– Павел, так как обстоит дело с прокатом фильма «Гоп-стоп»?
– Переговоры с дистрибьюторами я еще веду, но не исключено, что у фильма будет интернет-премьера, так как интерес прокатчиков и их возможности пока не отвечают моим запросам. Кого-то отпугивает прокатная история «России 88». У кого-то просто нет интереса к неформатному кино. Можно завтра поставить «Гоп-стоп» в одном зале одной копией, но это означает, что на его биографии будет стоять печать арт-хауса. Мы хотим выпустить фильм в массовый прокат, я не сторонник того, чтобы показывать кино только элитарному зрителю. Фильм изначально был рассчитан на аудиторию как подготовленную, так и неподготовленную. Мне кажется, у фильма большой потенциал в провинции. Мы уже показали его в Перми на фестивале «Текстура» – не в маленьком зальчике, а в мультиплексе – и получили приз зрительских симпатий.
– Почему вы решили сделать премьеру именно на «Текстуре»?
– Понятен был бы «Гоп-стоп», скажем, Берлину?
– Я думал, что «Гоп-стоп» — очень русское кино, а в Перми понял, что он может быть интересен иностранцам. На «Текстуре» был Эйад Захра, режиссер фильма «Таквакоры» (американский фильм об исламских панках, участник фестивалей в Санденсе, Лондоне, Перми, победитель фестиваля во Владивостоке), который посмотрел «Гоп-стоп» без перевода, — и ему понравилось. Он считает, что это история, понятная всем. Меня это очень удивило.
– Вы не боитесь, что «Гоп-стоп» попадет в Сеть задолго до театрального показа, как «Россия 88»?
– «Россия 88» ушла в Сеть потому, что диски распространялись бесконтрольно, а сейчас на видео будут указаны конкретные данные тех, кто упустил диск из рук, и эти люди почувствуют персональную ответственность. Кстати, я не имею ничего против того, что произошло с «Россией 88»: ее все-таки увидели. Хотя неприятно, что те, кто делал фильм, ничего не получили.
– А каковы в этом смысле перспективы «Гоп-стопа»?
– Не факт, что заработать удастся. Любые сомнения трактуются не в пользу фильма, особенно если это кино, как пишет пресса, со «скандальным» шлейфом. Но, в отличие от «России 88», «Гоп-стоп» снят на 35 мм, и мы долго и тщательно работали над звуком. Кроме того, комедия в России — самый востребованный жанр. В фильме есть актеры, интересные зрителю (хотя сегодня в России зритель уже не идет на актеров), есть хороший саундтрек. Есть темы, которые волнуют людей. Робин Гуд — народный персонаж. Герои-гопники – тоже вполне народные. При наличии у прокатчика интереса, ресурсов и политической воли можно было бы сделать хорошую кассу.
– Вы обращаетесь к провинциальной среде, к определенной социальной группе – гопникам. По-вашему, это и есть основная часть «народа»?
– Гопники — два главных персонажа, а в целом герои фильма — это общество маленького провинциального городка. На самом деле такой срез повторяет картину и больших городов. Просто не все хотят проецировать ее на себя. Это вопрос субъективного восприятия: некая часть «элиты» считает «Гоп-стоп» придуманной историей, а те, кто «элитой» себя не полагает, видят документальную, реалистическую основу. Все в фильме проверено практикой, а какие-то события происходили уже после того, как был написан сценарий: начиная с Пикалева и заканчивая «приморскими партизанами». Прототипы героев зачастую буквально появлялись на съемочной площадке.
– Получается не очень приглядная картина российского общества.
