Батлер, вы принесли мой виски и сигару? Благодарю вас. Вы, Батлер, быть может, не одобряете мое недавнее пристрастие к виски? Я тоже не одобряю, ну да увы! тут ничего не поделаешь. О-хо-хо. Слышали ли вы, Батлер, о страшных убийствах в Уайтчепеле, потрясших весь Лондон? А убийцу-то так и не нашли. Вы, верно, не выписывали тут столичных газет, а уж как газетчики глумились над полицией, которая, бывало, опаздывала на место преступления на считанные минуты, а потом еще и стала плодить подозреваемых в совершенно непотребных количествах. Позор Скотланд-Ярду! Кого они только не обвиняли! Я, надо сказать, из любопытства, из чистого, хе-хе, любопытства, следил за этим делом и все знаю в подробностях. Все знаю в подробностях, да. Эта история заинтересует кого угодно, думаю, даже вас, Батлер, хотя любопытства и чувствительности в вас, я знаю, не более, чем в ваших перчатках. Между тем, соблаговолите принести еще виски.
Список подозреваемых открывал молодой спортсмен привлекательной наружности, содомит и самоубийца. За ним следовали два цирюльника-поляка, один из них, впрочем, польский жид. Был и еще один польский жид – то ли сапожник, то ли мясник по прозвищу Кожаный фартук. Был русский шулер и мошенник, выдающий себя за военного хирурга, – представьте себе, Батлер, какова наглость! И еще один лжелекарь – ирландский проходимец из Нового Света, женоненавистник и тоже, кажется, содомит. И наконец, дюжина женоубийц, моряк из Австралии и какой-то поклонник черной магии. Ну и сброд, право, – не находите, Батлер? Не удивлюсь, если они подыщут еще каких-нибудь оригиналов-иностранцев – авантюристов или агентов тайной полиции.
Что вы молчите, Батлер? Вам, быть может, интересно узнать, каковы были улики? С уликами дело обстояло туго. Зато полиция постоянно получала чудные письма, якобы от убийцы, иногда с приложенными к ними кусочками якобы плоти жертв. Помнится, были там даже вирши про «восемь маленьких шлюх». Изящно придумано, ничего не скажешь. Впрочем, я уверен, что письма эти сочинял какой-нибудь борзый газетчик, а может, и не один, хитро подделываясь под простонародную безграмотность, да еще собачатину сырую к своим писулям подкладывал, а к подлинному убийце это никакого отношения и не имело.
Но мало того, что они возились с этими письмами и не собрали достаточных улик. Никто так и не сумел разъяснить, почему убийца орудовал именно в Уайтчепеле, почему он охотился только за шлюхами, почему, наконец, он производил вскрытие брюшной полости, – вам понятно, Батлер? Проще говоря, зачем он взрезал им живот, этот белый женский живот, беззащитный, предназначенный к ласкам или к чадоношению, но не к ножу. А между тем я, да-да, я, мой милый Батлер, мог убедительно истолковать все эти странности, да только никто не желал меня слушать. Я собирался уже идти к инспектору Эберлайну, который бы наверняка внял мне – доктору медицины, доктору права, члену Королевского общества и, наконец, известному филантропу, но начальство госпиталя заставило меня молчать, хотя пару подозреваемых вытащили как раз из психиатрического приюта в Колни Хетч да из Бродмура, что в Беркшире, где они сидели сиднем, отказывались мыться и принимать пищу, но Королевский госпиталь – это другое дело. Королевский госпиталь должен быть вне подозрений! Так что мне не давали сообщить свои догадки полиции, но я упорствовал, в конце концов меня отправили в отставку, и вот я сижу в своем поместье... Расскажу хоть вам, Батлер. Принесите же еще виски, не сочтите за труд.
Итак, почему же Уайтчепел? А потому, что сей район находится в непосредственной близости от нашего госпиталя, что в Боро, – Королевского госпиталя Св. Марии Вифлеемской, в просторечии известного как Бедлам. А у нас в Бедламе был один идеальный кандидат на роль убийцы – не чета всем их неубедительным подозреваемым. Этот несчастный, польский жид сошел с путей разума на почве поиска некоего Камушка, как он говорил – осколка скрижалей Завета. Я его лечил и не раз выслушивал его нелепые фантазии, хотя многие мои коллеги были уверены, что лучше всего обходиться с больными по старинке – с помощью цепей и палок, на худой конец – обливать их ледяной водой, пускать кровь, ставить пиявки и давать слабительное, а вовсе не кормить бульоном и телятиной, не развлекать балами, книгами и певчими птицами в клетках, не лечить трудом, не разубеждать с помощью дагерротипов и уж точно не разговаривать с ними как с равными. Призыв ирландца к нестеснению просто возмущает наших стариканов! А те, кто помоложе, те гордятся новозаведенным у нас уютом и чистотой, но и они предпочитают с несчастными не общаться и не слушать лишний раз их речей, ибо вычитали у французов про индуцированный бред, как те это называют, délire induit, и теперь страшатся его больше всего на свете. Вы понимаете ли меня, Батлер? Проще говоря, боятся заразиться от своих пациентов их душевной болезнью. Я же, напротив, верил в силу обратного воздействия – лечебного гипноза, и потому общался с несчастными много и весь отдавался этому общению. Мне казалось, я чувствую их и понимаю, и лишь гипнотической силы мне не хватало, чтобы делать то, что считаю необходимым для их излечения, и снискать заслуженную славу. Если бы только можно было купить эту силу, как-то получить ее извне!
