«Благословен Создавший человека мудро и сотворивший в нём всевозможные отверстия и полости». Когда еврей воздаёт Всевышнему такую хвалу? Выйдя из туалета. Отправив естественные нужды, он благословляет Бога за то, что в его теле есть некие полости, из которых ведут наружу определённые отверстия, и это, по мнению благословляющего еврея, мудро. Еврей доволен своим телом. Плоть – это не главное в человеке, но она весьма полезна, - такова еврейская точка зрения.
А у наших соседей, как известно, отношение к плоти другое. Умерщвление плоти почитается в христианстве за доблесть, телесная красота считается соблазном. Впрочем, ещё Эпиктет говорил, что человек есть «слабая душа, обременённая трупом». В светской европейской культуре неприязнь к телу может принимать самые причудливые формы. Особенно странно обнаружить её в фантастике.
Каким предстаёт человек перед кибернетическими очами Клапауциуса, Трурля и их робоколлег? В первую очередь клейким и тряским.
«Ибо, как я там доказал, круговою цепью связаны бледнотики с роботами. Сперва, от слипания слизистой грязи на морском берегу, возникают создания клейкие и белесые… …Автоматы, сбросивши клейкое иго, начинают устраивать опыты – не удастся ли случаем в кисель сознанье вдохнуть? – и, попробовав на белке, достигают успеха» ("Сказка о трех машинах-рассказчицах короля Гениалона").
(Я искренне сожалею, что не владею польским, но надеюсь, что добросовестные переводчики верно передали по-русски смысловые оттенки и коннотации оригинала).
«Но что касается нашей формы, то ее происхождение я могу объяснить. Давным-давно мы – то есть наши пращуры – выглядели иначе, ибо возникли они по воле тряских существ, именуемых также бледными, что построили их по образу своему и подобию» ("Сказка о трех машинах-рассказчицах короля Гениалона").
«Неужто перед нами существо, построенное из клея, одно из тех, о которых писал древний кибермистик Клибабер? Неужто мы видим одного из пратуземцев Галактики, допотопного тленника, именуемого в легендах чиавеком? Столько миров облетел я, столько систем посетил, но ни разу не случилось мне увидеть воочию Мыслящего Масляка!» ("Воспитание Цифруши").
«Он не был роботом, но не был и человеком – или другим каким-нибудь белковцем из вида трясучих» ("Альтруизин")
Грязь, плесень, маслянистая слизь. Именно так и должны видеть людей металлические роботы, для которых вода и загрязнение – смертельный враг, а живые клетки унизительно непрочны и возмутительно непредсказуемы.
Противопоставление естественного и искусственного разума сформулировано у Лема с чёткостью пощёчины:
«Порою люди строят роботов, порою роботы – людей; все одно, чем думать, металлом или киселем» (Альтруизин).
Признание в клейком происхождении вкладывает Лем даже в уста гуманоида:
«Там-то мы и возникли, способом, о котором не стоит особенно распространяться, ибо Природа употребляет его повсеместно, питая извечную склонность к автоплагиату. Из моря ил, из ила плесень – известная песня, из плесени рыбки, что повылезали на сушу, когда стало им тесно в воде…» (Воспитание Цифруши)
Достойно внимания то, что подобные инвективы обильно встречаются не только в написанной от лица металлического разума «Кибериаде», но и в дневниках человека из плоти и крови Ийона Тихого.
« - Звезда взорвалась, возникли планеты, а из отходов, которые ни на что не годились, из слипшихся жалких остатков возникла жизнь! Довольно! Довольно этих пузатых солнц, идиотских галактик, головастой слизи - довольно!.. Слышишь, ты, бледнющая коллоидная бурда?! Вместо открытий делать закрытия, закрывать все больше и больше, чтобы ничего не осталось, ты, клей, на костях развешанный! Вот как надо! Только через регресс - к прогрессу! Отменять! Упразднять! Регрессировать! Природу - вон! Долой Естество! Доло-о-оооой!!!» (Клиника доктора Влипердиуса)
Таков гневный сумасшедший робот в клинике для свихнувшихся кибермозгов. Как всегда, сумасшедший говорит то, о чём разумные молчат. «Долой естество».
