ЕККЛЕСИАСТ

На что может рассчитывать молодой человек, позвав в гости девушку, которая ему нравится? То-то и беда, что нравится. Он же волнуется, вон стук за окном, мало ли кто ходит, а он уже встрепенулся, как этот самый. Она ведь тоже не дура, у нее свои расчеты какие-нибудь, не зря же она поперлась. Ну хорошо, допустим, не угадал. Не понравился ты ей. То есть сначала, может, и ничего, пришла ж она все-таки, ну, может, вечер у нее пустой, или ей скучно сегодня. Вот вы и разговариваете, а потом она встает и говорит, что ей пора. То есть, этот вечер, он себя исчерпал, ей больше не интересно. Или хуже того — может, к ней кто явиться должен, может, она ждет кого, время-то еще не позднее, не очень позднее, скажем. Вот он ее и провожает, наш молодой человек. А что, хвататься за нее, что ли, это раньше надо было думать, пока она не заскучала. Она, правда, телефон взяла и говорит, что позвонит на неделе, черт ее знает, может, и так. Тогда опять все сначала.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВИДОВ

Видели ли вы убогих на улицах Катманду, беспалых и колченогих? История их примерно такова. Как правило, это туристы, приехавшие сюда ненадолго. Начинали они с невинных сделок на черном рынке в обход алчных местных законов, вроде получения левых виз и неуплаты валюты. Подчас дело затягивалось, и клиент, не в силах вызволить свой паспорт, давал вымогателям все новые суммы. С просроченной визой, без паспорта, беспомощный и... <нрзб>. Утратив вместе с документами свою личность, несчастный подвергается напоследок унизительной процедуре, после чего выбрасывается на улицу. Следующая стадия — превращение в храмовую обезьяну, и многие охотно идут на это, лишь бы избавиться от унизительного пребывания в человеческом облике. Впрочем, в круглых ненавидящих глазах этих животных заметна все та же тревога.

ОКОННИК

Оконник сидит на окне и делает что ему положено — чистит, отгоняет летучую сволочь и, понятно, охраняет свое окно от других оконников. Уйти ему не дает железный штырь, пропущенный сквозь обе его икры. Кто не видал, с какой ловкостью скачет оконник вдоль этого штыря, будет весьма впечатлен возможностями живого организма. Жизнь ему сорок лет.

МАЛЬЧИК

Сон, что если его написать
От грусти растает вода.

Этот сон сейчас случился как жизнь — внятно, подряд и великолепно. Я получаю заказ, который решит-обеспечит все мое будущее. Я соглашаюсь убить мальчика. Во сне ему лет десять, кто он — неважно, он все равно уже «мертвый мальчик». Его абсолютно обязательно убьют, я или другие. Я решаю это сделать, не хочется, но выгода и очевидность перевешивают. Срок — до обеда. Я выслеживаю его в доме на Кинг Джордж, ловлю в подъезде, но как-то не успеваю и просто звоню в квартиру. Он открывает, я говорю, что мне плохо и нужно воды, он впускает, я хожу по квартире, внутри бедно, в одной из комнат старый дед или бабка — лежит. Я выхожу на балкон, первый этаж, сажусь в zen, молюсь и решаю, что не буду убивать. Но получается, что, значит, убьют меня. Приходит еще кто-то, убийца или друг? оказывается, друг, тоже знает (или узнает), и мы собираемся защищать от других, у меня пистолет, у него тоже, наверное. Собираются еще люди, мы как-то вычисляем — кто придет убивать. Мы сидим — несколько человек — внутри, а снаружи на балконе и всюду те с автоматами. Потом перестрелка, я иду в соседнюю комнату, пытаюсь стрелять оттуда, возвращаюсь, они берут квартиру штурмом — все. И я мальчика пихаю под шкаф. Они ищут, находят, сразу все успокаиваются, и облегчение, что не я показал. А главный говорит — ладно, не убьем вас. Нас берут, мы плывем на остров, и там происходит то, для чего и нужен был мальчик. Нам запрещают ходить, только сидим у костра, тут будто изменили реальность, трава «связана» и звери, даже не можно, а обязательно погибнешь. И берут то, что осталось от мальчика, — плод, как большая клубничина, в форме сердца, она бухает-пульсирует, и они ее закапывают в землю, это очень важно, и все-таки легче, что был смысл в этом убийстве.
Последний абзац, я уже просыпаюсь, и сон текстом. Я покупаю это сердце, что получилось из сердца, уже как предмет с какой-то новой целью, в киоске или у лотка в том месте, где таракан глядит тем цветом, каким глядится таракан.

