**Из всех многочисленных школьных ритуалов линейка и выпускной — самые открытые. Во всех смыслах — физически открытые: проходят не внутри школы, а снаружи — и символически: предполагают наличие внешних наблюдателей (родителей). Все прочие школьные ритуалы (а их миллион — от булочек в буфете до экзаменов) родительский глаз не должен видеть. На выпускном всем уже не до школы. А вот на первосентябрьской линейке про школу можно многое понять. Из всех многочисленных школьных ритуалов линейка — самый идеологизированный; мы приходим туда и думаем: а туда ли я попал?
Я поговорила с родителями школьников и директорами школ, чтобы вспомнить, как у них обычно проходит 1 сентября.**
Моя подруга говорит: «У нас отличное 1 сентября. Директор вместо речи говорит: “Родители, крепитесь”. Все ржут и расходятся».
Другая подруга говорит: «У нас очень советская линейка. Сплошная пионерская зорька. Директор произносит речь. И одиннадцатиклассник несет на плече первоклассницу с колокольчиком».
Моя коллега рассказывает: «У меня двое детей в разных школах, поэтому у меня два первых сентября. У сына в языковой гимназии в центре — форма, белые рубашки, гимн Советского Союза, приветственные речи Швецовой… Там директор говорит: “Товарищи родители, вы осознаете серьезность момента? Гимн слушаем стоя, замерев. По карманам не шарьте и фотографировать после будете”. А еще она меня так отводит в сторону и доверительно: “Ну почему вы до сих пор не уехали? У вас же такой умный мальчик”! А другое первое сентября у дочки в еврейской школе. Гимна там не исполняют, зато такая сплошная хава нагила…»
В школе у меня напротив дома одиннадцатиклассник выносит каравай на рушнике — и маленький дрожащий первоклассник отламывает кусочек и кладет в рот. Душераздирающее зрелище. Где-то в других школах тоже каравай — но там, мне говорили, его директор надкусывает.
Директор Пироговской школы Михаил Смола говорит: «Я 1 сентября после своей речи объявляю минуту молчания в память о теракте в Беслане. Потом у нас молебен — для желающих».
Ирина Боганцева, директор Европейской гимназии, рассказывает: «У нас духовой оркестр, для самых младших — клоуны. Потом выпускаем воздушные шарики и загадываем желания. А первый урок у нас всегда проходит одинаково, несмотря на всякие указания сверху. Мы обсуждаем правила нашей школы. Их регулирует школьный парламент. Это основа демократии».
На вопрос об упомянутых инструкциях по проведению 1 сентября, спущенных сверху, Боганцева отвечает: «Советуют затронуть тему войны 1812 года. Но я легко могу указания не выполнять — что меня проверять, что ли, будут?» То же говорит и Смола: «Да, что-то, я помню, было — какой-то урок мужества. Но мы совершенно на это не обращаем внимания».
Некоторым школам проще инструкцию выполнить, чтобы не заморачиваться с выдумыванием своих сценариев: в прошлом году многие линейки прошли под знаком войны 1812 года — кавалерист-девица Надежда Дурова, Багратион, надо изучать историю, оркестр военных барабанщиков в киверах.
«У нас 1 сентября лучшее на свете, — говорит моя тридцать пятая подруга. — У нас его просто нет. У нас такая вменяемая директриса — у нас первый день учебы то 4-го, то 7-го. Когда ее внуки с отдыха возвращаются…»
1 сентября впитывает приметы времени, проблемы морали и вопросы стилистики. Выстраивает собственные ритуалы — не хуже бракосочетаний и похорон (привет от свадебных голубей воздушным шарикам). Каравай, молебен, физкульт-привет; советская инерция, гимназические традиции и основы демократии; инструкции сверху и творческая инициатива на местах.
Как учебный год встретишь, так его и проведешь. Не то чтобы только по 1 сентября можно было судить о школе в целом. Но все-таки довольно важную информацию мы получаем в этот день — и о школе, и о стране, в которой живем.
