Елена Носенко
По какому принципу вы выбирали города для своего исследования?
Е.Н. Я старалась выбирать не очень большие города, хотя на деле города получились разные: от сравнительно небольших, допустим, Рославля в Смоленской области, где проживает порядка 60 000 жителей, до самого большого – Краснодара, где более 700 000 жителей. То есть в круг обзора вошли самые разные города. В некоторыхиз них я жила по две недели, иногда больше.
Разумеется, я выбирала города, где были еврейские общины. Приехать просто так, никого не зная, и начать искать людей, с которыми я могла бы поговорить - это очень сложно. Поэтому мне пришлось для начала обращаться в общины. Как правило, это пожилые люди, охваченные еврейской благотворительностью. Потом я уже через них знакомилась с их родственниками, детьми, внуками, которые в еврейские организации иногда приходят, а иногда и не приходят вовсе. Таким образом, мне удалось познакомиться с местной интеллигенцией, журналистами, правозащитниками, просто работниками культуры, преподавателями местных вузов и т.д.
Е.Н. Безусловно, сколько угодно. Например, человек, который до войны жил в Германии, всю жизнь проработал рабочим. Но, конечно, примерно восемьдесят процентов составляют люди с высшим образованием. Остальные 20 процентов – рабочие, медсестры, нянечки, уборщицы, мелкие клерки, мастеровые, был сапожник, например, но чаще просто рабочие, даже и женщины. С другой стороны, бывают случаи, когда у человека два высших образования, и даже три. Потому что стремление к высшему образованию очень характерно для еврейских семей. Много рассказов, не знаю, насколько они соответствуют реальности, что родители были страшно бедными, необразованными, у них было много детей, жили на воде и хлебе, но сделали все, чтобы дети, как правило их пять-шесть, получили высшее образование. Очень характерно для еврейской среды. Даже если это и неправда, то сам замысел уже говорит о многом.
Как вам показалось, в период достаточно жесткий при советской власти там, в провинции, в небольших городах еврею было легче прожить, сделать карьеру?
Е.Н. Это зависело от того, какой был город. Если город был в значительной степени завязан на военных заказах и нужны были специалисты, тогда уже действительно не очень смотрели.
Притом, что это были закрытые организации.
Е.Н. Естественно. Евреи в них и работали. Но занять какой-нибудь начальственный пост им, безусловно, было сложнее. Что касается городов, где таких предприятий было меньше, дело обстояло хуже. Да и пробиться, поступить в престижный вуз еврею было много сложней.
Здесь надо заметить, что сегодня люди моложе пятидесяти лет в подавляющем своем большинстве - смешанного происхождения. И когда я называю их «евреи», я заранее должна оговориться, что это, мягко выражаясь, неточность. Большинство из них говорит – «я – русский», и это не только отражает их запись в старом паспорте, это, действительно, люди русской культуры, русского языка, русских традиций. Поэтому говорить о них как о евреях можно лишь условно. Те же люди, которым 50 плюс, за 70 и тем более за 80 лет, то есть те, кого я называю хранителями старой еврейской культуры, их совсем немного. И они мне были особенно интересны, потому что они помнят еще ту старую традицию, которая на наших глазах исчезает буквально с каждым днем и заменяется совершенно другой.
Эта историческая память сохраняется, быть может, в семейной памяти, перетекает в такую форму хранения?
Е.Н. Представьте себе, нет. Когда я начинала ездить, у меня была надежда, что я соберу какие-то письма, дневники, фотографии, сохранившиеся документы и т.д. Этого почти нет. С одной стороны, не надо забывать, что была война, была эвакуация, людям в самом деле было не до того, чтобы хранить старые письма и тому подобные вещи. Но нельзя также забывать, в какое время люди жили. Тогда предпочитали не вести дневников, а если и вели, то не высказывали в них самое сокровенное. И получается, что именно этот источник далеко не всегда доступен. Мы жили в такой стране, где историческую память было безопаснее загнать подальше в углы сознания, и далеко не все осмеливались хранить ее атрибуты, даже если вещи, документы сохранились чисто физически во время войн, переселений и т.п.
