После бакинского института нефти и химии меня распределили на завод тяжелого электросварочного оборудования. В СКБ.
Мне выдали кульман, ватман и рейсфедер, и в окружении этих евреев я затосковала. Жизнь кончилась. Теперь до пенсии передо мной будет только кульман, на нем ватман, а вокруг ни одного приличного молодого человека.
Наш отдел занимался шкафами управления. Вообразите большой железный ящик, напичканный разными реле и автоматами. К ящику прилагалась принципиальная схема, монтажная схема, спецификация, чертеж вида изнутри, чертеж вида снаружи и эскиз упаковки. Отдельно надо было пересчитать количество крепежных винтов. Я не понимала, зачем это делать, ведь в цеху, который находился прямо под нашим СКБ, эти винты выдавались горстями.
Меня прикрепили к шкафу. То есть назначили его куратором. Если из головного московского института приходили изменения в принципиальной схеме, за ними следовали изменения в монтажной схеме, потом в конструкции шкафов появлялись лишние отверстия, а для новых реле не хватало места. Надо было все спешно переделывать и для этого частенько бывать в цеху.
Помнит ли кто-нибудь синьки — фиолетовые рулоны с бледными чертежами? Технология была следующей: сначала инженер-конструктор, то бишь я, рисовал шкаф с аппаратурой. На пресловутом ватмане посредством кульмана. Потом эти чертежи проверялись старшим конструктором, дорабатывались, визировались начальником отдела и шли на проверку в отдел ГОСТов. Оттуда опять возвращались на переделку: линии не той толщины или кружки не того диаметра. Сущность схемы гостовиков не интересовала. Хоть ядерную бомбу рисуй, но чтоб спецификация была написана по ГОСТу.
Потом эти правильные чертежи шли на кальку (я вам еще не надоела?). За наклонными столами сидели девушки и обводили наши линии на ватмане тушью. Тушь, бывало, проливалась из рейсфедера на кальку. Девушки ахали, подтирали и начинали все заново. У них была очень нервная работа.
Потом готовые кальки несли в "синюшную" — так называлась лаборатория, где стояла машина, вонявшая нашатырем, — она переснимала чертежи с калек на синьки. Синьки шли в цех, по ним рабочие клепали шкафы и прочую продукцию народного хозяйства.
В цеху выяснялось, что так, как нарисовано на синьке, изготовлять нельзя. Почему нельзя? Потому что вместо реле ААА с габаритами 10Х10 см входной контроль пропустил на завод реле ВВВ, которое купили снабженцы. У него похожие физические характеристики, но габариты — 25Х25 см, и между стенкой и дверцей его не всунешь — не помещается. Поэтому срочно вызывали конструктора. Он кубарем скатывался с седьмого этажа в цех и долго стоял возле железной коробки с вырезанным отверстием 10Х10 см, костеря на чем свет стоит снабженцев. Те не оставались в долгу и обкладывали матом умников, пихающих в шкафы новомодную аппаратуру, которую днем с огнем не сыщешь у смежников, и пусть скажут спасибо, что хоть что-то им нашли взамен.
Дырку в шкафу подрезали, пару кнопок переносили в другое место, и успокоенный инженер-конструктор мухой взлетал к себе в отдел, чтобы попить чаю и продолжить прерванный разговору о дефицитных сапогах, о Мишке, уехавшем в Израиль, но по пути свернувшем в Америку, и о том, будут ли в конце месяца выдавать по пачке стирального порошка на человека.
Спустя три года в наше СКБ поступил заказ: нужно было изготовить 64 шкафа по чертежам харьковского НИИ. Шкафы оказались однотипные, различались лампочкой или переключателем и клепались по определенной унифицированной технологии. Разделять эти шкафы между двадцатью сотрудниками не было никакого резона, так как чертеж шкафа-матки был только один, а копировать его, то есть рисовать на ватмане, потом нести на ГОСТы, потом на кальку — в общем, см. предыдущую серию, — никто не хотел.
А тут я вышла из декретного отпуска, успев за эти годы сходить замуж, родить и развестись. И как по-вашему, на кого начальники повесили этот харьковский геморрой (не Москва, из командировки ничего дефицитного не привезешь)? Естественно, на безответную мать-одиночку.
Я закопалась в эти шкафы по уши. Для сравнения: каждый работник курировал 3-5 шкафов. Я же — 64. Ну и что, что они однотипные? Проблемы возникают даже в однотипных шкафах.
