Зимой в Париже в Центре Шоа прошла презентация французского издания «Книги погромов» (Calmann-Lévy, 2010). В 2007 году книга вышла в России с подзаголовком «Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны. 1918—1922 гг.». «Книгу погромов» составляют почти четыре сотни документов из восьми фондов Государственного архива Российской Федерации; это уникальная коллекция свидетельств очевидцев, указов и приказов, телеграмм, газетных заметок и проч. по теме этнического насилия в годы Гражданской войны. Эти документы изучила и обнародовала Лидия Борисовна Милякова, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН. В результате многолетней напряженной борьбы она извлекла эту коллекцию из ранее плотно закрытых фондов ГАРФа.
Переводчиком и ответственным редактором французского издания «Книги погромов» стал профессор Николя Верт (Nicolas Werth), известный французский советолог. Его отец, Александр Верт (1901—1969), британский журналист и публицист, был сыном русской эмигрантки и англичанина. На протяжении почти всей Второй мировой войны, с июля 1941-го по 1946 год, Александр Верт был московским корреспондентом газеты The Suday Times и радиокомпании ВВС. Итогом стала его книга «Россия в войне. 1941-1945», опубликованная в США в 1964 году. Эта, по словам автора, «человеческая история» была призвана открыть глаза западному миру на подлинные события, происходившие на Восточном фронте. «Я делал все, что было в моих силах, чтобы рассказать Западу о военных усилиях советского народа», — написал А. Верт в предисловии к своей книге. Это стремление донести до Запада правду о России отличает и труды его сына.
Николя Верт присутствовал на презентации французского издания «Книги погромов» и любезно согласился ответить на вопросы «Букника».
— Почему вы стали переводчиком книги?
— Я провел в перестроечной России три года — с 1986-го по 1989-й. То было время крайне значимое и волнующее меня как историка и сына своего отца. На моих глазах рушилась «официальная» историография, открывались архивы, стирались самые заметные «белые пятна» русской истории, — короче, восстанавливалась память народа. Появилась надежда, что будут стерты нестыковки между историей «для внутреннего пользования», то бишь секретной, и официальной «историей для всех». И сейчас я не мог не поучаствовать в этом процессе.
— Есть ли отличия между французским и русским изданиями?
— В сравнении с российской версией книга сокращена вдвое — до 500 страниц. Самые ключевые документы там, разумеется, сохранены. Однако если в российском издании фактически каждый погром представлен сразу несколькими документами, то французские издатели, для удобочитаемости, оставляли, как правило, один-два документа.
— В «Книге погромов» публикуются материалы, повествующие о фактах, о которых долгие годы История, по выражению В. Набокова, «молчала, словно крови в рот набрав». И ведь неслучайно вы, крупнейший специалист по истории СССР, занялись французским изданием. Вас заинтересовали новые материалы или новый взгляд на них? В частности, в чем отличие погромов Гражданской войны от погромов в царской России?
— Во время Гражданской войны евреев громили «белые», громили «зеленые», «петлюровцы», «махновцы». А «красные»?
— Громили все: петлюровцы, «золотопогонники», «махновцы», «зеленые». Громили армии: белая, польская, красная. Громили атаманы, громило крестьянство. В Белоруссии громили балаховцы (банды Булак-Балаховича). А еще был казачий антисемитизм, — впрочем, это вопрос особый. Казаки воевали и за красных, и за белых. Ссылаясь на Лидию Милякову, можно утверждать: все эти силы, сталкиваясь, меняя свои позиции, входя во временные коалиции с бывшими противниками, теряя власть и обретая ее, неизменно принимали участие в еврейских погромах. Ведь в головах у людей царил полнейший сумбур! Они могли пойти воевать за красных, но если вдруг какой-то приказ им не понравился, переходили на сторону белых.
— Ну, а что стало для вас новым взглядом на эту проблему?
— Им стала так называемая идеологизация погромов, восприятие их в качестве исполнения «национального долга», как это было, например, в страшном проскуровском погроме (февраль 1919 года).
Солдаты [...] побросали оружие и перешли на сторону большевиков, заявив при этом, что глуховские евреи их подкупили, чтобы они воевали против большевиков... Большевики заняли город. По городу рассыпались вооруженные партизаны и крестьяне. Отдельные группы стали обходить дома и спрашивали: «Где здесь живут жиды?»
— Какова, по вашему мнению, глубинная причина этой бойни, которая шла на протяжении Гражданской войны?
— Причина — деморализация общества, люмпенизация крестьянства, в частности, на Украине. Деградировавшие крестьянские массы самоорганизовывались на погромы. Поводом мог стать любой абсурдный слух. Так, в «Книге погромов» дается пример: «евреи в Америку отправляют гусей, набитых золотом!» (sic!). Или же: «Евреи хотят избрать своего царя». Но на страницах книги — не только обывательские пересуды. Чего стоит, например, высказывание некоего «образованного» поручика: «Я человек интеллигентный, но когда вижу еврейскую кровь, то чувствую нравственное удовлетворение». И у всех этих противоборствующих сил мотивация была примерно одна и та же: «все евреи — большевики»; «все комиссары — евреи»; «все евреи — спекулянты» (в ревкомах занимались вопросом продовольствия в основном евреи). Все это отчасти напоминает классовую ненависть — хотя истинные мотивы погромщиков, конечно, вне классовой борьбы. Зато большую роль играл фактор наживы: узнав, что где-то будут громить евреев, нейтральные крестьяне окрестных сел стягивались туда на пустых подводах.
