- Масенька, Мася, – приговаривала старенькая тетя Роза, единственная выжившая из всей семьи, расчесывая Моисею седые кудри, пока он пил кофе – омерзительный, конечно, в походных условиях, совсем не то, что в Черной земле, но ничего не поделаешь. – У тебя сегодня важный день. Я погладила твою белую рубашку – надень ее, не забудь, и будь хороший мальчик. Уважай старших. Бог – он кто? непонятно, конечно, кто, но уж точно – старший, вот и обращайся с ним почтительно, и все у тебя сегодня сложится удачно.
Моисей застегнул рубашку на все пуговицы, кряхтя почистил ботинки и потащился в гору. Чем выше он поднимался, тем скользче становилась тропа и густел туман. Моисей боялся оступиться, не видя дороги; у него намокла одежда и разыгрался застарелый радикулит. Судя по всему, думал он, Бог сегодня встал не с той ноги – вот и приволок с собой это мокрое облако.
Бог и вправду встал не с той ноги. Он все обдумывал ковчег, который накажет построить Моисею, и ночью у него разыгралась инженерная мысль, не дававшая ему спать до утра. К тому же, утром он потерял левую туфлю из любимой пары, но был так раздражен, что не стал ее искать и выкинул правую. Не позавтракав, он отправился на встречу с Моисеем, и, когда спускался, его дурное настроение облеклось в грязно-серые водяные хлопья, от которых он так и не смог отделаться. Расписывая Моисею красоты будущего ковчега, пряное благоухание воскурений и аппетитные ароматы всесожжений, Бог утешился, даже развеселился и подумал было пригласить Моисея на плотный горячий завтрак из мясного ассорти с соусами и кукурузными лепешками, но тут узнал, что эти нетерпеливые и суетливые люди внизу забеспокоились и побежали плавить свою бижутерию, явно с какой-то дурной целью. Тут Бог опять расстроился и окончательно уверился в том, что день не задался.
Спускаясь обратно с двумя тяжеленными каменными плитами, Моисей уже предчувствовал, как будет теперь неделю отлеживаться в палатке, мазать спину целебными бальзамами и пить невозможно горькое пойло, которое готовит тетя Роза. Но до того еще придется разбираться с этими идиотами, отлившими себе какого-то мелкого рогатого скота из висюлек и побрякушек, в свое время спёртых под шумок у людей Черной земли. Подойдя к лагерю, он решил оставить скрижали от греха подальше за большим камнем у подножья горы, но не удержал – они выпали из рук и разбились. Моисей плюнул в сердцах, закурил и отправился к своим, ругаться.
Но как только Моисей скрылся за плотной дымовой завесой - для всесожжений на телячьем жертвеннике нанесли сырых дров, к большому камню приблизился один человек из лагеря, в рваных штанах и с разными глазами: один застыл в мечтательном добродушии, другой же цепко оглядывал окружающую действительность. Его звали Чудаком. Бывало, он зазывал гостей, поил их веселящим настоем, рассказывал истории, которые никогда ни с кем не происходили, и ко всеобщему восторгу плевался огнем. А бывало, целыми днями не выходил из палатки, лежал, накручивая на палец кожаную веревочку. Из Черной земли он спасся случайно: его, пребывающего в тяжелой депрессии, засунули в походную суму добросердечные соседи. В телячьих радостях всего лагеря Чудак не участвовал – у него не было золота, чтобы сдать на переплавку, да и вообще ему это было совершенно неинтересно. Он ушел к подножью горы, подальше от едкого дыма, и сидел тут, сосал травинку и крутил на пальце замусоленную веревочку. Он видел, как Моисей тащил с вершины каменные плиты, а потом уронил их, и пошел взглянуть на обломки. Среди них подобрал он небольшой осколок, умещающийся в кармане, и взял его себе – вместо совсем уже ветхой кожаной веревочки. Один скол камушка был цвета густого кофе, другой – цвета бараньего рога, третий – мокрого речного песка, а четвертый сверкал ослепительной белизной. Чудак назвал свою находку Хелек ми-ма ше-Натан Ашем ле-Моше (חלק ממה שנתן יי למשה), что значит «Частица того, что дал Бог Моисею». А из этого выводится слово ХиНАМ (חנ״ם), что значит «даром», ведь даром получил Чудак дар Божий – не вставал он ни свет ни заря, не карабкался на гору, не тащил тяжеленные плиты вниз по скользкой тропинке.
С тех пор Чудак не расставался с каменным осколком, носил его в кармане, рассматривал на солнце и под светом звезд, ласкал своими длинными пальцами. Он все реже устраивал посиделки у себя в палатке, зато когда устраивал, истории его были такими, что все забывали про веселящий напиток и ароматное курево, забывали, что вечер перешел в ночь, а ночь в утро, забывали про все на свете, и жены потом не узнавали мужей своих, а мужья – своих жен.
