Тексты Ханоха Левина на Букнике:
Сотворение мира
Умереть на Святой Земле
Чего хочет женщина?
Турпоездка
Плевок
Из дневника цензора
Смертная казнь
18 августа 2007 г. исполняется восемь лет со дня смерти Ханоха Левина - драматурга, прозаика, поэта, пожалуй, самого скандально известного израильского писателя. Мы начинаем публикацию серии текстов Левина, специально для Букника переведенных на русский язык. Предваряет публикацию беседа переводчика Аллы Кучеренко и редактора Букника Аси Вайсман о Ханохе Левине и причинах появления его скетчей на Букнике.
А.В.: А почему Левин? Что, в израильской литературе переводить больше некого?
А.К.: Левин интересует меня потому, что он не совсем писатель. То, что он делает, не укладывается в рамки литературы или драматургии, а также философии, политики, перформанса, мистерии или кабаре. Когда самого Левина в единственном сохранившемся интервью (Левин с 1972 г. отказался говорить с журналистами и до конца жизни не нарушал «обета молчания») спросили, почему он выбрал именно театр, он сказал, что, когда видишь нечто разыгранным на сцене, это действует гораздо сильнее. А еще потому, что, когда пишешь для театра, ты не называешься писателем, и то, что ты пишешь - это не литература и даже не совсем «культура».
Раз ты его переводишь, тебе должно нравиться его читать. Может быть, ты помнишь, как с тобой это случилось в первый раз, как тебе понравилось читать Левина?
Я помню, что первые мои попытки читать Левина по-русски не увенчались успехом: переводы пьес «Торговцы резиной» и «Хефец» мне не понравились. Все изменилось, когда я услышала его скетч зачитанным вслух. Свойство его текстов таково, что восприятие их на слух сильно меняет впечатление, даже если это простое зачитывание. Разыгрывание же их на сцене производит еще более сильный эффект. Они не предназначены для того, чтобы оставаться только на бумаге.
Он ведь хочет, чтобы нам было неприятно. Противно, страшно, гораздо реже - смешно. Кажется, что Левин презирает все человечество. Он не любит женщин, мужчин, евреев, да и вообще людей. Ну или любит, но странною любовью. Чего это он?
Да он и не пишет про «людей», про то человеческое, что им свойственно. Он описывает действие навязчивых механизмов, паразитирующих на людях, эдаких мелких и крупных бесов. Поэтому такая постановка вопроса в корне неверна, она просто не подходит для описания творчества Левина. Сам он, отвечая на этот вопрос, говорил, что его занимает то зло, которое есть в людях, их потребность унижать и использовать друг друга. Именно этому он объявляет войну, не делая скидок на то, насколько хорошие люди этим злом одержимы.
В жизни, кстати, Левин был человеком необычайно чувствительным и деликатным, притом что его никак нельзя было назвать вежливым и обходительным. А что касается вопроса, любит или не любит Левин людей вообще, то мне вспоминается здесь фраза из фильма Марка Захарова «Дом, который построил Свифт»: «Если бы Свифт на самом деле ненавидел людей, он бы не делал это так страстно».
Чем Левин может быть интересен в России?
В России Левин оказывается интересен, прежде всего, потому, что Россия сравнительно недавно вступила в мифологическое пространство западной цивилизации и восприняла с некритическим восторгом все ее завлекательные призывы: достичь успеха, испытать настоящий оргазм, полюбить себя, завести друзей и оказать влияние на людей - и таким образом приобрести счастье. И первые адепты этой новой веры пока непоколебимо уверены, что это именно у них не получается как в журнале, что это они сами не в порядке. Но где-то есть нормальные люди, от которых счастье не ускользает, и с потенцией у них всегда все в порядке, и жены им не надоедают, и мужья от них не уходят, потому что ведь они все делают правильно, умеют выполнять советы психолога и покупают правильное нижнее белье, и у них, наверное, сила воли не чета нашей, и они не "совки", и все они преуспевают и непрерывно счастливы, а у нас, недотеп, не выходит. Левин же показывает, что таким образом ни у кого не выходит и не может выйти. Он показывает тех, у кого выходит, с "изнанки", так что видно, что они настолько же несчастливы, как те, кто им завидует.
С кем из русских авторов уместно сравнить Левина (все равно все ищут параллелей и сравнивают... как сказал покойный Пригов):
В Японии я б был Катулл
А в Риме - чистым Хоккусаем
А вот в России я тот самый
Что вот в Японии - Катулл
А в Риме - чистым Хоккусаем
Был бы.
Не люблю таких сравнений. Но если просите... Мне видится сходство с Гоголем «Ревизора» и «Мертвых душ», а также с Чеховым. На Сорокина Левин похож по тематике, но не по манере. На Хармса во многом похож.