ЛОВУШКА ДЛЯ ТИГРА

Узнать секрет вещи хорошо и похвально. Узнать секрет мира — значит превратиться в гостя (тут могло произойти искажение текста и гость следует читать как англ. ghost — дух).

ЭЗБЕКИЕ

1
Любовь и смерть, желательно насильственная, — две вещи, неизбежно занимавшие мое воображение. В четырнадцать лет я, увидев впервые Стену Плача и наученный общим суеверием, сунул в нее записку — хочу быть любимым женщинами. Больше я ничем не досаждал Богу, по крайней мере письменно. Сейчас, сидя на крыше в Стамбуле зимой, в темноте и один, с пустой бутылкой вина и изрядно пройденной жизнью, я чувствую, что пора повторить свои обеты или придумать новые.

2
У женщин за всеми их рейтузами и метапсихозами скрывается щелка вроде нежной раковины. И вся человеческая культура настроена так, чтобы меня в нее не пустить бесплатно. Поэтому мне много чего остается: музыка, чтение, творческие усилия. Иногда я уезжаю из дому и довольно счастлив, хотя, конечно, мысли об этой щелке имеются. Теперь я сижу в кафе, через пару дней меня ждут моя жена и сын, которому я пока не купил пожарную машину. Играет латинская музыка, потому что это такое кафе, я благодарен Богу или тому, что принято называть Богом, моя жизнь слишком сложна, чтобы я мог ее понять, я хочу дожить до возраста красивого старика, хотя это не обязательно.

БЕГ

Ворона завозилась наверху на ветке, обрушив шквал снега. Сидящий под деревом вжал голову в воротник, но отряхиваться не стал, а все смотрел на рукоять меча, воткнутого в сугроб.
Человек этот был слуга и он заблудился. Сначала все было неплохо. Ири, так его звали, вышел с постоялого двора засветло, как следует разузнав дорогу на перевал О-Кама, и шел хорошо, пока не взял ложную тропу взамен основной. Уже поняв ошибку, он не стал возвращаться, потому что изрядно забрался вверх, да и вряд ли тропа вела куда-то еще помимо перевала. Потом он карабкался по такой наледи, что обратно, пожалуй, и не пройдешь, а сейчас он смотрел, как угасает день и шептал молитвы Каннон милосердной, как его научили в монастыре И-су, и думал обо всем понемножку, больше жалея, что у него не осталось ни сына, ни даже дочери. Огня у него не было, да он и не умел развести костер в зимнем лесу, а умел немножко фехтовать и писать поздравления тушью, поэтому молитва божеству текла из его уст безостановочно.
Стемнело, Ири не двигался, а если и молился, то одним только сердцем, не шевеля губами. Так, закоченевшим, его и нашла процессия. Сначала он услыхал музыку, мелодию из своего детства, и слезы выступили на его остывших глазах, но плакать было не надо, пришли люди с красными фонарями на палках, обступили его, дали халат и повели за собой. Потом он сидел в тепле, девушка наливала подогретое вино и снова играла музыка, и девушка была рядом и гладила его украдкой, а когда сидеть стало невмоготу, они, взявшись за руки, пошли куда-то.