– Ее часто приукрашивают— или наоборот, превращают в адский трэш. В реальности она действительно не очень приглядна, но с другой стороны, если говорить о чувствах людей, то жива любовь, жив человеческий дух, живы настоящие эмоции во всех видах — даже те, в которых «быдлу» как бы отказано. У меня недавно был интересный опыт: я смотрел черновой монтаж замечательного фильма «Я тебя люблю» Павла Костомарова и Александра Расторгуева, в котором документально зафиксирована жизнь и любовь тех самых гопников, среди прочих. После показа была дискуссия, где некоторые представители так называемой творческой интеллигенции говорили, что все это чудовищно, что нельзя ставить знак равенства между «ними»и «нами». С похожей позицией в лице господина Минаева, например, я столкнулся после показа «России 88» в клубе «Цвет ночи». Минаев говорил, что фильм нельзя показывать в спальных районах: сам он вырос из этого «быдла» и знает, как они отреагируют на такое кино. Дискуссия про «элиту» и «быдло» подстегнула трансформацию сценария «Гоп-стопа», который в этом смысле гораздо более внятное высказывание, чем «Россия 88». На эту тему всем рекомендую колонку Андрея Лошака.
-- Вы все-таки с сочувствием относитесь к той России, которую изображаете.
– Я отношусь к России с любовью. И к ее населению тоже. Хотя это не всегда просто. Со всеми людьми нужно вести диалог — ведь я собираюсь жить здесь и сосуществовать с ними. Например, Сергей Лозница придерживается противоположной позиции: мы обращаемся к схожей социальной среде, но он воспринимает ее совсем иначе. Было даже предложение провести дискуссию, на которой обозначить «Гоп-стоп» и «Счастье мое» как противоположные полюса. Мог бы получиться интересный разговор.
-- Если в фильме документальная основа, почему вы выбрали форму сказки? Ведь сказочность предполагает некую дистанцию.
– Мне была интересна новая форма, не хотелось идти в кильватере предыдущего фильма, хотелось больше позитива, музыки и смеха. Кроме того, сказка предполагает не только дистанцию, но и обобщение, обращение к мифам, что мне очень важно. Если бы форма была не сказочной, фильм вышел бы даже жестче, чем «Россия 88». Мы хотели совместить несовместимое: помимо сказки здесь смешано множество жанров, приемов, штампов. Единственное, что не удалось, — это флэшбек во флэшбеке, чтобы получилась уж совсем «Тысяча и одна ночь». Фильм построен на технических, социальных, художественных противоречиях – даже в музыке симфонический оркестр соседствует с Серовым и «Сектором газа». Мы делаем реверансы в сторону советского кино: при цифровом монтаже даже склейки имитировали пленочный монтаж. Не было цели специально создать что-то радикально новое. Но не хотелось работать по привычным лекалам. Поэтому «народное» кино оказывается арт-хаусом — и наоборот. С точки зрения классической композиции у фильма чудовищная драматургия. Но мне бы не хотелось, чтобы зритель при просмотре задумывался о структуре. Это просто поиск адекватной формы для волнующих смыслов.
-- Вы упоминали, что «Гоп-стоп» – отчасти еврейская история.
– Есть некоторые аллюзии. Например, «Гоп-стоп», в общем-то, еврейская песня, если вспомнить куплет про синагогу. Есть еще пара еврейских цитат – например, в финале неявно фигурирует Шагал. Ну и еще пара мифов и персонажей библейских времен.
– Я читал, что вы пересматривали советскую классику – вплоть до «Василисы Прекрасной».
– Из сказок мы, например, взяли стилистику титров, дыхание пленки, голос сказителя. Сказитель, кстати, — это не попытка собрать кино на монтаже, а заранее придуманная история, которая интонацией, текстом отсылает к определенному роду кино и задает определенное настроение.
– Много ли вы потратили на «Гоп-стоп»?
– Я не могу разглашать цифры. Но мне кажется, что кино, в котором нет осветителей, — в любом случае малобюджетное, хотя, с другой стороны, были симфонический оркестр, лаборатория CineLab, долгий постпродакшн, много объектов, актеров. У меня, наверное, пока не накопилось желания выражаться в любой форме: эстетика кино с нулевым бюджетом меня не привлекает. Наоборот, хочется даже сериал снять на пленку — я как раз веду такие переговоры. Не то чтобы я хотел стать режиссером блокбастеров, но мне очень нравятся некоторые профессиональные инструменты, которые неизбежно теряешь в формате безбюджетного кино. Хотелось бы все-таки зарабатывать профессиональной деятельностью, чтобы фильм вышел в прокат и заработал бы на следующее кино. Я мечтаю создать такую схему, чтобы не зависеть ни от кого, выпускать по фильму в год на своей «домашней фабрике». Я знаю, что в Европе и Америке такое возможно. В России условия пока не созрели — то ли мы не готовы как производители, то ли рынок не созрел, то ли зрители не в состоянии поддержать.