Тот жид рассказывал мне, весь дрожа и брызжа слюной, что осколок скрижалей чудесным образом дошел до наших дней со времен Моисея. Жид верил, что осколок дает своему хозяину особую власть над людьми. Вероятно, он хотел обладать камушком, дабы с помощью этой власти заполучить много денег – что еще нужно жиду! Это я жаждал гипнотической силы как таковой, исключительно в медицинских целях. Несчастный утверждал, что камушек проглотила у него на глазах одна лондонская путана. Потому что все шлюхи, говорил он, мечтают родить Мессию и тем искупить свои грехи, а этот камушек, если его проглотить, якобы сделает из вас Богоматерь, вот как! Нет, из вас, Батлер, не сделает, будьте покойны. Кстати, сядьте, дружище, в ногах правды нет. Сядьте-сядьте, я приказываю.
Я уверен, что этот жид сбегал ночами и совершал кровавые убийства, ища в животах уайтчепельских шлюх свое сокровище. Я говорил, что это он, но мне не верили, потому что в госпитале он был пациентом относительно тихим и незлобивым, убийца же, судя по всему, совершал свои преступления с такой яростью и жестокостью, которую, как полагали мои коллеги, невозможно было бы скрыть и в иное время. Однако я был готов объяснить и эту странность. Пару лет назад мне довелось прочесть новую книжицу одного небезызвестного сочинителя. Книжица называлась «Странная история…» и дальше два имени, которые я сейчас запамятовал. Меня поразила идея, столь доходчиво там выраженная, сочетания в одном человеке двух начал, двух совершенно разных натур. И если герой этой книжицы отделяет свою вторую, злую натуру от первой, добродетельной, принимая хитрое снадобье и творя ей отдельный облик, то возможно ведь и просто следовать ее велениям, скажем, ночью, днем сохраняя и являя всем обыкновенный свой характер. Главной же, впечатлившей меня в этой книжице, была мысль о том, что сколь ни подавляй вторую свою натуру, все равно она вылезет наружу, и чем дольше ее подавлять, тем сильнее и злее она будет, а если ждать слишком долго, то уж наверное окажешься у нас в Бедламе или, того хуже, в Бродмуре среди помешанных преступников. И ладно бы дело состояло только в удовлетворении низких страстей, как у героя этого занятного сочинения, а ежели есть великая цель, за которую – как в другой книге, весьма знаменитой, но вам, Батлер, полагаю, неизвестной, – можно и душу дьяволу продать, тогда и подавно подобает дать волю своей второй натуре. Ибо цель оправдывает средства, так я решил.
Так я решил, но никто этого не знает, кроме тебя, моего верного старого дворецкого, да ты и не понял, о чем речь, и уже давно клюешь носом, из-за чего я позволяю себе куда больше откровенностей, чем подобает джентльмену.
У меня нет ни жены, ни детей, и даже в лишнем стакане вина и в лишней поездке в клуб я неизменно отказывал себе, ибо всегда стремился к большему, чем быть простым доктором, – к тому, чтобы на меня не только молились в Бедламе и Св. Луке, но и отзывались с почтением и восхищением в Морнингсайде, Сальпетриере и Шаритэ. Ради этого я все свободное время возился с этими голодранцами, мечтая лечить их не порошками и тинктурами, а силой своего голоса и воли, гипнозом. Но у меня не получалось, сам я не мог, не мог, не мог, и бессильный гнев нарастал во мне. И тут я поверил в россказни жида – заразился его бредом, не иначе, – и решился выпустить своего беса, своего жилистого волосатого коротышку, дабы любым путем обрести могущество и стать великим мастером гипноза. Любым путем. Страшные преступления я намеревался свалить на безответного жида. Но свалить не вышло, а обо мне поползли слухи. Наверняка никто ничего не знал – были лишь подозрения. Но меня все равно отправили доживать свой век в поместье – ведь Королевский госпиталь должен быть выше любых подозрений.
Теперь я не вижу своего жида и уже ни в чем не уверен – ни в том, что шлюха проглотила камушек, ни в том, что камушек дает силу внушения и власть над людьми, ни в том, что он вообще существует. Но хоть я и излечился от бреда, я болен, Батлер, я совершенно болен. Я больше не мечтаю, я лишился своих великих надежд. Без них я отвратителен, без них я уродлив. Я ничем не лучше того несчастного жида в приюте, только у меня нет его безумия, чтобы во что-то верить и чего-то ждать. У меня больше нет страсти и нет желания жить, моя жизнь останавливается. С утра до вечера я читаю газету, читаю газету у камина – я лишь делаю вид, что читаю. Я болен, Батлер, совершенно болен. Я пью столько скверного деревенского вина, сколько не пил никогда, я пью дешевый шотландский виски, я пью дорогой французский коньяк из старых запасов, я пью ночи напролет – я не чувствую вкуса. Эти бессмысленные преступления, кровь этих грязных шлюх, этот проклятый грех тянет меня на дно, как камень – утопленника. Скоро я сдохну здесь, в своем поместье, как безупречный джентльмен и заслуженный доктор, так, правда, и не ставший светилом науки. Хотя честнее было бы мне сдохнуть в Бродмуре, среди душевнобольных преступников, а вернее – на виселице, ибо и душевной болезнью я более оправдаться не могу. Остается еще Лондонский мост – и воды Темзы навсегда погасят огонь моих мучений. Велите заложить экипаж, Батлер, когда проснетесь, – поеду-ка я в Лондон и покончу со всем этим, с этой некогда приятной штукой по имени жизнь, если только злобный коротышка во мне не передумает.
