Место Риткиного «хорошо» было скреплено из дерева и стекла, как парник доктора Вадбольского, и парило оно километрах в 5–10 от земли, на фоне перистых и кучевых облаков. Одновременно и кучевых, и перистых. В этом месте с высоким деревянным шпилем, как во флигеле бывшего белого, а потом красного генерала Топилина, она побеждала всех соперников. В нем, огромном, как дача профессора Талькевича, она во всем и всегда убеждала родителей и играла с друзьями и игрушками, когда приходилось топтаться в очередях, томиться на школьных уроках или быстро передвигаться, например, из дому в аптеку. Это было место с широкими окнами, как в ГУМе, и, высунувшись из них, обычно сдержанная и всегда натянутая как струна Ритка визжала от восторга или выла от обиды и боли.
Прошло время, и место это, похожее на беседку с пирсом для бабушкиной ладьи, приросло башней и смотровой площадкой, куда восходила томиться Маргоша, смуглая, черноволосая, глазастая, — но появлялась она там редко, потому как внизу, на земле, становилось все интереснее. Ритки же стало меньше в стенах этого места, хотя изредка она шуршала кустами крыжовника, ссорилась с кошкой и общалась с бабой Фрумой за чаем и рассольником.
Дочь архитектора и будущий архитектор Маргоша стояла на лезвии своих девятнадцати и рассматривала двор и дорожку, что ползла по двору к проезжей части. Он стоял позади нее и млел от того, как она толклась у окна, от того, как она пришептывала себе что-то:
— Машин мало на дороге, Ромка форсит перед пацанами новым велосипедом, Тамара Фадеевна пасет внука в песочнице, — осматривала свои владения и перечисляла их очень счастливый человек Маргоша. Наполеон своей счастливой жизни Маргоша.
Итак, второй курс позади, времени полно, родители в Кисловодске, бабушка Фрума гремит на кухне, Вадбольские на даче только ее и ждут, Поэты Гера и Женя собирались сегодня в общежитии читать стихи, обещали привести кого-то старого и уже малоизвестного, не то друга Блока, не то ученика Бальмонта, или наоборот.
Впрочем, не важно, куда его вести и чем поражать. Его, такого же смуглого и быстроглазого. Они хорошо смотрелись, оба породистые, красивые. Маргоша это понимала и с удовольствием выгуливалась по городу и гостям в его сопровождении.
— Гой? — хмуро спросила бабка Фрума.
— Он испанский поэт-коммунист, — с вызовом ответила бабушке Маргоша.
— Ага, гой, — железно констатировала бабка, прыгнула в ладью и скрылась в тумане. Ритка топнула ножкой на бабку и прокричала:
— Его зовут Хайме, а еще Диего, он испанский коммунист! Поэт!
Май и добрую часть июня Маргоша встречалась с Хайме-Диегой: гуляли, играли в мяч, ездили к Вадбольским, шумно читали стихи у Геры и в Доме культуры железнодорожников.
— У Фрумыной Риты ухажер иностранец, — шумно шептали вслед старушки-наседки.
А Маргоша им плечиком, плечиком…
Бабушка привыкла и подобрела к испанцу.
Это выражалось в том, как она открывала ему входную дверь и как закрывала ее за ним: стала смотреть прямо, а не поворачивалась сразу спиной.
А в тот самый день она впустила их обоих в дом и, улыбаясь, сказала:
— Зови Хаима обедать.
— Он Хайме, бабуль, — улыбнулась в ответ Ритка. — Хайме-Диего.
— Диего — это Яков по-здешнему, — ввязался в круг улыбок испанец.
— О! Хаим-Янкев, — подвела всему итог бабка и двинула на кухню подавать на стол.
Пир был в обоих мирах. Беседка совершала круговые движения на небесах, Маргоша в шелковом платье танцевала в зале таинственного места, окруженная пажами и преданными ей рыцарями, Ритка открыла все окна и орала из всех сразу от радости.
Маргарита закрыла за ним двери, помогла бабушке убрать со стола и вознеслась томиться на смотровой площадке.
Вечером она услышала негромкие постукивания во входную дверь. Настроение у нее было игривое.
— Конан Дойл «Пестрая лента», — шептала и хихикала Маргоша, строя рожи.
Бах! Она открыла дверь и внезапно ударила ею Хайме.
— О-о-о, Хаим-Янкев! — с бабушкиными интонациями и немного гнусавя протянула Ритка.
Она совсем развеселилась.
— Давай я тебе быстро все расскажу, — прошептал Хайме.
— Давай, — двинула плечиком Маргоша. Она пошла в комнату, а Хайме шел за ней и быстро-быстро говорил.
— То, что я тебе скажу, говорить совсем никому нельзя, иначе тебе, мне и кому скажешь — смерть. Меня высылают из твоей страны воевать, и через десять дней СССР будет воевать с Германией. Умоляю, молчи! Люблю, прощай! Там машина!