На ваш взгляд, в быту, в обычной жизни какие-то мелочи, штрихи от еврейства остаются?
Е.Н. Если говорить о людях молодого и среднего возраста, я бы сказала, крайне мало. Иногда готовят какие-то еврейские блюда, причем их немного, обычно все сводится к знаменитой фаршированной рыбе. Что касается ментальности, я бы сказала, да: это стремления к высшему образованию. И обязательно дать это образование детям. Я считаю, это то, что осталось в еврейской среде – книжность. Дети до сих пор не только смотрят телевизор и играют в компьютер, но и читают.
Что же касается культуры традиционной: пищи, преданий, песен, танцев, – этого, разумеется, нет. Праздники отмечаются в еврейских общинах и – это звучит рефреном из интервью в интервью - «я пришел сюда, в еврейский общину, культурный центр и т.д. и я впервые увидел, как зажигают свечи в субботу, или впервые узнала, что такое еврейский Новый год». Постоянный рефрен, за исключением пожилых людей, которые говорят: да, у нас дома все это было. Но этим люди за семьдесят и даже за восемьдесят. Конечно, строго говоря, также и в русских семьях – редко где сохранились сарафаны и кокошники. Но все-таки в русских семьях знают больше.
Возможно потому, что еврейская культура самым прямым образом связана с иудаизмом?
Е.Н. Это очень сложная тема. Будем говорить о том, что нельзя евреев ассоциировать с иудаизмом, а русских с православием, потому что большинство людей неверующие. Даже если они заявляют, что они православные – простите, сходить в церковь и свечку поставить, еще не значит быть православным.
Если учесть, что отход от иудаизма был еще более резким, евреи оказались еще менее религиозными, чем русские. Но здесь возникает совершенно удивительная вещь. В 60-80 гг. появляется православная еврейская культура, то есть появляются люди, которые считают себя евреями и при этом они православные, иногда бывают католики, протестанты, но, так или иначе, они христиане. И это не то, что раньше называли «выкресты», то есть люди, отрекающиеся при этом от евреев и нередко становившиеся их худшими гонителями. Это люди, которые продолжают считать себя евреями, они иногда, я была тому свидетелем, посещают еврейские культурные мероприятия, но при этом они считают себя православными. Это очень любопытное явление, когда люди либо ничего не знали об иудаизме и потому приняли крещение, либо почему-то считают, что православие, христианство легче, проще. Это, правда, так и есть, его обрядовая сторона действительно легче и проще, чем в иудаизме. Причем эти люди, я их так и называю, чужие среди чужих. Они чужие для обоих миров, им непросто, но они есть и их немало, мне они встречаются повсюду, где бы я ни была.
Безусловно, резкий разрыв с традиционной религией, иудаизмом, сделал свое дело. Сегодня даже по очень приблизительным данным социологов – от 8 до 18 процентов российских евреев исповедуют иудаизм. Я склоняюсь к цифре 8. И как они его придерживаются, я тоже видела. Это пожилые люди, приходящие в синагогу потому, что для них это место, где можно пообщаться с такими же пожилыми людьми, как они. И это молодежь, которая пытается искать свои корни.
Но все равно от еврейской памяти, от той, старой, осталось очень много. Эта память базируется на других вещах: на воспоминаниях о войне, об антисемитизме, о том, как сложно было поступить в престижные вузы, устроиться на хорошее место работать. Вот это, в основном, люди помнят. То есть, многие люди – евреи благодаря антисемитизму, и их восприятие себя как еврея – негативное. Такова современная еврейская историческая память.
Действительно, антисемитизм, наверное, отчасти давал евреям возможность самоидентификации?
Е.Н. Безусловно. Если бы мы представили себе, что завтра просыпаемся и ни одного антисемита в мире нет, то значительная часть евреев просто перестала бы таковыми быть. Хотя, конечно, есть пожилые люди, и есть еврейская молодежь. Здесь надо сказать, что за последние несколько лет еврейские организации предприняли гигантские усилия (правда, результат, как мне кажется, не оправдывает эти гигантские вложения, но все-таки результат есть) по возрождению еврейской культуры. Другое дело, я не очень понимаю, что они возрождают. Они возрождают не традиционную для России старую еврейскую культуру, основанную на языке идиш, а нечто, основанное на израильско-американских образцах. Тем не менее, да, это возрождение традиций.
