В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле,
Старинная грозная башня чернела на черной скале.
В той башне, высокой и узкой, живала царица одна.
Прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна она.
Воспеть всей красы ее юной поэты двора не могли,
Руки ее нежной искали султаны и шахи земли.
Царевна славнейшего рода, что всходит к Давиду-царю,
Была она выдана замуж – оплакала участь свою.
Исполненный мужества воин, всех в войске сильнее стократ,
Был муж ее черен душою, творил непотребный разврат.
Она не стерпела позора, супруга прогнáла взашей,
Но память о подлых изменах, обида засела в душе.
Радея о подданных крепко, защитница сирых и вдов
Воздвигла высокую башню, в той башне роскошный альков.
Отмстить поклялась за жен кротких, что крест свой покорно несут,
Мужам же неверным и низким воздать за распутство и блуд.
Свой суд государев царица творила весь день дотемна,
Ночами ж – возмездие в башне. Не знала покоя она.
В той башне сквозь мрак полунощный блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи, манил он на отдых ночной.
И слышался голос царицы: он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары, была непонятная власть.
На голос невидимой дивы шел воин, купец и пастух:
Пред ним отворялися двери, встречал его мрачный евнух.
На мягкой пуховой перине, в парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя... Шипели пред нею два кубка вина.
Сплетались горячие руки, уста прилипали к устам,
Но утром неверного мужа никто не увидел бы там.
Из окон смотрела царица, в глазах затаив торжество,
Как воды реки уносили безгласное тело его.
В теснине Дарьяла лишь Терек, гремя, нарушал тишину;
Волна на волну набегала, волна погоняла волну.
Народ свой лечила от скверны, грехи выжигала огнем.
Прошли ее юные годы, и стало царице невмочь
Приманивать блудных прохожих у Терека каждую ночь.
Однако от башенных пиршеств она сыновей родила,
Они, возмужав, закусили в уделах своих удила.
Но мать им не благоволила, в них видя срамных кобелей,
Подобных отцам, что зачали их в похоти грешной своей.
И стала их в старую башню заманивать по одному,
И каждый спешил, возгордяся: все царство откажет ему.
И в башне сквозь мрак полунощный блистал огонек золотой,
Кидался царевичу в очи, манил он на отдых ночной.
Объят материнской заботой, сыновнюю ласку казал
Корыстный царевич и нежно заглядывал маме в глаза.
В них снедь отражалась и вина, покоев возвышенный свод,
И острые черные камни у башенных крепких ворот.
Подарено было немало ковров и кинжалов кривых,
Но утром высокого гостя не числили между живых.
Из окон смотрела царица, в глазах затаив торжество,
Как воды реки уносили безгласное тело его.
В теснине Дарьяла лишь Терек, гремя, нарушал тишину;
Волна на волну набегала, волна погоняла волну.
Уделы других проезжая, постиг, что расстроился мир:
Все братья злодейски убиты – ему ждать того же конца.
Но путь продолжал он упрямо, не поворотил жеребца.
На пиршестве кубок за кубком тайком выливал под ковер,
А в полночь седую царицу на крышу насильно отвел.
Он мнил, что увидит из окон, в глазах затаив торжество,
Как воды речные уносят коварную матерь его.
Но в башне той белый был камень, сверкал он и ночью, и днем,
По замыслу хитрой царицы, вся башня держалась на нем.
В преддверии жуткой кончины успела она на лету
Из кладки тот выдернуть камень и сгинула с ним в темноту.
В глубокой теснине Дарьяла, где Терек гремит средь теней,
Высокая рухнула башня, мать с сыном остались под ней.
Поскольку тот камень чудесный и в смерти сжимала в горсти,
Расцвел там каштан белоснежный и днесь продолжает цвести.
И самую светлую память народ о царице хранит:
Сосуд благочестия кроткий и царства бестрепетный щит.
В угрюмом ущелье лишь Терек теперь нарушает покой
Да воин иль пастырь, бывает, проходят здесь горной тропой.