Фото автора в 1982 годуИ тут грянула перестройка. Ускорение, гласность, новые веяния, госприемка.
Чтобы завод мог выпускать продукцию, нужно было эту продукцию прогнать через орган, не имеющий никакого отношения к самому заводу. Допустим, рабочий изготовил брак. ОТК, то есть отдел техконтроля, брак не принимает. План не выполняется. И тут директор завода вызывает на ковер начальника ОТК и начинает выволочку. Вплоть до увольнения. Ведь ОТК подчинен администрации. Начальник ОТК возвращается к себе, созывает контролеров и приказывает пропустить брак, ибо план горит, весь завод без премии.
Помните, что такое госприемка? Никому не подчиняется, на директора плюет и требует исключительно качества продукции. Рабочие бегают, как угорелые, контролеры ОТК разводят руками: «Дарагой, я бы принял это дерьмо, что ты сотворил, но меня за это… госприемка, так что лучше я свой зад поберегу и заставлю тебя переделать. Извини, ничего личного…»
Оказалось, что в технологии изготовления этих харьковских шкафов на последнем этапе заложена не только проверка деталей и комплектующих, но и прогон на испытательных стендах в режиме, имитирующем рабочий. Чтобы лампочки, указанные в спецификации, не просто были, но и зажигались, если на выключатель нажать.
А испытательной станции на заводе сроду не было. Госприемка уперлась рогом: мол, написано — прогнать на стенде, выложите нам этот стенд, прогон и документ с методикой и подписью начальника испытательной станции завода.
Стою я как-то в цеху, ковыряюсь в очередном шкафу. Вдруг подходит главный инженер — импозантный мужчина в галстуке по фамилии Аббасов — и с ним начальник ОТК. Смотрят они, как я работаю, и Аббасов говорит начальнику ОТК:
— Ты знаешь, что на этом участке нужен испытательный стенд?
— Знаю, — кивает тот.
— А есть у тебя кто-то на примете на должность начальника испытательной станции?
— Нет, — отвечает тот.
— Кируля-ханум, — поворачивается ко мне Аббасов, — а у вас есть кто-то на примете на должность начальника испытательной станции?
— Есть, — киваю я.
— И кто же?
— Я.
— Вот и хорошо! — обрадовался главный инженер. — Новые веяния, перестройка. Нам нужны молодые кадры на руководящей работе. Я подготовлю приказ, и вы сразу заступаете на должность.
Чтобы было понятно: я находилась на низшей ступени и по зарплате, и по рангу. И вдруг перескакиваю в среднее управленческое звено. Такое могло случиться только в перестройку.
Так я, женщина, не азербайджанка, а, наоборот, еврейка, в 26 лет стала начальником испытательной станции.
Меня переполняла гордость оттого, что наверху заметили мое рвение и назначили на столь ответственную должность. Через пару дней мой новый начальник спросил:
— Скажи, Кируля, второй секретарь ЦК Компартии Азербайджана — твой родственник?
И тут до меня дошло! Перестройка перестройкой, а связи связями. Никто не ожидал такой смелости от обыкновенной молодой специалистки, а вот от родственницы московского ставленника, второго человека в республике после Гейдара Алиева, можно было услышать и не такое. Мы были однофамильцами.
Я быстро сориентировалась и ответила уклончиво:
— Даже если бы я и была родственницей второго секретаря, я бы об этом вам не сказала.
Больше вопросов не возникало. Все поняли, что я таки да, родственница, причем прямая.
Под начало мне передали две бригады монтажников — 26 человек. Я приходила, смотрела, как они работают, проверяла готовые шкафы и ставила на наряды печать о приемке. Потом шкафы ждало испытание на стенде.
Однажды, придя утром на участок, я заметила молодого человека, трудившегося над жгутовкой проводов. Жгутовка — это сбор проводов, идущих от приборов и аппаратов, в толстые плети, перевитые лентой. Жгуты должны идти либо по горизонтали, либо по вертикали и ни в коем случае не пересекать приборы. У парня провода внутри шкафа были натянуты напрямую, по диагонали, что категорически запрещалось ГОСТом и техникой безопасности.
— Что это такое? — удивилась я. — Немедленно исправить!
Представьте себе, что видит парень, который работает первый день. Он трудится, он весь вспотел. И тут приходит какая-то долговязая худущая дылда с растрепанными волосами и командует.
— Да ты кто такая?! — пошел он на меня, замахнувшись плоскогубцами. — Давай, вали отсюда на!.. Приказывает тут! Пацанка!
