Чтобы уловить вектор направления движения, надо оглянуться. Сегодня оглядываться начали все: в книжных магазинах одновременно появляются «Редкие земли» Аксенова, «Олигархи» Дэвида Хоффмана, потоки мемуарной литературы о недавнем прошлом, - все, что может, так или иначе, объяснить нашу недавнюю историю. Самое серьезное изыскание в этой области проделал журнал «Новое литературное обозрение», выпустив сдвоенный номер о 1990-м годе. Букник уверен, что этот спецвыпуск достоин отдельной рецензии: вместо очередного номера журнала «НЛО» читатели получили двухтомное социокультурное исследование, историческую драму, психологический триллер, которому обложка журнала оказалась тесновата. 1990 год – время, когда закладывалась сегодняшняя экономика, время очередной волны эмиграции, время распада привычных схем, и важность спецвыпуска «НЛО» в том, что журнал старается увидеть недавнее прошлое без ностальгии и с достаточной степенью остраненности.

Общеизвестно, что труднее всего фиксировать времена перемен. В годы застоя и стабильности живут «день за день, завтра как вчера»: в жизни бабушки и внучки может быть много общего, кусочек одной истории легко пришивается к другой, и из всего этого потомкам удается собрать пусть приблизительный, но единый, как им кажется, портрет времени. Революцию невозможно зафиксировать, она как вода в реке – каждый день новая. Только когда умрут те, кто помнит чудовищную разницу между августом и октябрем (год не так важен, важнее – распустились ли цветы и опали ли листья), лишь тогда кому-нибудь сможет показаться, что все это был один кусок времени. В учебниках останутся вехи крупные – февраль семнадцатого, например. Но кто помнит, что там было с хлебом, керосином, дровами и умонастроениями не в ноябре шестнадцатого, а, скажем, в апреле? Когда до сакраментального февраля, казалось бы, еще так далеко? Когда умрут все те, у кого в апреле порвался рукав любимой блузки, а в ноябре украли сумочку, не вспомнит никто. Но и блузку, и сумочку приходится потом с трудом вылавливать из мутного потока памяти – столько жизней с тех пор было прожито, всё забылось.

Мы еще живы. Прошло всего лишь семнадцать лет. Но мы уже всё забыли, почти совсем всё. Покопайтесь в памяти – что вы помните про 1990-й год? XXVII съезд – это еще 1987-й. Летом того года первый секретарь московского, уже не свердловского обкома партии Борис Ельцин ездил в трамвае – а осенью его исключили из кандидатов в члены Политбюро, и инструктор райкома говорил про «нож в спину перестройки». Первый Съезд народных депутатов – лето 1989 года (не надо спрашивать про 1988-й, я его не помню, нет, мыло, мыло хозяйственное помню – мыла не было, но вдруг его выдали на работе, десять кусков), выборы, «межрегиональная депутатская группа», Горбачев кричит на Сахарова с трибуны, включенные приемники по всей стране, все прильнули к ним на работе, все ходят с портативными, боясь упустить хоть слово, вся страна замерла, жадно, жадно вслушиваясь. Что хотели услышать? Хоть что-нибудь. Декабрь 1989-го, второй съезд, смерть Сахарова. Лето 1991-го, август, который помнят все – и декабрь, когда спускали советский флаг, флаг страны, в которой мы родились. Где-то там, между ними, уместился 1990-й – мы что-нибудь про него помним?

Журнал «Новое литературное обозрение» основан в 1992-м году, в 1990-м его еще не было. Но сам факт его появления есть один из первых, прекрасных плодов той эпохи, когда вчера еще нельзя было ничего – ни читать, ни видеть, ни говорить, - но так хотелось, чтобы все стало можно, так хотелось завоевать эту свободу, которую каждый понимал по-своему, что коллективным этим, общим, единым, как тогда казалось, желанием, этой на краткий миг единой волей, всё осуществилось. Свобода была обретена. Свободные люди редко идут в одном направлении – потом наши пути разошлись.

