Цепочка ассоциаций «евреи-чукчи», ограничивающаяся у большинства русскоязычных граждан фамилией олигарха-англомана, для этнолога всегда начинается с имени Владимира Германовича (Натана Менделевича) Тана-Богораза.

Его биография состоит из сплошных противоречий. Еврей, открыто гордящийся своим еврейством, — и выкрест. Революционер-народоволец, старый подпольщик, так до конца и не принявший марксизм. Студент-недоучка, ставший классиком мировой антропологии. Чукотские шаманы приезжали к нему с дальних стойбищ и просили отыскать в «колдовской книге» — полевом блокноте — забытое заклинание. Чехов и Короленко хвалили его прозу. Автор «Веселого ветра» и «Гимна НКВД» Лебедев-Кумач беззастенчиво украл его «Песнь о Цусиме».

Всемирную же известность Тан-Богораз получил как этнолог и лингвист. Племянница ученого, известная диссидентка Лариса Богораз пишет о дяде, с которым сама не была знакома: «…по-настоящему я узнала, кто он был, когда уже училась в лингвистической аспирантуре и читала книги у Ник. Серг. Трубецкого. Там о Тане-Богоразе сказано, что он был чуть ли не родоначальником новой фонологической школы — и это мне очень льстит: cлава Богу, не все Богоразы — революционеры, народовольцы и марксисты».

Натан Богораз родился в 1865 году в «глухом городишке Овруч в глуши Волынского полесья». Через несколько лет после его рождения (всего в семье было восемь детей) Богоразы перебрались из волынской глуши в «жирный город Таганрог», где Натан, «еврейский мальчик раннего включения» (определение Людмилы Улицкой), в семь лет упросил отца отдать его в гимназию. Для чего понадобилась новая метрика, состарившая Натана на три года.

Богоразы были весьма своеобразным семейством. Отец, выходец из раввинской семьи, знавший Талмуд «на острие шила», рано, по обычаю, женился и к двадцати годам успел обзавестись тремя детьми. Натан вспоминает в своей автобиографии, что отец походил не на чахлого местечкового ешиботника, а «на великого Петра, как его рисуют на портретах», мог поднять за передние ноги лошадь и обладал редким для еврея умением пить «бесконечно много, совершенно при этом не пьянея». Обладал реб Мендл и другими талантами: абсолютным музыкальным слухом и приятным тенором, что позволяло ему «в трудные минуты последующей своей карьеры» наниматься в синагоги хазаном, а также «довольно много писал по-древнееврейски, по-новоеврейски и даже кое-что напечатал». Перепробовал множество занятий. «Но деньги у него не держались — был он азартный картежный игрок, что заработает — спустит».

Царившая в доме атмосфера наложилась на учебу в «степной» гимназии, где часть учителей состояла из ссыльных, а ученики почитывали украденных в гимназической библиотеке Писарева с Чернышевским, и дала свои плоды.

Как и страдальца Тевье, реб Менделя постигло двойное несчастье: уходя в революцию, дети крестились. Правда, младших сестер чаша сия миновала — они отучились в консерватории, повыходили замуж и «открыли домашнюю фабрику для изготовления детей». Зато старшая — Перль («Жемчужина») после окончания гимназии уехала в Петербург учиться на Бестужевских курсах, а в 1878 году вернулась в родительский дом «добела раскаленная народовольческим огнем». Отец собирался приискать ей жениха, но не успел — Перль уже выбрала свою дорогу. Впрочем, женой и матерью она стать успеет — и умрет вместе с грудным младенцем в Московской пересыльной тюрьме в ноябре 1884 года. Ее муж, народоволец Михаил Шебалин, вместе с которым она проходила по знаменитому киевскому «делу двенадцати», проживет еще долго — до рокового 1937-го. Перль Менделевну Богораз бесполезно искать в анналах «Народной воли» — там она значится под именем Прасковьи Федоровны Шебалиной.