-- Режиссер Павел Руминов говорит, что зарабатывает деньги монтажом блокбастеров, а для себя снимает безбюджетное кино.
– Вот я, к сожалению, не умею монтировать: так и не научился нажимать на кнопки, более того, мне интересен сторонний взгляд. Мое отличие от Паши Руминова — в том, что он может пойти снять муравья и выложить видео в течение суток на YouTube, а мне хочется год поработать над сценарием, потом посидеть с художником и оператором над раскадровкой. Именно поэтому я убежал из сериала. Не факт, что у меня может получиться то, что получается у Руминова. Другой пример: я участвовал в тендере на съемку рекламы, и меня попросили снять что-то на цифру. Вышла чудовищная херня. На Высших режиссерских курсах я не мог себя заставить снять учебную работу на цифру, как ни пытался. Нормальный результат получился, когда я хорошенько подготовился и снял на пленку — пусть даже дешевую советскую. Сейчас меня заинтересовал формат 3D — не потому, что это модно, а потому, что я вижу в нем большой потенциал для раскрытия психологии, для более глубоких мизансцен, лучшего отображения актерских реакций. Вообще, ведь существуют разновидности кухни, которые не могут быть дорогими в принципе и должны подаваться в кафе с пластмассовыми столиками — но это будет вкусно, а какую-то действительно дорогую еду нельзя продавать дешевле, чем она стоит. В кино то же самое. Мне очень нравится взаимодействие с профессионалами, которые что-то умеют лучше меня, для меня это командное творчество. В «Гоп-стопе» многие находки не мои. Я, с одной стороны, генератор, а с другой — собиратель.
– Бытует мнение, что, мол, Бардин сам виноват в том, что с фильмами у него возникают проблемы: нечего позиционировать себя как протестного режиссера.
– Не позиционирую себя таковым, это меня определяют как протестного. Да, я протестую против некоторых вещей, но не против власти в принципе — я против конкретных проявлений несправедливости. Если говорить о социальной стороне, то «Гоп-стоп» призывает обратить внимание друг на друга и вступить в диалог — здесь я не вижу никакого протеста. Можно так же кого угодно, например, из присутствующих здесь в кафе обозвать протестным: вас — протестным журналистом, их – протестными официантами... У каждого найдется протест. Не обязательно против милицейского беспредела. Может быть, против пробок. Собянин в этом смысле — вполне протестный мэр, а Путин — протестный премьер: он ведь протестует против экстремизма. Медведев — просто какой-то диссидент в таком случае… Протест ради протеста неконструктивен, ему всегда необходимо понятное и конструктивное практическое применение. А то, что «Гоп-стоп» попросили по звонку передвинуть с открытия фестиваля «Улыбнись, Россия!», и то, что в нем вдруг увидели «оправдание приморских партизан», — не мною выдуманная история. Я был бы рад избавиться от эпитета «скандальный» и избавить от него кино. Не получилось.
– Вы смогли бы снять «социально значимое» кино, на которое выделило бы деньги государство, — про ту же армию?
– Думаю, да. Правда, не особенно предлагают. Но в любом случае есть сложность — я не знаю, чего хотят «заказчики», и они, по-моему, тоже. Если бы мне дали карт-бланш, я, думаю, смог бы снять нестыдное «социально значимое» кино. Например, как американцы, которые делают кино про хороших и плохих копов. У меня были такие идеи — я знаю истории, которые трогают до глубины души. Но такое кино нужно делать по-честному, и плохих ментов показать по-настоящему плохими, а на это заказчики, судя по всему, не готовы, и потому у них часто получается картонный фуфел. Сейчас нельзя снять советское кино про борьбу хорошего с лучшим, когда у всех чистые глаза и веселые улыбки, — время ушло, изменилась реальность. Кино повзрослело. Ты смотришь «Прибытие поезда» – и подключаешься. Потому что это — первый раз. Добиться такого эффекта сейчас, снимая электричку, невозможно.