«Новое литературное обозрение» выбрало путь в сторону изучения не столько «чистой литературы», сколько социологии и истории. Закономерным на этом пути стала попытка осмысления нашего недавнего прошлого, кажущегося сегодня столь далеким – попытка, которую авторы этого журнала осознают как профессиональную задачу, которую кроме них не выполнит никто.

На авантитуле спецвыпуска написано:

«Посвящается всем отважным мужчинам и женщинам, в конце 1980-х рискнувшим войти в бурлящий поток истории и ставшими главными созидателями и действующими лицами уникальной эпохи 1990-х».
Это нам с вами посвящается, всем, без исключения. А если кто-то родился после 1990-года – не сомневайтесь: ваше рождение есть результат этого времени, оно познакомило ваших родителей, без него вас не было бы. Таково свойство всех революций.

Это наше время. Но мы его уже почти забыли. Сейчас есть шанс хоть что-нибудь вспомнить. Не всё, только малую часть, только рукав блузки.

Материалы этого номера настолько обширны, что не вместились даже в два толстых тома – к ним прилагается диск с текстами, некоторые из них только упомянуты в содержании. Бумага в данном случае является усеченным вариантом полной электронной версии. (В 1990-м нам это и в голову бы не пришло. В 1990-м бумага была «наше всё», бумага – и еще телевидение. Уже вертелось питерское «Пятое колесо», уже был «Взгляд» – мы не можем представить себе сейчас тот накал страстей и ту свободу художественного жеста, которые вдруг возникли тогда на телевидении, чтобы вскоре исчезнуть. Теперь компьютер и Интернет «наше всё». Так что появление диска более чем закономерно – маленький гроб, в который собрали то, что осталось от нашего времени). Здесь есть статьи, дневники, интервью и хроники – почти пятьсот страниц хроники 1990 года. 2 января: охраняемая автоколонна с азербайджанцами обстреляна и забросана камнями жителями Степанакерта. 27 декабря: Верховный Совет УССР впервые объявил праздник Рождества нерабочим днем. Ткнем пальцем – попадем как раз в Съезд народных депутатов, не СССР, РСФСР. Борис Ельцин избран председателем Верховного Совета РСФСР. Это основа для августа 1991-го – когда, слушая пресс-конференцию Янаева, мы думали, что все еще может повернуться назад, но не повернулось. Ткнем еще – на конференции в Ростове-на-Дону учреждена Всесоюзная ассоциация иудаики и еврейской культуры в СССР. Ткнем в третий раз – Главная военная прокуратура начала расследование обстоятельств расстрела польских военнослужащих в 1940 году.

Революция – а это, разумеется, была революция – началась не в 1991-м. Это был просто пик ее, высшая точка. Она развивается постепенно, она зреет в высоком и низком, и, вглядываясь в каждый осколок этого прошлого, в первый или последний день какого-то, пусть вот этого, года, думаешь – это уже она? И она ли? Или это еще прежняя жизнь, мышиная возня, неизбежное описание прежнего, предшествовавшего, того, что сейчас вспомнить так трудно и без чего объяснить все произошедшее невозможно? Что ели, что носили, как даже подумать не могли о том, чтобы выехать за границу, а выехав, боялись зайти в кафе во вполне «благонадежной», вроде бы, социалистической Праге, – вдруг запрещено? Вот эта бытовая сторона жизни описывается исследователями с неизбежным уклоном в годы, предшествовавшие 1990-му: как объяснить, что изменилось, если многим кажется уже, что в советское время полно было разнообразной «колбасы» – холодильники ломились, проблем с деньгами ни у кого не было, а кооперативную квартиру мог купить каждый? После прочтения статей, быту посвященных, встает вопрос, что же есть свобода: еда, тряпки, возможность свободного выезда за границу – или что-то еще? Даже пресловутые тряпки оборачиваются свободой выбора – то, что потом было названо «обществом потребления», даже это тогда было мечтой о свободе. О праве каждого идти своим путем.