В свое время «для целей революционных» крестятся и ее братья. Лариса Богораз наивно удивляется тому, что у нашего героя и его брата, в будущем знаменитого хирурга, были разные отчества: Германович и Алексеевич — по крестным отцам.

В 1880 году будущие Владимир и Прасковья (тогда еще Натан и Перль) отправились учиться в Петербург. «Что делать? — учиться, читать или бегать на тайные сходки?» Выбор был сделан в пользу сходок, хотя юный Натан поступил-таки на естественное отделение физмата и даже захаживал на лекции. На втором курсе он переводится на экономическое отделение юрфака. Штудирует «Капитал» в студенческом кружке. Общается с Желябовым, под влиянием которого в день университетской годовщины студенты «репетируют» трагедию 1 марта — с обличительными речами, разбрасыванием прокламаций и пощечиной министру просвещения Сабурову.

Через два года Натан был арестован во время студенческой сходки и выслан в Таганрог. Там он работает в подпольной типографии, а вскоре решает организовать на недавно открытом заводе «хорошенькую забастовочку». Словно не замечая трагикомизма ситуации, Богораз вспоминает о встречах с рабочими: «Были они такие же молодые, как мы, и денег зарабатывали больше, чем мы. <…> Поставят <…> самоварчик, нарежут колбасы <…> — нас же угостят, не хуже буржуазного. Набралось их сразу в кружок около десятка, я им читал курс по политэкономии, и слушали они чрезвычайно внимательно. Еще одна подробность — в то время никто из них не пил».

«Забастовочка», к счастью для рабочих, не состоялась — Натана арестовали и на 11 месяцев упекли в Таганрогский острог, где для него «началось одновременно общение с народом, человеческое “дно” и Кузькина родительница. Там же, очевидно, родился <...> вкус к этнографии».

В июле 1885 года Богораз из конспирационных соображений принимает православие. Этот поступок он объясняет противоречиво и весьма пространно:

В то время принять православие значило перестать быть евреем. Я, однако, евреем быть не перестал, о чем засвидетельствовал многими поступками <…> Говорить о моем православии или христианстве, разумеется, смешно. Но с ранней юности я себя считал не только евреем, но также и русским <…> Человек может прекрасно иметь два национальных сознания: итальянец из Тессина и швейцарец, валлиец и вместе англичанин. Ведь, кроме того, я чувствую себя беллетристом и этнографом, русским революционером и русским интеллигентом, европейцем, участником западно-восточной культуры <…> И прежде всего я чувствую себя человеком. Человек — это имя большое, всеобъемлющее, ясное.

Иногда он даже сравнивал себя с испанскими крещеными евреями, маранами. При этом признавался, что для него «отдать свое старое имя, звание — жертва была небольшая <…> Мелкая народность — это тесная душевная тюрьма, и всех теснее — тюрьма еврейская, тысячелетнее гетто. Благословляю судьбу свою, что я из этой тюрьмы своевременно вышел».

В декабре 1886 года Богораз вновь арестован и следующие полтора года проводит в «живой могиле» петропавловской одиночки. Чтобы не сойти с ума, изучает английский. А в 1889 году отправляется в ставшую для него судьбоносной колымскую ссылку. «Колымск — это особая планета <…> глыба льда, брошенная в безвоздушном пространстве и застывшая без движения над бездной…», – пишет Богораз из ссылки своему другу Льву Штернбергу. Однако и здесь жизнь ссыльных, вынужденных вести натуральное хозяйство, была не лишена некоторой приятности. «С населением мы ладили отлично, особенно с девицами», – вспоминает этнограф, а казаки и полиция и сами боялись революционеров, как огня. Исправник, с которым ссыльные по-приятельски резались в карты, даже затеял было со скуки читать «Капитал», но, не одолев первого тома, жестоко запил.