В местечко вступил полк 2-й Терской пластунской бригады. Солдаты сейчас же приступили к грабежам и убийствам... Погром длился почти неделю... Почти все местечко было обездолено. Крестьяне окрестных сел, которые участия в погроме не принимали, увозили на возах еврейское добро себе домой. Во многих случаях выламывали окна, двери, деревянные и железные части строений — все это увозили в деревню.
— Чем, на ваш взгляд, вызвано относительное невнимание мировой общественности к этой кровавой странице российской истории?
— Таких причин, по меньшей мере, три. Первая: трудность изучения из-за того, что раньше доступ к документам из советских архивов был практически закрыт. Вторая причина: громадность общей панорамы «смутного времени», хаос, в котором утонули даже такие «детали», как резня евреев в Белоруссии и на Украине, в Польше и Литве, на Волыни и в Балтии. Наконец, третья причина — эту резню затмила черная тень Шоа.
— Расскажите, пожалуйста, о вашей позиции в отношении огульной сатанизации советской истории. Что представляет собой так называемый «ревизионизм» в области советологии?
— Сейчас, когда больше нет СССР, экс-советологи и другие продолжают делать акцент на понятие «тоталитаризм», который противопоставляется понятию «демократия». Я же руководствуюсь идеей необходимости преодоления раскола между «школой тоталитаризма» и «ревизионистской школой». По моему мнению, после развала СССР и получения хотя бы частичного доступа к архивам этот раскол вообще потерял смысл. Я скорее склонен заниматься историей общественных отношений, которая долгое время оставалась «бедной родственницей» советологии, нацеленной исключительно на политику.
– Как сказано у Пушкина: «Я гимны прежние пою...» Чем, по вашему мнению, вызвано подобное акцентирование? Желанием воспевать западную демократию или желанием опорочить косвенно постсоветскую Россию?
— Полемизируя с некоторыми советологами, считающими, что тоталитарный контроль над советским обществом был эффективен, я утверждаю, основываясь на ныне опубликованных отчетах советских спецслужб, что зачастую наблюдалось очевидное несоответствие, водораздел между желаемой и фактической реальностью.
— Вместе с антикоммунистом Стефаном Куртуа вы участвовали в составлении «Черной книги коммунизма» (1997). Но потом в Le Monde вы выразили несогласие с некоторыми положениями Куртуа. В чем конкретно вы не согласны с его позицией?
— Прежде всего, я возражал против преувеличения числа жертв коммунизма в СССР: Стефан Куртуа в предисловии к «Черной книге коммунизма» называет 20 миллионов жертв репрессий, тогда как на самом деле их было 15. При подсчете числа жертв коммунистических режимов он объединяет число убитых в ходе различного рода карательных операций, погибших вследствие социальных и экономических экспериментов, которые осуществляли над своими народами коммунистические правители. Но еще больше возражений вызывает тезис Куртуа, упрощенчески приравнивающий коммунизм к нацизму. И хотя он и предлагает отдать свой тезис «на суд истории», на мой взгляд, он проводит рискованную параллель между так называемым «классовым геноцидом» коммунистического режима и «расовым геноцидом» нацизма. Тем самым Куртуа смешивает понятия коммунизма как государственной идеологии ряда стран и коммунизма как философского учения. Такой аспект не выдерживает исторической проверки. И вообще, чем больше сравнивается коммунизм с нацизмом — тем больше разница бросается в глаза.
— Ваш отец Александр Верт в бытность свою английским корреспондентом в СССР во время Второй мировой войны писал разные репортажи. В том числе он ведь писал о концлагерях, верно?
— Да, мой отец был откомандирован от ВВС в Майданек, освобожденный Красной Армией. При поспешном бегстве нацисты не успели уничтожить там ни газовых камер, ни крематориев. Тем самым была предоставлена уникальная возможность убедиться в их существовании. Там, например, есть потрясающее описание двери в газовую камеру: посреди нее, пишет мой отец, был глазок — кружок диаметром три дюйма, составленный из сотни маленьких дырочек с фирменным знаком производителя, — чтобы жертвы не разглядели, какого цвета глаза у наблюдающего за их агонией.
Этот репортаж, написанный 23 июля 1944 года, ВВС не пропустила. Моему отцу якобы «не поверили», даже обвинили в том, что он «попался на удочку советской пропаганды».
— Чему «Книга о погромах» может научить Запад?
— Эта книга — предостережение, ибо здесь трактуется проблема «социально разрешенного насилия», что актуально и в отношении кое-каких процессов, происходящих в наши дни. Она напоминает: для погромщиков, как в дальнейшем для нацистов, характерно ощущение не только фактической ненаказуемости, но и оправданности своих действий. И это отличает погромы и геноцид от общественно осуждаемых криминальных проявлений, таких, как хулиганство и бандитизм, с одной стороны, а с другой — от действий в военное время, санкционированных законом и общественной моралью. Не зря Фонд Шоа и один из его руководителей, доктор Жорж Бенсан (автор вступительной статьи к французскому изданию), проявили к «Книге погромов» особый интерес. Они уверены, и я вместе с ними, что эта книга поможет понять истоки европейского и французского коллаборационизма периода Второй мировой войны, а тем самым вновь сможет привлечь внимание к проблеме антисемитизма, увы, не утерявшей актуальности для Франции и сегодня.
О чем, собственно, шла речь:
Погромы в Белоруссии и на Украине. Свидетельства очевидцев, доклады, документы