«В массовой памяти остались годы – вехи значительных изменений. А годы, что стояли перед ними <…> образовали некие провалы в массовой историческом сознании. В ряду этих годов, оказавшихся в тени последующих, 1990-й отличает пребывавшая в нем надежда. Надежда, как стало ясно теперь, несбывшаяся»,

– пишет социолог Алексей Левинсон. Он считает эту надежду несбывшейся, но честно добавляет ссылку на версию Е.Ф. Сабурова: «Надежда, которая сочла себя несбывшейся». Мы сами решили, что надежды наши не сбылись.

В 1990-м свобода рухнула разом и накрыла с головой – хотя формально прежнее государственное устройство еще держалось, старые правила действовали, но многие их уже самостоятельно, для себя – сами, а не по указу сверху, – отменяли. Каждый делал свой выбор: одним дрожать, а другим – говорить. Приехавший в Москву после многих лет эмиграции поэт Михаил Гробман не смог дать интервью передовой, по тем временам, газете «Московский комсомолец» («сказал, что у израильтянина они не могут его взять») – и тут же отправился давать интервью программе «Взгляд». Рядом создается радио «Эхо Москвы», и ведущие там высказывают свое мнение, что, согласно негодующему замечанию Владимира Познера, совершенно немыслимо и невозможно даже где-нибудь на Би-би-си.

Семьдесят страниц интервью, взятых Ильей Кукулиным и Марией Майофис, с этими безбашенными, никакого чужого опыта не знавшими и не признававшими создателями первых свободных СМИ. Мальчик выехал драться с драконом, и, к его изумлению, у него всё получилось. Они начинали с нуля всё – и у них получалось.

У них получалось не уезжать, у многих. В 1990-м году страна раскололась – на тех, кто уехал, и тех, кто остался. В этот год начали выпускать всех – и уехавших было столько, что, кажется, каждый потерял друга или брата. «Уезжающим – Синай, остающимся – Голгофа!», неточно цитирует Левинсон Бориса Чичибабина. У уехавших началась новая жизнь – но и здесь жизнь не стояла на месте, она начала вращаться с бешеной скоростью. С тех пор оставшиеся прожили уже минимум три жизни.

В 1990-м году обрушились все запреты, и в образовавшийся пролом ринулись все, толкая друг друга, закрывая друг друга, так что важное и неважное иногда смешивалось. Но и это была необходимая плата за свободу. Фильмы 1990 года, которые анализирует Ян Левченко, – наскоро слепленные комедии о «кооперативщиках» и шедевры, подобные «Матери» Панфилова, которые просто никто не заметил. Распад того, что прежде называлось «неофициальным искусством», исследованный Оксаной Саркисян. Смерть советского рока глазами Григория Дурново. Чистое искусство переживает расцвет и одновременно отходит на второй план – политика вытеснила его на периферию общественного сознания.

Блок статей о первых предпринимателях, блок статей о национальных элитах, журналистика, на которую постарались посмотреть со всех возможных сторон, шахтеры, церковь и школы 1990 года… И большой блок статей, посвященных теории: принципам исследовательской работы с таким текучим материалом, с современностью как историей.

От высокой теории до записок о походе в ближайшую забегаловку – попытка собрать все, что удается собрать, рассмотреть в первом приближении, если уж этот, столь близкий нам материал, столь очевидно безграничен. Первая попытка.

&&«То, что Россия за эти годы сменила политический режим, геополитический контекст, экономический строй, обсуждается в публике очень мало. Это коллективно забыто, оттеснено на зады – как весь демократический дискурс. Об это мне говорят потому, что «чего об этом говорить». Слово демократов сказано, им нечего к нему добавить, и это очень точно отразилось в коллективных настроениях и оценках времени. Их (демократов) квалификация периода находится примерно там же, где находятся первые (их) президенты – в не очень почетной отставке, или там, где находятся прочие герои той эпохи – в забвении».&&

Спецвыпуск «НЛО» вышел в свет в начале апреля 2007 года – а в конце апреля скончался Борис Ельцин. Таким образом, эпоха, попытка описания которой была, наконец, предпринята, закончилась. Это было время движения. Если наступил черед говорить о нем, значит, движение завершилось.