Как вас встречали в общинах? Гостеприимно?
Е.Н. Встречали по-разному. Сначала, безусловно, настороженно. Приезжает такая, знаете ли, столичная штучка и шныряет с диктофоном. Один раз меня даже спросили напрямую: кем вы засланы? Ну, я, естественно, разрядила обстановку, сказала: кем я могу быть заслана? Разумеется, Моссадом.
Общины там небольшие, вдруг приходит какой-то новый человек, незнакомое лицо, пристает с дурацкими вопросами. Но когда поживешь, познакомишься с людьми, поговоришь, то уже потом все относились прекрасно. И самое драгоценное мое воспоминание – это люди. Не руководители, а простые люди.
Были какие-то особенно интересные встречи?
Е.Н. Их было так много, что мне даже трудно выбрать. Но, пожалуй, это военные судьбы, рассказанные людьми, которые либо сами воевали, либо оказались в оккупации, в гетто. Были такие, кто бежал из гетто в партизанские отряды, и были люди, которые, будучи детьми, подростками, эвакуировались с родителями, бежали через линию фронта. Вообще, потрясающие военные истории. Некоторые рассказывали о своем дореволюционном, революционном детстве в традиционных еврейских домах с соблюдением всех обычаев, пищевых запретов, хождением в синагогу. Но таких осталось немного. Или есть буквально несколько воспоминаний о еврейских коммунах, еврейских колхозах в Крыму, на Украине в конце 20-х – начале 30-х годов. Есть отдельные, совершенно удивительные истории, они не укладываются ни в какую тему. Допустим, человек, отец которого попал в плен во время Первой мировой и остался жить в Германии, женился там на немецкой еврейке, и от этого брака в 20-е годы родился он сам, этот опрошенный. И он помнит приход нацистов к власти, помнит все еврейские погромы в Германии 38-го года, так называемую Хрустальную ночь. В 41-м году, когда началась война, он со своей семьей переехал в Советский Союз, и постепенно все его родные погибли, кто в лагерях, кто от голода, от холода. Такие потрясающие судьбы, словно ты проваливаешься сквозь несколько временных пластов.
Особое место составляет, конечно, лагерный опыт: или сами люди были в лагерях, или они уже росли на поселении, а родители были высланы. В общем, евреи, как и все жители многострадальной нашей страны, пережили все – в чем-то больше, в чем-то столько же.
Безусловно, очень интересно говорить с молодежью, интересно, что такое для них еврейская организация. Это, с одной стороны, особенно в глубинке, так скажем, тусовка. «Потусоваться в синагоге», - так они выражаются сами. Но среди них есть люди, у которых начинает пробуждаться интерес, иногда смешной, забавный, наверное, правоверные евреи при виде такого интереса схватятся за голову, но он пробуждается. Тем более что почти все эти молодые люди, чуть больше 20-ти, чуть меньше 20-ти, они только на половину, на четвертушку, на восьмушку евреи. И они, тем не менее, не на дискотеку пошли, не в компьютерный клуб, а в еврейский.
Елена Эдуардовна, а вы не думаете, что появился новый момент: евреем по нынешнем временами быть вовсе неплохо, и, может быть, даже хорошо?
Е.Н. Безусловно, вы правы. Как заявил мне в Великом Новгороде один из моих опрошенных, 19-ти лет: "Быть евреем круто". Конечно. Будем совершенно откровенны: пожилые люди получают материальную помощь, в этом нет ничего плохого. С другой стороны, люди вдруг узнают, что существует огромный культурный пласт, которого они не знали. Не только Библия, не только Талмуд, огромная литература Средних веков, Нового времени, огромная культура, богатейшие музеи, как нацисты ни старались, все-таки многое не уничтожили. В них просыпается интерес, просыпается гордость: оказывается, я принадлежу к народу, который не просто антисемиты ругают разными нехорошими словами, а у которого все это есть. И у молодежи появляется чувство гордости, они хотят быть евреями.
