Владимир-Волынский. Роспись интервью № ХХХ.
Эмесдикер Хана-Рохл Исааковна
19??-го года рождения
[…]
Соб. [Собиратель]: А расскажите, пожалуйста, про ди... ну, что-нибудь из прошлого хасидской общины вашего города. Какие-нибудь истории, которые вы знаете от старших родственников.
Инф. [Информантка]: Господи, <нрзб> неужели про Нее приехали выспрашивать? При царе еще приезжали, при советской власти приезжали, до войны приезжали. Потом забыли вроде как, намертво. Я уж думала, не приедут больше, а вот те на – вспомнили. Про ди мойд хотите услышать? <нрзб> А я и не знаю ничего. Так, говорили, была тут одна бесноватая…
Соб.: Но все-таки, может быть, вам еще что-то про нее известно? почему ее так прозвали? за счет чего она прославилась?
Инф.: Я знаю?! Тоже мне, нашли старуху-дурку все им рассказывать. Хотя… <нрзб> что уж теперь отмалчиваться <нрзб> и кому, если не мне <нрзб>. Ладно, я вам расскажу эту историю, как сама слышала. История длинная. Это когда еще было. Жили тут люди одни, муж с женой, значит, и долго-долго пытались зачать ребенка, но не имели удачи. Когда уж совсем отчаялись, отправились к ребе, и тот это… обещал им, что скоро будет у них ребенок, сын. И вскоре родилось чадо, только… это вот… не сын, а девочка. Рыжая девочка. Красивая такая, маленькая, но очень красивая.
Ну, она росла, росла, а потом, значит, только ее просватали, и тут мамэ ее вдруг померла. Так она… это… с тех пор стала ежедневно ходить на бейс-ойлем, кладбище, значит, молиться на могиле своей мамэ, и долго ходила, пока однажды, как это вам рассказать, ну, в общем, испугалась чего-то и побежала, споткнулась, упала и ударилась головой. Потом, значит, несколько дней была в беспамятстве, а когда очнулась, стала, ну, совсем другим человеком.
Но это, понимаете, как рассказать. Потому что ведь на самом деле она там нашла Камень. Он был очень важный камень, ну, осколок лухес, лухес а-брис – вы, может, слыхали, раз уж давно тут ездите и расспрашиваете? В него многие верят, что он… вот это вот… душу дает особую, и силу, и свет, и святость. И вот она нашла его, значит, у могилы матери-то, и так это на нее подействовало, что заболела и прям при смерти была, так что ей, короче, чуть не имя собирались менять. Зачем? Ну это, вроде как чтоб обмануть малхемувес, ангела смерти.
Только вот это вот вам никто не расскажет, а скажут только, что, ну, ударилась головой или еще чего глупее. А все из-за чернобыльского ребе <нрзб>, а клог цу им. Потому что, значит, он приехал, прослышал про Камень-то и приехал – охотиться за ним, значит. Может, думал, что это а тайерер штейн, какая драгоценная цацка, ну, а димент, а перл… вот и хотел им украсить свой трон, или корону, что там у него в Чернобыле было, я не знаю. Отнял не отнял, Камень-то, неизвестно, но замолчать историю про то, что она, значит, его имела, то есть, получается, вроде как сам Камень ее выбрал, вот как, – это ему удалось. Распустил слух Чернобылер, будто ею на кладбище овладел диббук, ну, дух покойника, значит, и еще разные гадские слухи. А потом, говорили, приезжал сюда один, вроде вас, все про быль да предания всякие расспрашивал, так он пиесэ написал такую известную, ее еще в тэатре ставили, про диббука, и там вот эту вот всю историю с кладбищем и вывел.