Жадный ум молодого человека не удовлетворялся чтением «увесистых книг на разных языках» — основным развлечением ссыльных. Позднее Богораз подведет под свой интерес к этнографии идеологическую базу: «Социальное задание эпохи для последних землевольцев и народовольцев, попавших в дальнюю ссылку на крайнем северо-востоке, состояло в изучении народностей, разбросанных там, первобытных, полуистребленных и почти совершенно неизвестных». А пока он «странствовал с чукчами и с ламутами верхом на оленях, питался летнею падалью, как полагается по чукотскому укладу», делая записи то карандашом на морозе, то оленьей кровью в тепле чума.

Богораз собирает также фольклор русских обитателей Колымы, полученные материалы отсылает в Москву, председателю Этнографического отдела Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете В.Ф. Миллеру, который публикует их в «Этнографическом обозрении». Благодаря этим публикациям Богораза пригласили в Якутскую этнографическую экспедицию, организованную в 1894 году Восточно-Сибирским отделом Русского географического общества на средства промышленника-мецената Сибирякова. В задачу Богораза входило изучение русских, чукчей и ламутов, проживающих в Якутском, Олекминском и Колымском округах. Отсутствие переводчиков заставило прирожденного лингвиста в сжатые сроки досконально изучить грамматику, морфологию и синтаксис чукотского и эвенского языков.

Оценив талант молодого этнографа, несколько влиятельных членов Императорского русского географического общества (в первую очередь — академик В.В. Радлов) ходатайствуют перед властями о разрешении для Богораза приехать в Петербург в конце 1898 года — по истечении срока его ссылки. Его приглашали работать в Музее антропологии и этнографии. А вскоре молодой ученый получает чрезвычайно лестное предложение от «отца американской антропологии» Франца Боаса. Целью Северо-Тихоокеанской (или, иначе, Джезуповской) экспедиции было изучение взаимовлияния культур Старого и Нового Света. Кроме партий, занятых изучением аборигенного населения Северной Америки, Боас подбирает группу для изучения народов Камчатки и Чукотки, культурно близких американским аборигенам. В эту экспедицию Богораз отправляется вместе с женой Софьей Константиновной, которая много помогала ему в фотографировании аборигенов и сборе коллекционных материалов.

Работа в экспедиции дала Богоразу не только возможность совершенствоваться в профессии, но и значительные материальные выгоды: по контракту, заключенному на три с половиной года с Американским музеем естественной истории, участники экспедиции получали по 100 долларов ежемесячно, а также оплату переезда из России в США и обратно. В обязанности российских ученых входил сбор этнографических и антропологических коллекций, а также «изучение языка, мифологии и антропометрические измерения» аборигенов.

Блестяще справившись с задачей, Богораз по условиям контракта отправляется в Нью-Йорк, где работает куратором этнографической коллекции АМЕИ, обрабатывает привезенные из экспедиции материалы и пишет свою ставшую антропологической классикой 4-томную монографию «Чукчи».

Богораз не оставляет в Америке и занятий литературой: первые рассказы о чукчах он написал еще в 1894 году, а в 1896-м начал печатать свои «Чукотские рассказы» под прозрачным псевдонимом Н.А. Тан). Кроме беллетристики (роман «За океаном», повесть «Авдотья и Ривка» — одно из немногих произведений, где затронута еврейская тема), Богораз пишет серию очерков о русских сектантах-духоборах, эмигрировавших в Канаду из-за религиозных преследований и другие этнографическо-бытовые очерки.

