оказалось, что на амхарском «магазин» — это склад для зерна, гороха и прочего.
И тут одна ученица, сморщившись, говорит:
— Это не Эфиопия, это Судан.
— Почему Судан?
— Посмотри, какие они бедные, и дома бедные, и одежда бедная. Они, наверное, червей едят. Это Судан. А в Эфиопии хорошо.
Сублимация и вытеснение. Там, откуда я, не может быть плохо.
Какие все же люди одинаковые.
Одна ученица пришла расстроенная.
— Мабарата, что случилось?
— Мне сегодня одна женщина сказала: «Что ты сюда приехала? Езжай в свою Эфиопию!»
— А она откуда?
— Не знаю, похоже, что марокканка.
— Ты ей ответила?
— Я ей сказала: «Сама езжай!» — а она мне: «Я тут родилась и никуда не поеду».
— Логично.
— Я тогда ей сказала, чтобы ее родители уезжали, они наверняка не родились в Израиле. Знаешь, как больно такое слышать. Только ваши, русские, так не говорят.
— Еще бы. Знаешь, кто у русских самый главный поэт? Эфиоп. Его все любят.
— Да, вы, русские, хорошо к нам относитесь. Наверное, потому что у нас много общего.
Я промолчала.
Потом начался другой урок, где у меня уже не эфиопы, а Левант. Я искала ставки, а молодые женщины смеялись в голос, когда я предлагала работу. Потом одна предложила: «Давайте все напишем письма одному спонсору, чтобы дал нам подарочные талоны на Песах. Он богатый подрядчик, что ему стоит? Кируля, дай бумагу и ручки».
Вот сидят, скрипят перьями, пишут прошения. Работа по-прежнему никого не интересует.
Моя интернациональная группа продвигается. Эфиопы уже умеют отличать письменные буквы от печатных, а русские осваивают интерактивное обучение ивриту на компьютере. Дядечка больше не ругается на «обезьян»: у него нет времени, он грызет гранит науки.
Сегодня я всей группе читала рассказ и задавала вопросы «верно — не верно». Все участвовали, но особенно отличился дядечка — первым отвечал и радовался, как ребенок, что все понимает.
В качестве бонуса с эфиопами поговорила на амхарском, они это любят, а русским открыла в Интернете страничку www.translate.google.com и показала, как пользоваться.
Они ахали и называли меня фокусницей.
Как все-таки приятно, когда людям нравится учиться.
В качестве эпиграфа анекдот:
— Вы знаете, в городском зоопарке родился слоненок.
— А хорошо ли это для евреев?
Сегодня на уроки эфиопы пришли все до одного! Я думала, возьмут отпуск на пасхальные каникулы, но пришли все. Остальные ученики манкируют, не все пришли. «Прям как не евреи эти эфиопы», — подумала я.
На уроке прочитала им рассказик о Голде Меир. Те, кто здесь 28 лет, знают, кто она такая. Те, кто лет по десять, — не имеют понятия.
После рассказа я задавала вопросы и среди прочего спросила:
— Как по-вашему, может ли женщина быть главой правительства?
— Если она сделает нам хорошо, — ответила одна ученица.
— Кому нам?
— Эфиопам.
«Евреи», — подумала я.