Да, так что же это я, погодите, что мне вам еще за нее рассказать? Ну, короче, как очнулась, позвала своего татэ и заявила ему, что была, значит, на небе и получила новую душу. И еще разорвала свою… вот эту вот… помолвку и поклялась никогда-никогда не выходить замуж. И, я знаю, тогда, вроде, ее начали называть ди мойд, то есть, как это… Господи, когда нужно, слово на язык не идет… Девой, вот, Девой. И еще, после этой своей болезни, как проснулась, уже знала наизусть всю святую Тойре и все молитвы. Ну это, что бы там ихний ребе-то ни говорил, все благодаря Камню, конечно. И стала она, значит, исполнять все мужские мицвес, тфилн там налагала и… талес, молилась в талесе, и молилась все молитвы. А это, ну, было не принято. Потому что женщины всегда… было у них по полдюжины детей, и они не имели время идти молиться. По праздникам только, по субботам, по праздникам.
Потом… это… татэ ее помер, оставил ей большую йеруше, ну, наследство, значит. Так на эти деньги она сделала себе свой штибл, где, ну, учились, молились. Женщины, конечно, такого никогда себе не имели. Ее штибл был на втором этаже, в кирпичном таком доме. Там потом еще, я помню, аптека была, а после рэволюции сделали клуб железнодорожников. Он был очень красивый клуб, много разных кружков. К ней в этот штибл приходили простые люди за благословением, а еще, ну, хасиды – слушать ее уроки. Так потом это, появились ее собственные хасиды, ди хсидим фун ди мойд их называли. Еще ездила она проповедовать в соседние штетлех. Ну, я не знаю, что еще… Умела исцелять больных. Если раньше, ну и теперь тоже, когда что случается нехорошее, болезнь там или сглаз, волосы жгут, ну или травками натирают, или, бывает, яичко над головой ребенка бьют, а если совсем плохо, имя меняют в синагоге или продают, ну… как это… условно, в большую семью. Так тогда просто к ней шли и она все снимала – одной брухэ, благословением, значит. Спасала от всех цурес, бед там, неудач, болезней. Ее тогда все тут стали звать Ребе. И еще… как это сказать, Господи, голова дырявая… а гутэ йидене, святым человеком. После нее перила целовали и доедали с тарелки.
Ну все оно так шло, а потом, значит, всполошились эти. Приехали к ней двое – один из Ковеля, другой откуда-то еще. А она их взяла и не приняла. Как они, бывало, не принимали женщин-просительниц, чтоб те, значит, не смущали их высокие мысли своими глупыми просьбами. А тут она их не приняла. [Смеется.] Еще тогда вознегодовал местный цадик. Сам, говорят, был полное ничтожество, держался только за счет ихеса. Ну, вы знаете, что это такое? Происхождение, родство, да. Так он был сыном реб Шломо, из карлинской мишпухэ. А так-то, самого по себе, его, значит, никто не уважал, и тут еще такая конкурэнция! Ну и вот, ему в помощь понаехали еще ребе из разных штетлех, и главное, Чернобылер – <нрзб> корыстный, завидущий, <нрзб> ни цниэс у него, ни фрумкайт. Души доброй еврэйской он не имел. Стали они, значит, твердить, будто ею владеет диббук, а даже если и цадика душа, то трудно, мол, душе цадика иметь мир в теле женщины. И еще говорили… это вот… что она дружит с монахинями из христианского монастыря. А это тогда совсем считалось, ну, ужас-ужас. И эти, значит, думали, что так все хсидим от нее отвернутся. Ну и еще, вот, ее саму уговаривали, чтобы, мол, угомонилась она, оставила свою гордыню, закрыла штибл и вышла замуж. Чтобы, короче, вспомнила о своем тахлис… как это сказать-то… истинном бабьем деле – рожать, значит, детей.
Я там не знаю, что у них случилось, да и никто, поди, не знает и не знал никогда. Но как-то ее уломали. Говорили, что вот, отнял все ж таки Чернобылер тот ее Камень, а после этого пропала ее сила, и сопротивляться дальше уже не смогла. А как побрила голову – ну, знаете, перед хупэ, чтобы надеть шейтл, – так и забыла всю Тойре, ну и вообще. И слава ее пропала, и хсидим разбежались. А муж ейный так боялся своей жены, что и мужем-то ей, как положено, не стал, и они вскоре… зэй гобм зих гегетн. Ну а потом она уехала в Эрец Исройл, и там, говорят… это вот… стала мекубел, мекубелесте… и до ста лет дожила… ну да неважно. А мы, значит, остались без нее…
Соб.: Спасибо, Хана-Рохл Исааковна, спасибо большое за рассказ. А потом что было?