А в некоторых книгах к тактильным впечатлениям прибавляются и слуховые:
«Зарождение жизни на Энции Квакерли описывал на ученый манер, но в общем, вполне понятно. Жизнь, по его словам, всюду зарождается одинаково. Сперва океан неслыханно медленно скисает у берегов, превращаясь в киселеобразную хлюпь, и тихие волны взбивают ее столетиями, а то и тысячелетиями, пока из этой жижи не вычленится чмокающий студень и после бесчисленных приключений дочмокает туда, где его мякоть затвердеет в известковый каркас. […] в области Великого Грязеана… …Затем развитие приостановилось на миллион лет, потому что размножаться в склизкой холодной трясине радости мало…» (Осмотр на месте)
Чмоканье и хлюпанье царит в белковом мире, по мнению героев Станислава Лема. Оставим очевидные сексуальные коннотации этого звукоряда и обратим внимание на омерзение, которое подобная картина вызывает у слушателя – человека по имени Ийон Тихий – и у читателя. Да и у автора, видимо.
Квинтэссенция такого взгляда на белковую жизнь, концентрированное выражение отвращения к плоти – это, разумеется, «Одиннадцатое путешествие Ийона Тихого». Корабельный компьютер, сойдя с ума и получив в распоряжение словарь устаревших слов и коллекцию описаний средневековых пыток, строит на пустой планете цивилизацию роботов, ненавидящих людей.
«Типографии роботов размножают брошюрки и прокламации, предназначенные для земных роботов, изображая в них людей токопийцами и прохвостами, осыпая нас оскорблениями. В официальных выступлениях, например, людей именуют не иначе, как слизняками, а человечество - слизью».
Вот как учат роботов опознавать людей:
«Слизняк, — гласило начало, — консистенцией подобен пирогу… Зеницы мутные, водянистые, понеже зерцалом паскудства душевного являются… Обличьем резиноватые…» «…верхняя часть туловища слизняка шевелится в связи с так называемым дыханием …как проверять, не будет ли протянутая рука на ощупь тестовата... В возбуждении слизняк выделяет из тела водянистую жидкость, в основном лбом…»
На планету засылаются разведчик за разведчиком, лазутчик за лазутчиком, но никто не возвращается.
«Внемли, липкое создание, по наущению Слизи деявшее! Внемли гласу моему мощному, студень чавкающий, слизь киселеватая!» [«клеёныш причмокнутый, слизнючка кисельчатая» в другом русском переводе – А.О.]
Впоследствии главный герой, также лазутчик, обнаруживает на планете ещё одного землянина… в обличии робота. Землянин так пропитался антиплотской пропагандой, что говорит и мыслит совершенно по-роботски:
«Пятое лето число, с тех пор как фатум жесточайший вверг мя в юдоль тутошнюю… маеты претерпел неизреченные… истинно фортуна благая дозволила слизняка пред смертью узрить…»
Но встреченный землянин тут же предаёт главного героя «алебардщикам». Тогда тот предпринимает разыскания – и оказывается, что на планете вообще нет роботов - которые давно перержавели, а в роботских железных корпусах ходят только и исключительно земные лазутчики. Они-то и выпускают антислизняческие брошюры, выискивают «клеюшников» и исходят благородной ненавистью к плоти. А самое интересное – что и корабельного компьютера никакого нет! В его нутре сидит ещё один земной лазутчик и по приказу свыше приказывает одним землянам хватать и пытать других землян по подозрению «в клейковатости».
Памфлет на сталинизм – разумеется. Иллюстрация к курсу психиатрии – несомненно.
