Полк победившего феминизма пополнился воодушевленным новобранцем, когда в двадцать три года я вселилась в дом, который стоял на стыке двух улиц-лестниц в старом квартале Иерусалима — Нахлаоте.

На улице Мадрегот (Ступеней) голоса и шаги прохожих отдаются от ступенек, от каменных стен, от облупившихся бетонных оград крошечных мощеных двориков. Громыхают ржавые запоры, хлопают двери, скрипят ставни, галдят дети, хохочут подростки, кричат матери, улица просыпается и живет в общем ритме итальянских кварталов Феллини.

Маленькие, дешевые квартирки в самом центре города колонизированы молодыми и не очень молодыми женщинами.

Путь к моей каморке ведет мимо окон Иланы — ветерана матримониальных боев, попавшей под пулю одинокого материнства. Из ее кельи веет тоской овощного супа и стирки. Сын стал трофеем любовных сражений, а сами сражения уже отгремели. Однако остальные квартирантки готовы на ратные подвиги, а некоторые даже планируют по-суворовски отчаянные военные операции по завоеванию личного счастья. Ибо плох тот солдат любовного фронта, который не мечтает о победном марше Мендельсона.

Наискосок живет полная, веселая преподавательница рисования Ронит. На учебном телевидении она ведет программу «Умелые руки», но умения ее явно не ограничиваются лепкой и плетением макраме: романтические похождения председательницы школьного педсовета достойны программы «В мире удивительного: личная жизнь учительниц начальной школы с развитым художественным воображением». Пилотной серией для соседей стало ее свидание с незнакомцем, состоявшееся глубокой ночью в кромешной тьме. Так никогда ни она, ни мы и не узнали, с кем, но Ронит не жалеет, ибо подозревает, что эти отношения не развились бы столь непринужденно и успешно при свете даже крохотного свечного огарка.

Соседка сверху — высокая, коротко стриженная Анат, зимой и летом в шортах, из которых торчат могучие загорелые ноги центуриона в шнурованных башмаках, — водит молодежь и туристов по пустыням и горам. Возвращаясь из дальних странствий, амазонка волочит в свою мансарду очередного щупленького юношу, интеллигентного ценителя прогулок по библейским местам. Пленник не решается вырваться и удрать то ли из ложно понятого чувства мужского долга, то ли осознавая безнадежность попытки. В незапамятные времена возведения нашего дома человечество еще не изобрело звукоизоляцию, и очень скоро я узнаю, стоили ли его достоинства тягот транспортировки.

Ночи Нахлаота озвучены счастливыми моментами девичьих личных жизней, и, наткнувшись утром на сурового бородатого раввина, я с трудом удерживаюсь от уверений, что то была не я.

Соседка снизу, Сара, радиопродюсер, яростно скандалила со своим приятелем, французом, и что-то в их романе не сложилось, он съехал, а на первом этаже воцарилась безнадежная тишина. Дождливой осенней ночью бывший сердечный друг вернулся, бился в железные ворота дворика и пьяно орал, неотразимо грассируя: «Сара! Сара! Увре!» Квартал, затаив дыхание, ждал поворота событий, но Сара, неколебимая, как скала, не капитулировала, а, наоборот, с грохотом заложила железные ставни засовом. Впечатленная неприступностью соседского бастиона под страстным штурмом с французским акцентом, я вооружилась наутро пустой банкой из-под муки и отправилась на разведку. Открыть бывшему сожителю порой мешает девичья гордость, но гораздо чаще — новый друг. Однако в Сарином мавзолее никакой смены караула не наблюдалось. Одинокая, гордая и угрюмая, она ожесточенно драила мозаичные плитки своего дворика, а затем с остервенением набросилась с мыльной мочалкой на безоружный телевизор. Стало ясно, что ни один француз не может соответствовать Сариным нормам гигиены. Кавалер исчез окончательно, и первый этаж стал стерильно безотрадным.

А в маленькой каморке под лестницей влачила тусклое существование, поддерживаемое социальным пособием, дряхлая пара женатых пенсионеров. Остаток своих дней они коротали в бесконечном просмотре теленовелл. Это удручающее воплощение девичьих грез о маршальском жезле супружества само уже не шумело. За них в пароксизмах страсти на весь переулок стонали герои латиноамериканских сериалов.

* * *
Я переехала, Илана продолжает готовить сыну супы и стирать, уже не короткие штанишки, а обмундирование, Анат вышла замуж за придержанного в резерве друга детства, а на перекрестке Яффо — Кинг-Джордж мелькнул однажды поседевший ежик и просторный этнический кафтан Ронит, декларируя победу феминизма и артистизма над конформизмом окопного семейного счастья. Не хватает лишь банки из-под муки — постучаться в ворота Сариной судьбы...

А на улице Ступеней шумит уже чужая молодая жизнь.


Другие географически-любовные истории:
Алиса Нагроцкая. Рехавия
Марта Кетро. Иерусалим — Тель-Авив