Евгений Маргулис и его жена Аня недавно переехали в новую квартиру в тихом центре Москвы. Поэтому еще не все музыкальные инструменты и лягушки, которые коллекционирует Женя, разместились на новом месте. На подоконнике лежат работы Жениной жены. Аня — дивный художник, чудесный человек и вообще красавица. Мы с Женей долго-долго договаривались об интервью, и я понимала, что это не кокетство «звезды». Звездной болезнью Маргулис никогда не страдал. Просто у него очень напряженный график: работа в «Машине времени», свой сольный проект, музыкальная рубрика в журнале «СВ», — а еще он помогает молодым музыкантам и собирается открыть в Москве клуб имени себя. Интересно, что в юности Женя выбрал другую профессию, к музыке не имеющую никакого отношения.

— Ты ведь после школы поступил в мединститут. Почему именно мед?

— Ну, во-первых, мне это нравилось, а во-вторых, родственники были медицинскими работниками. У меня тетка работала заместителем главврача 67-й больницы, а это кафедра первого меда.

— Но в итоге ты не доучился…

— Я слишком много внимания уделял музыке, а плохим врачом быть как-то не хотелось. Выбор был сделан в пользу того, что мне больше нравилось. Так и получилось, что музыка из хобби превратилась в профессию, а медицина из профессии превратилась в хобби.

— И как родители отнеслись к тому, что мальчик из хорошей еврейской семьи бросил институт и занялся «несерьезной музыкой»?

— Отнеслись, конечно, плохо, потому что время было дикое и, естественно, как и все родители, они считали: «Сначала отучись, а после окончания института занимайся чем угодно. Главное, чтобы был диплом». А я чувствовал, что и без него можно как-то прожить.

— То есть ты до сих пор без диплома?

— Да, без диплома о высшем образовании. У меня есть среднее музыкальное образование — музыкальное училище. Так что хоть какое-то образование у меня есть.

— Вообще не многие дети проявляют интерес к музыке. А когда ты начал заниматься и почему?

— Я занялся музыкой из чувства зависти. Просто на юношей, игравших на гитаре, девушки обращали больше внимания, чем на тех, кто на гитаре не играл. А я был ушастый и смешной. Но наверстал упущенное. К тому же у меня абсолютный слух. А песни стал писать уже в достаточно зрелом возрасте. Сначала пописывал себе что-то в стол спокойно, а потом взял и начал их играть.

— Твой бывший коллега по «Машине времени» написал несколько лет назад книгу «Машина с евреями». Как тебе эта книжка?

— Это старинная шутка. Когда «Машина» работала в Росконцерте, ее все называли «Машина с евреями». А что касается книжки — по сходному поводу очень хорошо высказалась Коко Шанель. На вопрос об ее отношении к тому, что о ней пишут, Коко ответила: «Мне наплевать, что вы думаете обо мне, — я о вас не думаю вовсе». Так что у меня никакого отношения к этой книжке нет. Мне это неинтересно.

— Как ты и «Машина времени» нашли друг друга?

— Мой приятель, царство ему небесное, Костя Корнаков работал у Кола Бельды и за 10 рублей сдавал в аренду москонцертовскую аппаратуру разным левым вокально-инструментальным ансамблям. Ему нужен был грузчик. Вот мы и таскали аппаратуру, получали по 5 рублей на рыло, что по тем временам было вполне прилично, отбоя от клиентов не было. Так я познакомился с Макаром и всей этой компанией. Потом от них ушел Кутиков, и они, зная, что я хорошо играю на гитаре, предложили мне стать компаньоном в их безумном деле — тогда это был самодеятельный коллектив.

— Сколько вам тогда лет было?

— Мне — 19, Макару — 21.

— То есть в фильме «Дом солнца» Гарика Сукачева как раз это время и показано. Кстати, как тебе фильм? И насколько он соответствует действительности?

— Ты знаешь, мне фильм понравился. Не соответствует на все 100 %, но это видение Гарика. Макар с Гарынычем по этому поводу беседовал и сказал ему: «Что же это ты все переврал?» На что Гарик ответил: «Я видел эту историю таким образом. Я — режиссер». Я, наверное, с ним соглашусь. И еще раз повторю, что мне понравился фильм, хотя это на 100 % неправда, на самом деле все было по-другому. Но это же кино.

— Там в небольшом эпизоде Макаревича играет его сын Ваня, а тебя — твой сын Даня. Даня что-нибудь говорил о своих ощущениях?

— Фильм ему понравился, а сниматься в кино — нет. Ванька — профессиональный актер, поэтому ему понравилось. А Дане — нет, потому что на съемки маленького эпизода ушли целые сутки, а он как-то не готов к таким вещам, потому что искусство, музыка и кино — это не его. Он не по этой части. Он закончил мехмат МГУ, и его с детства интересовали только цифры. Он родился, и мы поняли, что он — бухгалтер. Читать он начал рано, но ему было пофиг, что читать: органическую химию 11 класса или историю Османской империи.

— Вернемся к «Машине». Все же, в общем, неплохо складывалось, почему ты ушел из группы?

— Потому что она мне надоела.