Инф.: Потом? Потом… ну что вам рассказать… Потом погромы были страшные, да, и женщин насиловали, и могилы разоряли. Вызнавали, значит, где богатые лежат, кого хоронили с кольцами и с золотыми зубами, и ночами эти могилы раскапывали. Такой вот беспредел. И еще, рассказывали, выкрестились многие, и бежали – кто в Киев переехал, кто в Москву, а кто и за границу. Потом и вообще несчастье было – рэволюция эта. И опять все побежали, туда-сюда. Вот. Это я уже сама хорошо помню. Потом голод был. Пережили его немножечко и – война. Вот войну уже мало кто пережил. Немцы нас не любили, так, особенно не любили и убивали, вот. Ну, вы знаете сами. А потом, кто остался, те всё забыли. И чтоб отдельно каструля для молока, для мяса, и чтоб на Пейсах отдельно иметь посуду, которую на чердаке держат, и чтоб, там, печку в шабес не топить, и, я знаю, что еще… язык еврэйский… Все забыли, ничего не делали. Решили вроде как так: без толку молиться – лоб расшибешь, а в рай не попадешь. Вот это уже совсем конец был. Всему конец. А все почему?..
Соб.: Почему, Хана-Рохл Исааковна?
Инф.: Ну так я же вам и рассказываю. Вот. В тяжелые эти времена старухи и женщины всё причитали: Ву из ди мойд, где же Дева?! И считалось, и меня так учили, что все эти цурес – в наказание еврэям города за то, что не отстояли ее против чужих-то цадиков. Вот так вот, значит. И вот… этот вот хурбн, что случился недавно в Чернобыле, – знаете? вы-то тогда маленькие еще были… это, значит, наказание за грехи того их ребе. За зависть его и жадность.
А еще говорили, что Чернобылер постарался уничтожить все документн, где упоминалась ди мойд. Мол, позор для общины. Чиновников подкупал, чтобы вымарать ее имя из переписи. Но мы ее помним. Они звали ее Ребе, и мы помним ее как Ребе. Девочек в ее честь называли. Вот и меня, да.
Бобеши мне говорила: вот если ты будешь хорошей, будешь послушной, будешь делать добро, ты сможешь видеть седьмое небо. И на седьмом небе увидишь Ее, ди мойд. И я, значит, как-то вечером уселась там на лавочке, возле хаты, решила: не пойду спать, а буду сидеть тут, пока не увижу седьмое небо. И досидела до того, что заснула. И вот это вот все мне во сне приснилось. Что небо, и ангелы поют – похоже на этих, на кузнечиков, и ди мойд – в талесе, а из-под талеса – рыжие кудри выбиваются, и руки такие мягкие-мягкие, она меня по лицу погладила и благословила.
Соб.: А почему, Хана-Рохл Исааковна, вы сначала рассказывать не хотели, а говорили «бесноватая», раз вы ее так почитали?
Инф.: Почитали? Ну да, почитали. Наши бабки верили в нее, как в Бога, хоть это и запрещено, конечно. Более цадик агодл, великого, значит, праведника, не знала Украйна. А боимся рассказывать, ну, потому что запрет чернобыльского ребе на это дело, вот. Боимся, что он отомстит с того света.
Соб.: Как отомстит?!
Инф.: Ну, я знаю… Может отомстить. Но я подумала: сколько уже можно молчать, потакать ему, а клог им. Но считается, что может отомстить, да. Причем не нам, женщинам, а мужчинам нашим, которые на том свете уже: отцам, братьям, сыновьям… у кого кто.
Соб.: А мужьям?
Инф.: Не-не-не, мужа у меня никогда не было. Мы, Ханны-Рохл, замуж-то не выходили, вот.
Соб.: А сколько вам, извините, лет, Хана-Рохл Исааковна?
Инф.: Так я и не знаю. Говорят, скоро столетие праздновать надо. А может, и того поболе. Так я, вот, и собираюсь в дальний путь, потихонечку собираюсь, давно уже.