На дереве были уже три вороны, опять шел снег, и тело внизу понемногу становилось похоже на холмик или ношу, скинутую путником.

У НАС В НУРИСТАНЕ

Если юноша вдруг пристально посмотрит на девушку, и она не отведет взгляда, они могут так сблизить лица, что все остальное им будет уже не важно, и они замирают глаза в глаза, и все выходят или просто стараются не обращать на них внимания, пока эта пара безотрывно глядит или любуется друг дружкой или смотрит взглядом, тогда у них может родиться ребенок – «дитя зрачка».

КИНО

Пацан загнал кошку в пустой бетонный гараж и полез ее добивать. Потом из проема гаража вышел кот, а за ним мелкая старуха в туфлях.

ПОД ОРЕХОВЫМ ДЕРЕВОМ

Одна женщина, у нее был роман с нерусским человеком из союзной республики, и она родила дочку. А потом так вышло, что ей было трудно, и она отдала дочь в семью этого человека, где своих детей не было. Ее звали Нина, а девочку она назвала Асей, но там ее назвали по-другому, то есть, переименовали. А потом случилась перестройка и все остальное, и эта республика стала вообще отдельным государством, и там даже была война и девочку прислали обратно в Москву, чтобы уберечь от беды, и Нина встретила родную дочь, только она была уже больная и должна была умереть, а девочка, уже девушка, ничего не знала, даже что Нина ее родная мать, такое было условие. Она только удивлялась, почему эта женщина так гладит ее по волосам и так смотрит. Она была прелестная и добрая и воспитанная девушка, как раз такая, о которой мама может только мечтать, но Нина вынесла и это, как вынесла все остальное в своей жизни, и умерла, не раскрыв тайны, чтобы не огорчать ее и не мешать жить, и эта Нина была еврейка, так что дочка сможет даже уехать в Израиль, если только захочет.

КОРОВА ХОЧЕТ СОЛИ

Корова знает, где лежит эта соль. Нужно подняться по лестнице на чердак, тихонько открыть дверь, чтоб не услышали хозяева, и там они лежат, эти вожделенные серые куски соли. Она не выдерживает, снимает с себя маску рогатой коровьей головы, на самом деле она не корова, а куница, и бежит — не на чердак, а в курятник. Возвращается с блаженной улыбкой и с измазанным кровью ртом, надевает обратно коровью голову и вспоминает, что хочет соли.

РЕКА РИОНИ

Четыре года назад я был в Кутаиси, гулял и искал место для ночлега.
— Туда не смотри, там Шанхай, — сказали мне.
Туда я и пошел и нашел вписку у пожилой пары — Бахвы и Маквалы. Потом пришел их сын, молодой крепкий Георгий.
Договорились за пять лар в сутки, это не деньги, но это был Кутаиси.
Уезжая, я дал им вдвое больше, тогда старая Маквала принесла сдачу и сказала — эти свои деньги ты забери, я с трудом уговорил ее, что все в порядке. Она была сванка.
Попав сейчас в Кутаиси, я пошел сразу к ним. Дверь была заперта, я нашел соседку, которая рассказала, что их сына Георгия недавно похоронили. Пол-Сванети тут было, сказала соседка Нана.
Назавтра я встретил Бахву на мосту, и вдвоем мы пошли к Маквале, она уже вышла на работу — стояла в торговых рядах.
Увидев ее, я понял, что четыре года и Кутаиси, — это не важно, что в ее мире я, как и все, пришел поклониться ее горю, пускай с опозданием, из Иерусалима. Она была как икона — сожженное лицо без единой лишней мысли. Фотографировать ее я не стал.
Зато я снял Бахву, когда мы сели выпить пива, это был мой долг, тогда, четыре года назад, он меня угостил, и сейчас была моя очередь. Пиво он так и не допил, потом я проводил его домой, там мы сели за пустым столом, еще посидели.
— Было три души, стало две, — сказал Бахва.