Приезжая в Европу, я никогда не хожу в еврейские музеи.
Приезжая в Европу, я всякий раз возвращаюсь домой. Где бы я ни оказался впервые – в Париже, Лондоне, Праге, Будапеште, Барселоне, Амстердаме или Венеции, я испытываю одно и то же ощущение, которое более всего сродни воспоминанию. Это отнюдь не то узнавание по книгам, картинам и фильмам, на которое можно было бы списать déjà vu. Это – еврейское узнавание дома. Ощущение это, пожалуй, биологического свойства, оно сродни переживанию перелетной птицы, избавленной от локальной ностальгии по той простой причине, что ее родное гнездовье простирается от Гибралтара до финских хладных скал. И еще, не сочтите за кощунство, оно соприродно соображению наших мудрецов, благословенна их память, о том, что изучение Торы есть не столь познавание, сколь припоминание. И то, и другое, вероятно, закодировано в наших генах.
Гены как-то естественно направляют течение мысли к геноциду. Один мой компатриот из литературного мира сравнил произошедшее в тридцатые-сороковые годы прошлого века между Германией и еврейством с разводом. Мол, жили не тужили вместе на протяжении веков, то душа в душу, а то и с раздорами, но вот лопнуло терпение – и развелись. Прочитав эту притчу, я чересчур живо представил себе бракоразводный процесс, когда одного из супругов, выжившего лишь чудом, выносят из здания суда на носилках. Нет, операция немцев со товарищи по отсечению больного вредоносного органа от здорового тела Европы не удалась. В Европе без евреев остаётся всего лишь некая опа, о свойствах и качествах которой нам не дано судить.
Макс Эрнст. Европа после дождяМне как-то незачем идти рассматривать коллекции иудаики. Дело тут отнюдь не в принципе. Займись я этой темой, и меня, возможно, нельзя будет оттащить от еврейских музеев Европы. Но я не специалист в иудаике, хоть и не зарекаюсь, а вот народ мой не могу воспринимать как некую этническую группу, члены которой проживали в определенные периоды на территории определенных стран, периодически запирались в гетто, молились в синагогах, благословляли кошерное вино, нюхали благовония, зажигали свечи, пользуясь при этом художественно оформленными ритуальными аксессуарами, и иногда развлекали коренное население чувствительной музыкой и комическими куплетами.
Нет, мы были самой Европой, частью ее живого тела. Мы строили не одни только синагоги, сочиняли чаще всего отнюдь не молитвы – когда нам позволяли, а зачастую и без спроса – и решали проблемы, далекие от узких общинных интересов. Наша причастность к европейской жизни была гораздо более естественной, чем это принято считать, и гораздо более ранней, чем так называемая «еврейская эмансипация», совпавшая по времени и по духу с чешской, венгерской, греческой, норвежской и прочими. Ведь ворота первого в Европе венецианского гетто стали запираться только в 1516 году, да и то лишь на ночь. Эта причастность была, к тому же, гораздо более широкой, чем привязанность других европейских народов к своим локальным лежбищам. Кочующие животные тоже имеют родину, только территория ее шире и просторнее, чем у оседлых, и измеряется маршрутами странствий. Что тоже, вероятно, заложено в генах. Ведь и Землю Израиля Господь дал Аврааму и его потомкам, «чтобы ходить по ней».
Речь, произнесенную на получении Премии Иерусалима в 1985 году, Милан Кундера начал такими словами:
"Тот факт, что важнейшая из присуждаемых в Израиле премий посвящена всемирной литературе, является следствием многовековой традиции. Евреи, лишенные своей земли, всегда питали особые чувства к наднациональной Европе, воспринятой не как географическое, а как культурное единство. Если они и после трагического разочарования, доставшегося им в наследство от Европы, продолжают хранить верность этому европейскому космополитизму, то Израиль, их вновь обретенная маленькая родина, видится мне подлинным сердцем Европы, удивительным сердцем, расположенным вне тела".
Приезжая в Европу, я хожу по улицам городов, словно по залам музея, который для меня то же самое, что для белоэмигранта родовое дворянское гнездо после национализации. Всякий раз я оказываюсь в еврейском музее без вывески, и вопрос состоит лишь в одной тонкой дефиниции: идет ли речь о музее вымершего народа, который в расширенном виде воплощает в жизнь замыслы нацистов, или перед нами более или менее жизнеподобная действующая модель, некий «Евродисней» на самоокупаемости?
Пребывание в любом европейском городе с некоторых пор включает для меня долгие прогулки по кладбищам. Дело в том, что Гали-Дана более десяти лет фотографирует флору и скульптуру в местах вечного успокоения, а я сопровождаю ее, исполняя обязанности оруженосца, инвестигатора и теоретика. Конечно, в фокусе нашего профессионального внимания оказываются, в основном, общие муниципальные кладбища, по части скульптуры, способные поспорить с любым местным музеем искусств. Но как-то так получается, что ноги сами приводят нас в первую очередь в «еврейские кварталы». С последовательностью, заслуживающей признания естественнонаучного факта, это повторялось на Монпарнасе, на Монмартре, на Пер-Лашез, на Ваганькове, на миланском «Монументале». В Стамбуле, на «Франсыз мезарлы», мы, повинуясь инстинкту, сразу же попали к воротам еврейского участка, который в результате оказался единственным, куда нас с большим скрипом согласились пустить. В одной из давних статей я развивал идею о том, что кладбища и зоопарки лучше всего отражают подлинные физиономии городов и стран. И что же? Для нас, израильских путешественников, все погосты оказываются в первую очередь еврейскими, даже если мы и не помышляем нарочно искать «отдел иудаики».
Еврейские музеи кажутся мне столь же обидными в своей жалобной искуственности явлениями, как и новые еврейские общины-резервации европейского общества, призванные восстановить ранее истребленные популяции.
Мое сугубо персональное мнение, а вернее, ощущение, состоит в том, что наша жизнь в Европе закончилась. Последней, как уже говорилось, это совсем не идет на пользу, да и нам явно недостаточно музейных посещений, а неуклюжие попытки построения Америки в азиатском формате всё более отдаляют нашу страну от того, «за что боролись». Эта жизнь непременно возродится, но произойдет сие не раньше, чем Израиль станет естественной частью объединенной Европы, вобравшей в себя Азию и Африку, или, что одно и то же, Европа станет неотъемлемой частью Израиля. Одним словом, когда сбудутся пророчества и Яфет расположится в шатрах Шема.
Жаль только, жить в эту пору прекрасную нам придется уже после воскресения из мертвых.