Я оторопела. Я думала, что невооруженным глазом видно: я — начальница. Ошибалась. Налицо нарушение субординации!
Заметив это, ко мне подбежал бригадир Веня, за ним еще монтажники, и все принялись меня уговаривать простить парня: он молодой и не знал, кто я такая. Парень стоял, насупившись, и извиняться не желал.
— Кируля, — сказал Веня умоляюще. — Да исправим мы его шкаф, не волнуйся. Я сам и исправлю. Ты же знаешь, что у меня никогда не бывает ошибок!
Но тут проявил себя мой холерический темперамент.
— У тебя не бывает ошибок? Да я сейчас найду у тебя кучу ошибок! — рявкнула я.
— Прошу! — Веня даже обрадовался такому повороту событий и подвел меня к двухметровому красавцу-шкафу, выкрашенному в цвет «белая ночь». Такой светло-серой краской красили шкафы в экспортном исполнении. Обычные, общепромовские шкафы были тускло-зеленые. Естественно, и поручали экспортные шкафы только профессионалам экстра-класса.
Передо мной стояла тяжелая задача. Искать ошибку в огромном шкафу, набитом под завязку аппаратурой было просто нереально. Я провожусь сутки, но ничего не найду. Но и уходить, не ткнув бригадира носом в его ошибки, я не могла. Иначе сильно пострадает мой авторитет, и ходу на этот участок мне не будет.
И тут меня осенило.
— Отвертку! — потребовала я, не глядя на 26 монтажников, столпившихся позади меня и предвкушающих унижение залетной девицы.
Мне вложили в ладонь отвертку.
Я наобум ткнула отверткой в клемму, отвинтила винт, который держал контакт, и вытащила наружу первый попавшийся провод с оголенным концом.
Далее произошел следующий разговор эротического содержания:
— Что у меня в руке? — спросила я.
— Конец! — хором ответили 26 бравых парней.
— Вижу, что конец, не маленькая, — ответила я. — А скажите мне, ребята, какого цвета этот конец?
— Красный! — отрапортовали они — провод был медным.
— А какого цвета должен быть приличный конец? — вкрадчиво спросила я.
Ответил только бригадир Веня:
— Белого…
Для шкафов, изготовленных на экспорт, требовалась дополнительная операция, которой монтажники обычно пренебрегали. Для лучшего контакта провода с клеммой нужно было облуживать конец медного провода, то есть окунать его в жидкое олово. Медный конец покрывался слоем олова и становился белым. А рабочим часто было лень, и они думали, что и так сойдет.
— Молодец! — похвалила я Веню. — Значит так: к завтрашнему утру две тысячи концов отдать, облудить и поставить на место. Задача ясна? Выполняй!
И, довольная, что не уронила свою честь, я вышла с участка.
С того дня мой авторитет у монтажников стал непоколебим.
Был у нас на заводе метролог по имени Джаваншир Гуссейнович. Он носил тяжелые очки в черной оправе, что делало его похожим на стрекозу, и штангенциркуль в нагрудном кармашке синего халата. Со штангенциркулем он, видимо, казался себе значимее. Его так и прозвали на заводе - Штангель. Он любил подойти в цеху к рабочему, выхватить у него из рук инструмент и, хмурясь, начать что-то измерять. Никто ни разу не видел, чтобы Штангель, измерив инструмент, забирал его на более глубокую проверку в лабораторию. Выхватит, обмерит с разных сторон, нахмурится, покачает головой и вернет обратно.
Я же бегала по цехам, орала на рабочих, тыкала пальцем в деталь, потом в чертеж, орала опять и убегала. Рабочие хмыкали, улыбались, но прислушивались к моему тоненькому возмущенному крику.
Однажды я зашла в отдел метрологии и стала убеждать Джаваншира Гуссейновича, что в инструментальном цеху надо отобрать все рулетки и выдать новые, потому что на старых стерлись сантиметры, и рабочие отмеряют заготовки не с первого сантиметра, а с десятого или двадцатого, что уменьшает точность. Рулеток у нас был вагон, так что надо было просто выписать и раздать.
Метролог долго смотрел на меня и думал о чем-то своем. Это было видно по его отсутствующему взгляду.
Наконец сказал:
- Хорошо вам, евреям, вы уже рождаетесь умными.
А в следующий раз я расскажу об отношении, с которым сталкивалась молодая женщина-специалист в мусульманском городе, на заводе, где 90 % рабочих были выходцами из глухих районов Азербайджана.