Чтение книги Левина на русском языке, про которую мы уже писали на Букнике, местами оставляет примерно следующее ощущение: он так хочет быть гадким и шокирующим, что это утомляет. К тому же в книгу включена безумно затянутая и вторичная пьеса "Хефец". Судя по текстам, которые ты выбрала для перевода, ты видишь Левина другим - афористичным, спринтерским, стреляющим прямо в подсознание, в центр мишени из наших комплексов и страхов, личных и коллективных. А что ты можешь сказать о его стиле?
Левин не сосредоточивается на форме своего текста, не оттачивает ее до блеска. Он непрерывно повторяется, демонстрируя одно и то же тысячью способов, чтобы зритель / читатель наконец понял о чем речь. В его пьесах обычно очень много коротких эпизодов, не связанных друг с другом причинно-следственными связями, так что как минимум треть из них обычно можно выкинуть без ущерба для целостности происходящего.
Стиль письма Левина мне хочется сравнить со стилем фехтования д'Артаньяна, «гибкого и ловкого противника, который, ежеминутно пренебрегая общепринятыми правилами, нападал одновременно со всех сторон». Отсюда афористичность: ему некогда возиться с длинными сложноподчиненными фразами. Язык, которым он пользуется, тоже нехарактерен для ивритской литературы и драматургии: они привычны говорить литературно о том, о чем люди обычно говорят простым языком. А Левин говорит предельно простым разговорным языком то, что никому не пришло бы в голову сказать вслух. В этом смысле Керет – несомненно, продолжатель Левина.
Что же касается «Хефеца», это пьеса во многом ключевая для творчества Левина. Именно она, по сути, перевела его из политического сатирика-скандалиста в ранг официально признанного драматурга, именно ее включили в школьную программу. Так что в первую книгу переводов Левина она обязана была попасть.
«Хефец», кроме прочего, может раздражать русского читателя тем, что обманывает его ожидания. Видя на сцене «простых людей», зритель ждет объемных образов, проникновения в психологические глубины – ну или, наоборот, абсурда, как у Ионеско. Однако Левин демонстрирует работу механизмов и архетипов, а не жизнь людей. Он пишет затем, чтобы вытащить в пространство осознания навязчивые неврозы современного человека, и, возможно, это станет первым шагом к исцелению.
То есть, по-твоему, он ставит перед собой какие-то идеологические/нравственные цели? Он хочет исцелить? Спаситель общества, коллективный психотерапевт, санитар леса? Кем он себя возомнил - новым пророком?
Тот же Хармс, с которым Левина любят сравнивать, прежде всего исследовал возможности языка, а не неврозы современного человека...
Он не ставит перед собой идеологических или нравственных целей, но он пишет о том, "что болит", что он ненавидит в людях. Когда у тебя что-то болит, ты хочешь, наверное, исцелиться, но обычно ощупываешь и расчесываешь. "Формальных" целей он тоже себе не ставит и не занимается исследованием возможностей языка, хотя все время играет с языком, мастерски и, очевидно, с большим удовольствием. Он вообще не "ставит себе целей". Он пишет, потому что ему что-то мешает, что-то его задевает, потому что не может не писать.
Когда я говорю "неврозы современного человека", я имею в виду не психологические личностные проблемы, а глубинные - страх старости и смерти, невозможность быть счастливым на фоне постоянного стремления к счастью, безуспешный "поиск себя", сексуальность как одержимость, временность и эфемерность всякого удовлетворения.
Коллективным психотерапевтом он действительно оказался, но не преднамеренно.
Политический сатирик в каком-то смысле всегда спаситель общества, но если он будет о себе так думать, у него получится плохая сатира.
Еще одна особенность Левина: читая его тексты, я всегда ощущаю, что он пишет о себе, что он смеется над самим собой, а не над "другими", не над "чужими недостатками".
Левин никогда не смеялся над представителями других этнических общин или над поселенцами, его сатира направлена на ашкеназов, точнее на "поланим" - ту самую тель-авивскую интеллигенцию и буржуазию, частью которой является он сам. (Поланим - светская мелкая буржуазия восточноевропейского происхождения, в основном потомки четвертой алии, прибывшей в конце 20-х годов. Эти люди ехали в Израиль по большей части потому, что их не пустили в Америку, а не по идейно-сионистским соображениям. В Израиле они селились в городах, а не в киббуцах).
А каково отношение к Левину сейчас? Читает ли его молодежь, ставят ли театры?
Молодежь его читает и знает, причем не только "левая", в театрах на его пьесах полные залы. Поколение родителей до сих пор ненавидит Левина, так и не простив ему "Королевы ванной". Его постоянно ставят и большие государственные, и частные, и экспериментальные театры. За спектакли, когда-то поставленные им самим, берутся другие режиссеры и ставят их по новой. В будущем сезоне только в "Камерном" анонсированы четыре спектакля по пьесам Левина, сейчас идут как минимум два в разных театрах. Я знаю также, что его пьесы весьма популярны во Франции и в Англии. Причем он пользуется успехом не потому, что он "израильский автор", а просто как драматург. Французская переводчица сознательно вычищает все национально специфичные элементы из текстов, оставляя только "общечеловеческие".
