Предыдущие выпуски:
История подмены
Наперсток вина
Семена сновидений
Сновидения — вовсе не те смутные утренние воспоминания, которые по пробуждению выцветают, съеживаются и на следующий день окончательно стираются из памяти. Сновидения — это цветы ума. То, что представляется нам привычным, а потому — несущественным, на деле являет тайну, чей смысл ускользает от толкования мудрейших. Неудивительно, что даже Рамбам не придавал значения снам и смеялся над теми, кто искал ответы путем распознавания явленных знаков. Ему было невдомек, что каждый бутон сновидения скрывает соответствующую букву «Книги Явлений».
Корни цветов ума уходят глубоко — туда, где тьма настолько темна, что Свет Вышний кажется тенью. Там ожидают своего часа семена сновидений, и каждое вызревает и раскрывается в свой черед, чтобы явить в мир свою собственную букву, которая — скорее звук, чем знак. Спящий же становится чем-то вроде музыкального инструмента — трубы или скрипки. И в той же степени, в какой скрипка или труба не помнят вчерашней музыки, люди не помнят своих снов.
Цветы сновидений распускаются быстро — в считаные минуты или мгновения, но увядают долго. Иногда сон, приснившийся деду, продолжает сниться внукам и внукам его внуков. Порой старый сон болит, как незатянувшаяся рана, порой — греет, как воспоминание о мгновении счастья, пережитом в далеком детстве.
Человек, лишенный сна, начинает грезить наяву, а те, кто лишен и этого, сами уподобляются сновидению и скоро становятся прозрачными, а потом окончательно исчезают из виду. Ибо сказано: «...желая наказать человека, отказывает ему от сна».
9. Искусство совмещения планов
Тут само собою вылепится такое, о чем хозяюшка на трезвом глазу и не мечтала...
Увидав что у нее вышло, Ривка от неожиданности выпустила содеянное из рук и трижды чихнула.
Когда чихнула она в первый раз, я вывалился из правой ее ноздри.
Когда чихнула она во второй раз, я пропитал собою тесто.
Когда чихнула она в третий раз, я открыл один глаз и весело подмигнул — поскольку она мне, в общем, была симпатична, хотелось с порога, так сказать, проявить дружелюбие и самые изысканные манеры.
Возможно, тут я несколько перемудрил, поскольку вдове мои манеры не показались ни изысканными, ни дружелюбными. Истошно вопя, она принялась лупцевать меня скалкой, да так прытко, что вскоре стряпня стала напоминать Полтавскую битву, которая, как всем и каждому известно, положила конец военному превосходству Швеции в Европе: ошметки теста летели во все стороны, подобно осколкам снарядов.
Я, разумеется, был несколько расстроен и уже приготовился было покинуть свое временное обиталище, чтобы дождаться другого благоприятного случая... но тут, как это часто случается с женщинами (особенно одинокими), Ривка утомилась, села прямо на пол и горько расплакалась. Мне захотелось сказать что-нибудь ей в утешение, но было ясно, что на сей раз умнее будет промолчать... Поэтому пока она приводила себя в порядок, я собрался с силами и скатался в шарик — такой же точно, какими были прочие шарики, ожидавшие своей очереди у печи. И когда вдовушка снова принялась за дело, она не сумела отличить меня от прочих «тейглах». Будь она поумнее или хотя бы не так прижимиста, вся стряпня немедленно отправилась бы в мусорное ведро и мне пришлось бы искать другие подходы к р. Боруху (ведь именно он был целью моего восхождения в мир).
Но — слезы высохли, ума не прибавилось, и бедная хозяюшка махнула на все рукой, решив отнести подмигивающий неформатный «тейглах» на счет богатого воображения и уединенной жизни, лишенной разнообразия.
Так я оказался в печи, а после — в сундуке с орехами. Теперь уже ей было не под силу изгнать меня: я напитался сладчайшими ароматами и со временем стал настолько силен, что шутки ради переворачивал всю кухню вверх дном. Разумеется, я не хотел пугать чувствительную Ривку, но посредством инфернального хулиганства (каковое обычно зазря приписывают нашему роду) вынуждал обратиться за помощью к р. Боруху, поскольку в округе не было никого другого, кто посмел бы со мною тягаться.
Ждать пришлось дольше, чем я ожидал, и мне приходилось становиться все изобретательнее, иначе моя хозяюшка, пожалуй, привыкла бы к моему соседству и перестала бы волноваться. Что ни вечер, я устраивал представление. Иногда выходило настолько страшно, что я сам пугался и всю ночь дрожал в своем сундуке, а бедная Ривка с воплями бежала из дому и сидела в овраге, у дороги или у ручья, где рано или поздно ее подбирали добрые соседи и приводили домой под руки. Порой на ночь в доме оставалась какая-нибудь сердобольная старушка — мне бы, конечно, пошуметь, чтобы разнообразить ее досуг, но — увы — у меня не оставалось на это куража. Поэтому со временем моя вдовушка приобрела сомнительную репутацию: в округе поговаривали, что после смерти мужа она совсем помешалась.
Наконец, когда я уже потерял терпение, р. Борух прибыл. Я слышал, как он ужинает со своими хасидами, и потирал (условно говоря) руки в ожидании его позорного посрамления, каковое однажды обещал его знаменитому пращуру, известному среди евреев под именем Баал-Шем Тов.
И вот наконец наступает мгновение триумфа. Крышка сундука медленно, со скрипом приподнимается, я осторожно выглядываю наружу, а там...
10. «Храбрый» лец
— ...будь я человеком грубым и невоспитанным, на этом самом месте не удержался бы от выговора: а подавись-ка ты сам, сказитель, одной из своих «драматических» пауз, и пусть тебе будет не продышаться в ожидании развития сюжета целую вечность!.. — в сердцах воскликнул купец.
— Терпение... — как ни в чем ни бывало ответил Гершеле, — вино у нас на исходе, так что и кульминация — не за горами... Итак, крышка сундука медленно, со скрипом открывается...
— ...а таааааам... — передразнил его нетерпеливый слушатель.
— ...а там... — подхватил Гершеле.
— Просто черт знает что такое! — сказала купеческая жена, входя к собутыльникам без стука.