«И, думая так, я заметил, что и я уже чуть-чуть архаизирую слог и грамматику, что и мною овладевает зараза, что мне начинает казаться естественным вид железных истуканов, а человеческое лицо — чем-то постыдно обнаженным, отвратительным, неприличным… слизнячьим. «Боже, я схожу с ума, — подумал я, — а другие наверняка давно уже спятили. Спасите!»
Посмотрим в зеркало. Вот наше лицо: лоб, глаза, нос, скулы. Смотрите, не отрываясь, долго, до достижения остранения. Не правда ли, неприятное, алогичное зрелище – щёки какие-то, лоб, кожа, волосяные бугорки, капилляры, потовые железы, грязь, зачем это всё? Теперь отвернитесь, потрясите головой, чтобы согнать морок, и вспомните Свифта:
«почаще смотреть на свое отражение в зеркале и, таким образом, если возможно, постепенно приучить себя выносить вид человека».
Да, это «Путешествия Лемюэля Гулливера», часть четвёртая, путешествие в страну гуигнгнмов. Ещё одно произведение, написанное человеком христианской культуры (деканом собора Святого Патрика в Дублине) и проникнутое неприязнью к безволосому существу на двух ногах.
«Я должен откровенно сознаться, что вид их наполнил меня только ненавистью, отвращением и презрением, особенно когда я подумал о близкой связи, существовавшей между нами... …И мысль, что благодаря соединению с одной из самок еху я стал отцом еще нескольких этих животных, наполняла меня величайшим стыдом, смущением и отвращением. Как только я вошел в дом, жена заключила меня в объятия и поцеловала меня; за эти годы я настолько отвык от прикосновения этого гнусного животного, что не выдержал и упал в обморок, продолжавшийся больше часу».
Лем ненавидит тело. В «Двадцать первом путешествии Ийона Тихого» он издевается над ним на протяжении десятков страниц, присобачивая к нему хвосты, дополнительные ноги, дышлины и бренчала, губенцы и охвостья, нутрёшки, пинадла и гнусли, «сминая и комкая себя в самые невероятные формы». Впрочем, и там разгулу телесной вседозволенности, буйству плоти противостоит монашеский орден металлических роботов. Неизменные роботы веруют в Бога, значит, предельно изменчивые плотские существа… еретики? Нет, воплощение и содержание ереси. Тело есть ересь, если разум есть истина. С этим согласился бы любой средневековый аскет.
Порою в герое пробуждается телесный человек:
«…труп, скрючившийся в объятиях металла, там, за стеклянной стеной, показался мне кем-то единственным, кем-то близким, меж тем как я стоял один как перст среди холодных, логичных машин, не способных ни на что, кроме отвлеченного умствования».
Но когда герой видит, как житель планеты мучает своё тело исключительно ради извращённого удовольствия, он возвращается к роботам-монахам, «перед которыми мне было до странности стыдно за те минуты, когда я так ужаснулся ими и возненавидел их».
«Я спрашивал настоятеля, что он думает о биотической ситуации. По его мнению, для дихтонцев уже нет возврата к человеческому облику - слишком далеко они от него отошли: в результате многовековой идеологической обработки этот облик вызывает в них такое предубеждение и такое всеобщее отвращение, что даже им, роботам, появляясь прилюдно, приходится закрывать себя целиком».
Самоненависть. Но почему? Кто бы мог заподозрить, что Станислав Лем, гуманист, проповедник добра, ненавидит род людской в самом биологическом смысле?