Маргоша, как шар, надувалась этими новостями, эмоциями и слезами.
На выходе она чихнула.
— Хесус, — услышала Маргарита в ответ на чих.
«Будьте здоровы» — по-ихнему «Хесус», и это очень смешно, — пронеслось у нее в голове. Она развернулась сказать ему что-то, да хотя бы, что Хесус — это… но Хайме уже выскочил за дверь.
Замерло все в небесной беседке, и на земле все замерло. Горло Маргариты сдавило, она сипела. Бабушка и родители решили, что она простыла, и разрешили ей ничего не делать и ни с кем не видеться.
Она много спала, сон был один, повторяющийся: она, счастливая, отворяет входную дверь, окно, а там печальный Хайме укоряет ее, что она рассказала поведанную им тайну, и пока она клянется, что никому не говорила, серые, смутные, безликие фигуры выхватывают его, папу, маму и даже бабушку Фруму, и все это время она кричит, что ничего не говорила, и даже из дому не выходила, кричит в пустой лестничный пролет, куда они все исчезли, и от этого крика, внутреннего крика, просыпается.
На десятый день Ритка сама с утра сбегала купить своему горлу молока, нагрела, выпила, еще нагрела, чего-то почитала. Когда объявили войну, она стояла у окна, шепотом перечисляя, что видно. Радиоточка гремела Молотовым, объявляла войну, Ритка слушала и улыбалась, кажется, даже всплакнула. Она чувствовала, как рука, державшая горло, разжала пальцы.
— Воевать унеслась, — шептала в окно Ритка.
Очень таинственная беседка, брошенная впервые так надолго, снова начала вертеться и жить дальше.
Таинственной беседкой новая фигура «Трагическая Рита» овладела не сразу: тень ее, появившаяся в момент разлуки с Хайме, скоро рассеялась.
Трагическая Рита стала густеть, когда вокруг начали гибнуть друзья и родственники. Окончательно она застыла на смотровой площадке таинственного места, когда во время бомбежки эвакопоезда убило ее отца (он задержался на пару минут в вагоне захватить альбом с семейными фотографиями).
Дальше больше: будучи в эвакуации, Ритка пыталась стянуть дыню с бахчи, чтобы накормить себя и умирающую от тифа мать. Маргошу посадили. И вместо нее в беседку вселилась Ритка Бандитка, или Черная Ритка. Хитрая живучая ведьма с проседью на челке, она заняла все небесное помещение и завела там свои порядки, превратив легкую беседку в крепость, а широкие окна в узкие бойницы. Пажей влюбленности и трубадуров веселья она превратила в ландскнехтов, всегда готовых к бою и грабежу. Черная Ритка не мешала Трагической Рите с ужасом и болью смотреть вдаль, а к Маленькой Ритке относилась с презрением — правда, заботилась о ней, регулярно перепрятывая ее в случае опасности.
Спустя годы, после войны и смерти Усатого Человека, несостоявшийся архитектор, но отличный переводчик с испанского Маргарита Борисовна, успешно и уверенно правившая собой во всех мирах, столкнулась на литературной конференции с испанским поэтом Хайме. И в небесах вздрогнул мощный каменный замок, полный войск, страданий и опыта. Гулять они начали с вестибюля, после покатились по местам, где гуляли до войны: здесь жил Вадбольский (погиб в лагерях), здесь Гера и Женя (погибли в ополчении), тут работали родители…. Замок вертелся все быстрее и быстрее, отваливались башни, крошились стены. Трагическая Рита и Ритка Бандитка пытались сдержать напор, но из подземелий замка рвались наружу Ритка и Маргоша, круша толстенные стены, порабощая армии, что находились во внутренних покоях: отряд печали, отряд хитрости, отряды быстрого реагирования на хамство, агрессию, бытовые неудобства.
— Идиотки, вы погибнете! — орала Ритка Бандитка.
— Дура, он снова уйдет, и ты умрешь от горя! — рыдала Трагическая Рита.
— Беги, беги, Маргоша, Бандитка не знала воли, ей не понять, — шептала Маргарита Борисовна.
— Рви их, Ритка. От горя я не умру, тут бы от счастья не умереть, — вдохновляла Маргарита Борисовна давних узниц.
— Вот проезжая часть — много машин. Вот двор — кто-то форсит перед пацанами великом, кто-то пасет кого-то в песочнице.
— О, гляньте, переводчица привела себе иностранца, — догнал сзади настойчивый шепот.
Маргарита Борисовна неслась с Хайме туда, где дверь откроет вечная бабушка Фрума и, подплывая на ладье из иллюстраций Билибина, кивнет Маргоше и скажет: «О-о-о, Хаим-Янкев!»
Иллюстрация Ильи Баркусского