Не только литературные произведения, но и научные труды Богораза пронизаны эмоциями, в первую очередь — восхищением объектами исследования. Невообразимо грязные, умывающиеся мочой и поедающие насекомых аборигены предстают перед нами подчас более сострадательными и великодушными, чем их цивилизованные соседи:

&&Однажды <…> оленный чукча спас куропатку, затравленную соколом <…> В другой раз женщина на одном из стойбищ заплатила моему вознице, чтобы он освободил от наказания одну из своих собственных собак. Еще более замечательно то великодушие, которое оленные чукчи проявляют к людям, находящимся в нужде, хотя бы это были люди чужого племени и языка.&&

По словам этнографа Д.К. Зеленина, в Богоразе «беллетрист часто боролся с ученым и нередко побеждал». Вот портрет шамана, «сменившего пол» по требованию духа-покровителя: «Лицо Tiluwgi <…> было похоже на трагическую женскую маску, соответствующую телу великанши из другой человеческой породы». Беллетристические же вещи Тана часто, напротив, грешат излишней этнографичностью. При этом, в духе известной традиции русской классики, героями часто выступают чукотские «маленькие люди»: кривоногий бобыль, молодуха на сносях, оставшаяся одна на зараженном стойбище и спасенная случайным бродягой.

С 1904 года Тан-Богораз вновь в России. Все вернулось на круги своя: политика, тюрьма, литература. В январе 1908-го он включился в знаменитую дискуссию, разгоревшуюся вокруг статьи Корнея Чуковского «Евреи и русская литература», где тот определял вклад писателей-евреев в русскую литературу как ничтожный и советовал им сконцентрироваться на создании литературы собственной. Тан, отстаивая права евреев-литераторов, заявил, что русский — его родной язык, по каковой причине он и считает себя русским писателем. В дискуссии выступил и Владимир Жаботинский. Ответствуя экс-Натану, будущий Зеев ехидно заявляет: «Если г. Тану или другим уютно в русской литературе, то вольному воля <...> при малом честолюбии и на запятках уютно».

С началом Первой мировой 50-летний Богораз добровольцем уходит на фронт — начальником санитарного отряда. Октябрьскую революцию воспринимает вначале в штыки, о чем впоследствии вспоминает «в порядке самокритики»: «В то время мы, интеллигенты, были вместе с буржуями, с правящими классами. И сколько мы насмехались и кляли эту самую революцию…»

В послевоенные годы Франц Боас посылает голодающему Богоразу одежду и деньги — замаскированную под дополнительную плату «гуманитарную помощь» (при том, что на Богоразе все еще висели долги по экспедиционным материалам, которыми он, по собственному признанию, был просто неспособен заниматься — в то время «в его уме и сердце не было места для науки»).

О последних полутора десятилетиях его жизни официальные биографии ученого бодро рапортуют: «…пережил кризис и все же принял пролетарскую революцию <…> член-корр. Академии наук, профессор Института народов Севера и ряда ленинградских вузов <…> принял деятельное участие в создании и работе Комитета Севера при Президиуме ВЦИК <…> занимается проблемами письменности северных народов <…> написал первый букварь на чукотском языке “Красная грамота” <…> директор Музея религии и атеизма…»

…Он еще втолковывает студентам важность полевой работы, заявляя с первой лекции, что «этнографом сможет стать только тот, кто не боится скормить фунт крови вшам», тщетно пытается совместить невозможное — марксистскую идеологию и принципы американской антропологической школы, еще наивно объявляет себя «комсомольцем», только постигающим науку марксизма. Но эпоха относительного либерализма уже закончилась. В конце 20-х, после эмиграции Иохельсона и смерти Штернберга, Богораз остается последним из русских этнографов старой закалки. А после резолюции, принятой в 1929 году на совещании этнографов Москвы и Ленинграда, которая отрицала существование этнографии как самостоятельной науки и делала предметом исследования «социально-экономические формации», о полноценной научной работе не могло быть и речи. В одном из последних писем к Боасу старый ученый признается, что подумывает об эмиграции. Но жизнь распорядилась иначе: 10 мая 1936 года он скоропостижно умирает — как и жил, в дороге, оставшись, по словам современников, все той же непокорной «дикой чукчей».

Еще о революционерах:

Красная Эмма

Еще об этнографах:
Барбара Майерхофф
А индианише мамэ