Кстати, не все знают, что Левин является автором немалого количества шлягеров, исполнявшихся Хавой Альбертштейн, Йегудит Равиц, Рики Галь и т.д., а пионеры израильского рока группа "Апокалипсис" (Ахарит а-ямим) построила свой первый и единственный альбом (1972 г.) на 90% на его текстах.
Левин - очень политизированный автор, хотя иногда кажется, что он, вслед за Акутагавой и Бродским, мог бы сказать, что у него "нет принципов, а есть только нервы". Как бы ты определила его политические взгляды?
Он писал политическую сатиру в начале своего пути, но официальное признание пришло к нему не за «политические» произведения. Он написал четыре сатирических ревю про политику и какое-то количество мелких скетчей, но только одна его пьеса из 50 с лишним ("Убийство") – про политику. Ну, и еще одна с политическими намеками - "Шиц". Остальные все, так сказать, экзистенциального содержания. Так что он вовсе не "страшно политизированный", скорее у него обостренное чувство справедливости, ну и "нервная система", разумеется, это ты очень точно заметила.
Я думаю, что если он сам не определял своих политических взглядов, то не мое дело их определять за него. К тому же, с течением времени они, наверное, менялись. В 1967 г. он был против захвата и удержания территорий - может быть, он считал, что территории не стоят крови, пролитой за них, а может, просто осознавал, что на этом ничего не кончится. Это он осознавал, впрочем, всегда: еще в 60-х гг. он написал стихотворение, что, мол, теперь ясно, что не будет никакой "последней войны", после которой мы, наконец, заживем. Может быть, именно против этой иллюзии он боролся, а не решал вопрос о необходимости захвата территорий вообще. А вот в "Убийстве" он явно отрицает возможность какого бы то ни было "мирного процесса". Т.е. ни одного решения проблемы он не предлагал, но при этом ясно указывал на иллюзорность всех имеющихся путей и идей.
Но факт, что он жил в Израиле и не видел для себя другой страны. Я не знаю, выезжал ли он хоть раз в жизни за границу.
Я подозреваю, что именно из-за того, что он не видел никакого выхода для Израиля и не мог с этим смириться, он перестал писать язвительную сатиру. Ведь сатирик пишет, когда думает, что это что-то изменит. А потеряв противовес, он стал все глубже погружаться в экзистенциальные пространства, из которых уже не мог вернуться: в страх смерти и всякую "задницу", и это у него навязчиво всплывает от пьесы к пьесе. Чем более поздние пьесы, тем более тягостное ощущение они оставляют. Левин всегда описывал какую-нибудь жуть, но на эдаком жизнерадостном и оптимистическом фоне, который создавался в его пьесах куплетиками, а потом этот фон начинает все дальше уходить. Как будто бы Левин балансировал на грани между сатирой и экзистенциальной глубиной - и потерял это равновесие. И вышло, что и болезнь, и мучительная смерть, которой он так всегда боялся, действительно его настигли, а могли бы, кажется, не настигнуть. Он бился о стену "возможного", которое всегда оказывается не тем, и "невозможного", которое всегда ускользает, и у него уже не было той легкости, которая позволила бы пройти поверх всего этого.
В политических текстах язвительность Левина существует на фоне общего оптимизма, этого ощущения, что стоит только сказать миру в лицо правду о нем самом, как он обязательно от этого изменится. Его поздние экзистенциальные тексты описывают ловушку, не предлагая ни выхода, ни тем более катарсиса.
Расскажи, как ты выбирала тексты для перевода?
«Чего хочет женщина» и «Турпоездка» - сравнительно поздние тексты. Они «общечеловеческие» и не завязаны на израильских реалиях, а занимаются проблемой человека вообще, его погоней за счастьем и невозможностью удовлетворения.
Текст о взаимоотношениях с цензурой наглядно демонстрирует отношение Левина к театральной критике, а оно, на мой взгляд, может быть близко русскому читателю. Сохнут и репатриация (скетч «Умереть на Святой Земле») - тоже близкая русскоязычному читателю тема. В "Смертной казни" наиболее заметен прием Левина: проговорить и показать то, что думают, но не говорят вслух, или говорят в кулуарах. Как будет выглядеть наше "эти арабы еще должны сказать нам спасибо за наше гуманное обхождение с ними, после всего того, что они творят" - давайте посмотрим, инсценируем это.
Главный принцип выбора текстов – что, когда я их читаю в оригинале, мне хочется поделиться ими с другими читателями, в том числе с теми, которые не живут в Израиле и которым недоступен оригинал.
&&Все тексты переведены с иврита Аллой Кучеренко.
Мы благодарим израильский Институт драматургии за помощь в получении прав на перевод текстов.
&&
