Виктор Шендерович, журналист, публицист и сатирик, автор проектов "Куклы", "Итого" и "Плавленый сырок", а также целой полки книг, отвечает на вопросы нашего корреспондента Марии Шабуровой.

Интересный вопрос. Понимаете, я родился в семье, в которой не было этой темы вообще. Я – юный пионер Советского Союза и мальчик-интернационалист – узнал о том, что я еврей, когда меня в третьем классе обозвали жиденком.

Позже наступили времена, когда быть евреем стало престижно и даже выгодно. Обнаружилось, что «Джойнт» дает миллионы на поддержку различных проектов, связанных с еврейской культурой. Помню, в конце восьмидесятых Владимир Вольфович пасся там поблизости, но, видимо, к тем деньгам его не подпустили, и он пошел в антисемиты – тут все у него получилось.

Я же испытываю равную нелюбовь и презрение как к антисемитам, так и к тем, кто подходит ко мне и заглядывает в глаза с многозначительным выражением богоизбранности… Я полагаю, что у меня есть свои персональные недостатки и свои персональные достоинства, за которые я готов получать кнуты и пряники. А давать интервью в качестве «профессионального еврея» мне неинтересно. Еврейское же «избранничество» связано для меня лишь с трагизмом судьбы, да еще с тем, что евреи дали миру Библию.

Что касается моего предисловия к книге «Еврейское остроумие» – это для меня огромная честь. Я прочел и испытал необыкновенное счастье: к этому огромному пласту культуры я имею отношение, но, скорее, не как еврей (я – «неправильный еврей»), а как человек европейской цивилизации. Думаю, именно в этом контексте и надо рассматривать эту книжку. Еврейский юмор – как крупинка черного перца, которая придает вкус огромной кастрюле супа. Без нее можно обойтись, но вкус будет потерян. В этих концентрированных крупицах юмора и иронии отражен опыт противостояния и преодоления того ужаса, который выпал на долю еврейского народа.

Скорее, общество создает стереотипы в отношении самих евреев. Об этом написаны диссертации, и я не думаю, что скажу тут что-то новое. А вот юмор – это как раз ответ на эти самые стереотипы и агрессию; это преодоление штампов.

Я абсолютно убежден, что самые жесткие «еврейские» анекдоты придуманы самими евреями. Просто потому, что никто так не знает и не чувствует собственные недостатки, как сам человек, и никто так болезненно их не переживает, как представитель осмеиваемой нации. Вот, хотя бы:

Смотри, какие замечательные часы. Это мне отец перед смертью продал.

Этот «антисемитский анекдот», уверяю вас, придумал еврей! А еще есть анекдоты, в которых спрятаны модели поведения:

Наводнение в местечке. Старый еврей сидит и молится. Подъезжает к дому машина:
- Давай к нам, а то утонешь!
- Ничего, - говорит старый еврей, - мой Бог мне поможет.
Вода все прибывает. Он молится уже на подоконнике. Подплывает лодка:
- Давай к нам!
- Нет, - говорит старик, - мой Бог меня спасет.
Вода дошла до крыши. Прилетает вертолет, кидают несчастному лестницу:
- Старик, ты что, с ума спятил!? Давай быстрей!
- Да нет, - говорит еврей, - еврею, который молится, Господь пошлет спасение…
Утонул. На том свете, встречает Господа:
- Господи, как же так Ты меня подвел! Я всю жизнь молился… Почему Ты меня не спас?
- А кто же, - говорит ему Господь, - присылал тебе машину, лодку и вертолет?!

И таких анекдотов, в которых сформулирована народная мудрость и которые являются неким противоядием от излишней ортодоксальности, десятки, если не сотни!

К вопросу о мудрости и ортодоксальности: вы принимали участие в семинаре по комментированию Торы, который проводит Евгения Альбац. Какие остались впечатления?

Да, я в нем участвовал и однажды сам комментировал отрывок из Торы, главу из Книги Исход. Это ужасно интересно, и очень жаль, что у меня просто нет физических и эмоциональных сил глубоко в это погружаться. Вообще сама традиция обсуждения Торы – вещь почти беспрецедентная, во всяком случае, я не слышал, чтобы это было в других религиях. Заповедано не просто читать текст от сих до сих, а обсуждать его, вступать в диалог.

Это и есть самое интересное! Другой вопрос, что, когда главу из Исхода комментируют раввин и светский человек, такой, как я, то и комментарии получаются разные.

Но, поскольку многие характеры и ситуации носят универсальный характер, они имеют отношение не только к еврейскому народу и интересны не только евреям. В Библии психологически точно записаны и поведенческие архетипы. И христианство невозможно толком понять, если не знать этих корней. К слову, многие из тех, кто сегодня объявляет себя православными, в большинстве своем просто безграмотны. («Евангелие, – говорила Ахматова, – в России еще не проповедано».) Я готов лично проэкзаменовать Ваню Демидова, который занялся сейчас русским проектом, по вопросам христианства, но опасаюсь, что мы ему и «троечку» не натянем.

Как вы готовились к комментированию?

