Пиня трагически погиб в 1919 году, среди гражданской войны, перебегая по болотам из одного местечка в другое.
С женой и грудным ребенком, отцом, мачехой, их детьми и внуками, соседями и еще много с кем бежал он из своего четырежды разгромленного местечка в другое, целее, трижды разгромленное. На середине пути залегли в придорожном болоте отдохнуть и успокоиться. Жена с Пиней расположились в стороне от остальных. Ей надо было покормить ребенка и еще раз напомнить Пине, как она с ним несчастна. Но не получилось. Пиня загляделся на что-то, оступился и упал в трясину.
Бешеный вопль «Ай, шлимазл!» — последнее, что услышал Пиня. Сразу после этого трясина его съела.
- Кричат… жена? – мелькнуло в угасающем сознании Пини, но он ошибся. Пиня погиб так буднично, что жена заметила его отсутствие минут через двадцать, а еще через час решила, что муж просто сбежал.
Это мироздание, ангелы господни, демоны преисподней — все сущее и присное орало ему «Ай, шлимазл!».
Надо ж додуматься – ТАК погибнуть в то страшное для всей России и в особенности для евреев время. Человек, подобный Пине, должен был быть растоптан конницей какого-нибудь «бандитского батьки». Или пойман с корзинкой черешни и крынкой молока для ребенка нанюхавшимися кокаином деникинскими офицерами и с пристрастием замучен как «жидовский комиссар». В конце концов, он мог счастливо добраться с этой черешней и крынкой молока до хаты, увидеть мертвого ребенка и растерзанную бандитами жену и тихо повеситься в сарае. Нет! Он потонул в болоте, потому что не смотрел под ноги! Это все равно что прийти на экзамен вселенского масштаба только для того, чтобы спросить сигарет и поинтересоваться, где продается свежий редис. Жена даже не всплакнула. Взяла ребенка и двинулась дальше, родня тоже не стала метаться в поисках, все ушли, как будто никакого Пини вовсе не существовало.
Однажды рано утром Пиня скитался по притоку реки, что вытекал из болота, где живой Пиня так позорно от себя избавился, и наткнулся на туристов. Они валялись пьяные, вповалку. Пиня с удовольствием проплывал над каждым, в лица им заглядывал. Он скучал по живым. Лица были молодые и старые, мужские и женские — прекрасные живые лица, расслабленные сном. Затосковал Пиня и уже было двинулся к себе в болото стонать и горевать, когда на берегу реки столкнулся с самим собой, живым и здоровым, разве что похмельным немного. Живой Пиня вглядывался красными пьяными глазами в воду, переступая босыми ногами по песку. Стоял и топтался, а потом как-то неловко повернулся и полетел в реку. Пиня покойный, царствие ему небесное, коршуном рванулся спасать себя живого, но тот, ругаясь и вздыхая, сам вылез на берег.
- Недотепа ты, Петька, — сказал кто-то из просыпающихся в лагере туристов подмокшей живой копии Пини.
- Ай, шлимазл, — удивленно прошептал Пиня покойный и оттаял.
Он вспомнил жену и сына. По Петиным рукам и глазам прочел он историю своего потомка. Увидел, как жена после его, Пининой, смерти добралась до местечка, как снова вышла замуж, а потом еще пару раз, как у их ребенка появились дети, а у детей тоже дети, и среди них Петя, похожий на Пиню, полный шлимазл.
- Жена моя была со мною несчастна, — шептал Пиня потомку, но тот не слышал, переодеваясь в сухое. – Когда-то на этом месте в половодье погиб могучий вепрь. Он думал переплыть реку, но утонул, — шептал Пиня дальше, но Петя не слышал, ему было обидно, что утро началось как-то не так. – Не переживай, вепрь тоже был шлимазл, а ты живой… ладно, ты все равно меня не слышишь, — шептала душа Пини, отлетая наконец к божьему престолу.
- Вепрь…. в половодье…. очень красиво…. торжественно даже, – мелькало в Петькиной трезвеющей голове, пока руки развешивали промокшую одежду.