Возможно – предположим мы, испытывая максимальное уважение к писателю – причину этого отношения следует искать там же, где коренится всё, - то есть в детстве? Обратимся к воспоминаниям Лема, к превосходной книге «Высокий замок», к описаниям межвоенного Львова и детства маленького Станислава, сына врача и будущего врача:
«Отец был ларингологом, поэтому основную часть библиотеки составляли пухлые книги, посвященные болезням уха, горла, носа… Там можно было увидеть бесчисленные человеческие головы, разрезанные самым неожиданным образом, со всей их чрезвычайно старательно вырисованной и раскрашенной машинерией; притягивали меня также и изображения мозгов, отдельные слои которых отличались друг от друга всеми мыслимыми цветами…
…Разочарование опять пришло лишь много лет спустя, когда я понял, будучи уже студентом медицинского института, что в кабинете отца я рассматривал лишь идеал и абстракцию расположения нервов или крючков для оттягивания сухожилий. Не помню также, чтобы я когда-нибудь связывал то, что рассматривал, с собственным телом. В этих огромных изображениях не было ничего тревожного… Были там и другие книги, уже с действительно жуткими картинками, но, собственно, настолько уж жуткими, что я их тоже не боялся. На них были изображены изуродованные войной человеческие лица; там были лица безносые, лишенные челюстей, ушных раковин и даже в полном смысле слова лица без лиц, от которых остались одни лишь глаза, глядевшие из рубцов шрамов с выражением, которое мне ни о чем не говорило».
Из «нет» делаем вывод о «да», как говорят в Талмуде. «Ничего тревожного», «не боялся», «ни о чём не говорило»... Позвольте не поверить Вашим поздним воспоминаниям о Вашем раннем детстве, пан Станислав!
Кадр из мультфильма про Ийона Тихого. Фото ((http://ru.wikipedia.org Википедии))Как пишет в своей книге «Образ Божий» (צלם אלקים) Яир Лёвербойм, р. Акива представлял «теоморфную» концепцию отношений Бога и человека. В Танахе сказано, человек создан «по образу» Бога (Берешит 1:26), но понимания этого стиха могут быть совершенно различными. По р. Акиве (Авот 3:14), это означает, что человек – это «икон» Бога (то есть
"изображение" в терминологии Лёвербойма), весь человек, душа и тело, подобно тому, как по языческим воззрениям идол (צלם) – это «икон» божества. "Иконика" – это не воплощение и не репрезентация, а нечто среднее. Бог присутствует в человеке - в любом человеке; возможно, ради этого Он его и сотворил.
Данная концепция противостоит как антропоморфности Бога (не Бог подобен человеку, а человек подобен Богу), так и идее трансцедентности Бога. Вспомним мидраш о близнецах – царе и разбойнике (Тосефта Санѓедрин 9:7), который запрещает выставлять на поругание труп казнённого, чтобы не говорили «Царь повешен!». Вспомним и мидраш о царе, статуи которого нельзя разбивать (Мехильта де-раби-Ишмаэль Баходеш 8). Мидраш сопоставляет заповеди Декалога «я Господь» и «не убий». Человек в этом толковании представляется статуей Бога. Эта линия мысли восходит к Ѓилелю Старому, который шёл в баню, чтобы заботиться об образе Божием (Ваикра раба 34:3). Через концепцию тела как образа Божия раби Акива объясняет и «поругание Бога – повешенный» (Дварим 21:23), и «проливающий кровь человека – его кровь будет пролита, ибо по образу Божию сотворил Он человека» (Берешит 9:6), и «не делайте на себе надрезов, ибо сыны вы Богу вашему» (Дварим 14:1).
Поэтому же – из-за восприятия тела как образа Бога – р. Акива и его школа стремятся облагородить форму смертных казней и облегчить порку, приравнивают воздержание от деторождения к богохульству (Тосефта Йевамот 8:7) и отменяют талион («нанеси увечье за нанесённое увечье»).
Концепция раби Акивы в талмудическом иудаизме не удержалась. Потому ли, что была она слишком радикальной, или потому, что выглядела опасной ересью на фоне аскетического мировоззрения окружавшего евреев христианского мира – до конца неясно. Однако никогда еврейские мудрецы не считали себя склизкими клеюшниками и даже после извержения из тела самых неприглядных отходов не уставали благодарить Всевышнего за его, тела, устройство.