— Тогда почему вернулся? Ведь, говорят, в одну и ту же воду нельзя войти дважды.

— Как-то так получилось. Это было уже 20 лет назад. Я думаю, что у Макара был творческий кризис в тот момент — поэтому он и позвал, а я бездельничал и, наверное, просто звезды так сошлись.

**— Правда, что вы работали в Чеченской филармонии?

— Да, в Чечено-ингушской филармонии. Был еще ташкентский цирк. Собственно говоря, место «приписки» не имело значения.

— А теперь тебя «Машина» не утомляет?

— Ты знаешь, мы настолько уже притерлись друг к другу, что перестали делить одеяло. И потом, кто знает, сколько нам еще времени отпущено. Может само развалиться.

— А почему ты некогда на пару лет выпал из профессии, сидел без работы?

— Тогда начались гонения на группу «Аракс». Это был второй случай, когда на советской эстраде расформировали коллектив. Первым был молдавский коллектив «Народ», а вторым — «Аракс». Мотивация была такая: развязное поведение на сцене, прозападный стиль и так далее. Сегодня это звучит диковато, но в то время было так. И мне пришлось довольно долго работать бесфамильным музыкантом. Было тяжело. Меня взял к себе Юра Антонов, за что я ему очень благодарен. И полтора года, пока вся эта бесовщина не закончилась, я работал у него тихой сапой. С трудовой книжкой, но без объявления на концерте имени и фамилии. Потому что нас поименно внесли в черный список в Министерстве культуры.

— А с «пятым пунктом» проблемы были?

— Нет, никаких. Я просто был в черном списке, потому что мы не совпадали по каким-то моментам с советской властью. То есть мы к ней относились достаточно спокойно, а вот она к нам нет. А с «пятым пунктом» особых проблем не было. «Как вы ощущаете себя евреем? — Отлично!» Я же не занимался ядерной физикой и другими неформатными профессиями. А в музыке что еврей, что казах — один хрен. Умеешь играть — вперед, иди и играй. То есть я выбрал специальную профессию, чтобы меня никто не трогал.

— Сейчас у тебя два проекта?

— Да, мой и «Машина времени». Мне этого вполне достаточно.

— А что для тебя значит твой проект?

— Свой проект — это то, что мне интереснее делать без моих коллег. У каждого из нас есть свой сольный проект. Потому что мы друг друга знаем как свои пять пальцев. Когда работаешь в коллективе, ты должен прислушиваться к мнению людей, с которыми работаешь, а тут я сам себе царь — что хочу, то и делаю, не слушаю никого. Поэтому мне нравится сольно работать.

— Я слышала, ты собирался открывать в Москве клуб. Как идут дела?

— Достаточно тяжело, потому что нет нормальных помещений. А для хорошего клуба нужно хорошее помещение. У нас по сути не было ни одного нормального клуба. Был у Игоря Бутмана «Ле Клуб». По идее очень хороший, но он потом накрылся, потому что хозяевам нужно было продавать шашлык, а не музыку.

— Неужели нельзя совместить одно с другим: чтобы в клубе играли хорошие музыканты и чтобы при этом заведение что-то зарабатывало?

— Ну, надо просто, чтобы музыка хорошая была. И тогда люди станут что-то зарабатывать. То есть артистов надо приглашать хороших и не жалеть денег. Я хочу сделать некий аналог английского джаз-клуба Ронни Скотта. Чтобы играли джаз, блюз, а не шнягу, которая везде звучит. Этот сегмент, рассчитанный на людей от 35 лет и далее, в Москве не охвачен абсолютно. Мы болтали с моими олигархически настроенными друзьями, и они говорят: «Нам некуда пойти послушать хорошую музыку. В молодежные клубы мы не пойдем. В другие просто неинтересно. Хочется хорошего джаза».

— То есть это будет клуб для богатых?

— Нет. По крайней мере, цены на билеты не должны быть высокими. Это будет небольшой камерный клуб, человек на сто, не больше. Со столиками. Чтобы люди сидели, пили свой бурбон, смотрели на сцену и слушали классную музыку.

— Но у нас небольшой круг музыкантов, которые работают в этом жанре.

— Ты забыла про Запад. Есть люди, которые хотят сюда приехать и приезжают с удовольствием.

— Например, Леонард Коэн. Кстати, ты был на его концерте в Москве?

— Я пошел на его концерт в Москве, потому что не смог купить билеты в Монреале. Там же он канадский герой, и билеты были все проданы. Но после этого концерта я понял, что в Кремль больше не ходок, кто бы ни приехал, — слишком противно. Пока пройдешь все эти кордоны. Проще слетать в Лондон на концерт. Это и дешевле, и геморроя меньше.

— А в клубе ты сам тоже будешь выступать?

— Не знаю пока. Мне вообще-то есть где выступать. Моя задача — сделать место, куда можно привозить хороших людей. И чтобы туда приходили тоже хорошие люди.

— Ты там будешь арт-директором?

— Нет, это будет клуб моего имени.

— То есть «школа имени мене»?

— Если есть клуб Ронни Скотта — почему не быть клубу Евгения Маргулиса?