Я, прежде всего, внимательно прочел сам текст, который до этого толком, медленно, пожалуй, и не читал. Потом прочел некоторое количество предыдущих комментариев по главе, а это, надо сказать, целая библиотека. Если человек честен, если он не передрал, как школьник, то у каждого возникнет свой комментарий. Некоторые вещи у ортодоксального еврея не вызывают вопросов, а у меня, у светского, наоборот вызывают, и именно за счет этого текст начинает детонировать. Поэтому, когда я описываю библейский текст в светских терминах, это не затемняет ситуацию, а, напротив, проясняет ее. Можно только порадоваться возвращению этой практики и поблагодарить Женю Альбац, которая это все устраивает.

Вы упомянули понятие «человек европейской цивилизации». А что вы в него вкладываете?

Европейская культура базируется на Библии и ее традиционных ценностях. Поэтому я, не знающий толком ни одного языка, но признающий эту систему координат, могу, пожалуй, причислить себя к представителям этой цивилизации. Именно поэтому мне чужда всякая азиатчина с ее представлениями о том, что главное – построить пирамиду для фараона. Любую политическую систему я оцениваю, прежде всего, с точки зрения прав человека.

Скажите, чем отличается работа на НТВ от работы на радио (Радио Свобода, «Эхо Москвы») с точки зрения аудитории? Нет ощущения, что теперь вы работаете только для единомышленников, тогда как раньше могли реально влиять на взгляды своих соотечественников?

НТВ могли смотреть 80 миллионов человек по всей стране. Если я начинал забываться и говорить слишком умные слова, то мой редактор Сергей Феоктистов щелкал у меня пальцами перед носом и напоминал, что мы – телевидение, а не философский кружок. Радио в этом смысле позволяет чувствовать себя гораздо свободнее: моя аудитория съежилась, но стала несколько образованнее.

Нас ведь и закрыли для того, чтобы капало не по всей стране, а только на головы тех, кто все равно примерно так же думает. Но как бы то ни было, эти 10-15 процентов, на которые есть надежда, не должны лишаться системы координат. Пожалуй, это самое важное из того, что мы сейчас делаем.

А чем занимаются теперь ваши прежние коллеги по старой команде НТВ?

Понимаете, там работали и те, кто ощущал свою работу как возможность мелькать на экране, и те, кто воспринимал ее – если говорить высокопарными словами – как своего рода служение. И эта история всех поделила по интересам, помогла выяснить, кто есть кто.

То была пора немалых разочарований, но, думаю, я в этих разочарованиях виноват сам: не стоило так очаровываться. Ко всем, кто работал рядом со мной, я изначально относился как к единомышленникам, как к людям, которым нужно то же, что и мне. А оказалось, что кого-то судьба просто привела работать рядом. Это как эскалатор: сначала все едут в одну сторону, а потом расходятся в разных направлениях.

В программе на Радио Свобода вы ведете беседы с разными людьми. С кем сложнее: со знакомыми или незнакомыми?

Есть плюсы и минусы в обоих случаях. Со знакомыми есть опасность междусобойчика. Ты не видишь ситуацию и человека со стороны, не понимаешь, чем твой собеседник может быть по-настоящему интересен слушателю. А когда напротив меня сидит, допустим, переводчик Виктор Петрович Голышев, с которым мы были знакомы, но, что называется, не чаевничали, соблюдается дистанция и разговор выходит более содержательным.

С другой стороны, теряются интонационные возможности – я не могу перебивать, быть более естественным... Но во всех случаях я стараюсь, чтобы это был именно разговор, а не интервью. Тогда у слушателя возникает эффект присутствия.

Чем отличается юмор в «благополучной» стране от юмора в стране «проблемной»?

Я не пытался шутить в благополучной стране, для этого недостаточно свободно знать язык, надо быть стопроцентно включенным в жизнь страны – любая шутка вытекает из контекста. В общем-то, ответ довольно прост: в благополучной стране юмор выходит на накатанные рельсы общечеловеческих отношений: родители - дети, богатые - бедные, мужчины - женщины, столица - провинция. В неблагополучных объем шире, и юмор порой граничит с трагизмом.

А как относитесь к творчеству коллег? Например, к Жванецкому?

Жванецкий – уже давно классик и небожитель. Он создал язык, из которого многие вышли, как из гоголевской шинели. Но в последнее время Михаил Михайлович уже не сатирик, а, скорее, философ, наблюдающий за жизнью.
Довольно много людей пишет талантливо. Вся эта сатирическая культура в последнее время ушла, естественным образом, с радио и телевидения. Но в Интернете гуляют порой совершенно блистательные тексты.

Будь ваша воля, запретили бы передачи типа «Аншлага»?

Вовсе нет. Я совершенно искренне считаю, что его не надо запрещать! Просто мочеполовой юмор, как и всякий другой, должен знать свое место. У нас демократия, и людям с пониженным IQ нельзя запрещать смеяться. Но получать только это по всем телевизионным каналам, в стране, воспитанной на Гоголе и Зощенко, – странновато... Если я пошутил и вы рассмеялись, значит, мы в детстве читали одни книжки и, что называется, одной крови; это создает ощущение со-гражданства. В стране же, где царит «Аншлаг», самая образованная часть граждан уходит в маргиналы, выбрасывается на обочину. Все это довольно грустно…

Беседовала Мария Шабурова