Рец. на:
Cъезды и конференции конституционно-демократической партии. Том 3. Книга 1. 1915-1917 гг. М.: РОССПЭН, 2000; Том 3. Книга 2. 1918-1920 гг. М.: РОССПЭН, 2000.
Протоколы Центрального комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии. Т.3. 1915-1920 гг. М.: РОССПЭН, 1998.

История человечества есть вообще, на наш взгляд, история ложных представлений. В переломные, революционные эпохи неадекватность оценки происходящего современниками усугубляется. Эпоха Первой мировой войны представляет пример крайнего случая ошибочной оценки политиками и военными характера, продолжительности и социальных последствий войны. Вряд ли кто-нибудь из них мог предположить, что представлявшийся почти всем непродолжительным конфликт приведет к уничтожению мира, в котором они жили, что довоенные проблемы и противоречия окажутся пустяками по сравнению с тем, что ожидало Европу после четырехлетнего катаклизма.

На фоне всеобщих заблуждений, военных и политических просчетов, неадекватность оценки происходящего конституционно-демократической партией не кажется чем-то экстраординарным. Тем не менее весьма любопытно посмотреть, опираясь на кадетские протоколы, на которых «запеклась кровь событий», каков был характер кадетских заблуждений и какие мифы они сотворили сами, чтобы оказаться в их плену. Остановлюсь на некоторых из них.

Миф первый. Война – народная

В июне 1915 года на партийной конференции один из основных кадетских лидеров Павел Милюков говорил о народном и освободительном характере войны, как о само собой разумеющемся. Остальные представители ЦК и провинциальные члены партии поддержали Милюкова:

"Не должно быть места пессимизму, не должно быть здесь слов о том, что мы устали, что дух падает, что надо заключать мир. Некоторая усталость может быть, но жив еще геройский дух! Настоящая война безусловно народная."

Лишь со временем кадеты стали признавать очевидное, и в октябре 1916 года уже большинство делегатов отмечали угрожающее падение настроения, апатию и разочарование в возможности победоносного исхода. Что, впрочем, не помешало кадетскому златоусту В.А. Маклакову заявлять от имени страны, что «позорного мира ни в чью Россия не простит никому».

Февральскую революцию, точнее, солдатский бунт, легитимизированный Государственной Думой, кадеты расценили как стимул для лучшего ведения войны. Первый послереволюционный съезд можно назвать, используя позднейшую большевистскую терминологию, «съездом победителей». Кадеты праздновали крушение самодержавия и как будто предвкушали военные успехи.

За неполные два месяца положение и настроение разительно изменились. В мае Павел Милюков вынужден был признать, что «созидательная сила революции не поспевает за разрушительной». В армии «проявился упадок духа и дисциплины, выражавшийся в дезертирстве, в братании с германцами, в самоуправстве, в толках о нежелании воевать из-за чужих аннексий и в ожиданиях немедленного заключения мира». Однако голоса реалистов по-прежнему заглушались оптимистами. Князь Павел Долгоруков заявлял, что «разложения нет, с этой армией можно воевать, надо только много над ней работать: читать, разъяснять». Долгоруков рекомендовал «систематические посещения фронта и снабжение его литературой».

Настроение кадетов ухудшалось от съезда к съезду, происходивших теперь через каждые два месяца. В июле 1917 года партийный оракул Милюков констатировал: «Хаос в армии, хаос во внешней политике, хаос в промышленности, хаос в национальном вопросе... К этому можно прибавить хаос на путях сообщения...». Милюков напомнил сцену с солдатом, который сказал А.Ф. Керенскому: «Зачем земля и свобода, если я должен умереть?» и потом упал в обморок от окрика Керенского: «Молчать, когда говорит министр!» В этой сцене «сказался трагический конфликт государственной необходимости с теми несовершенными средствами, какими пыталось удовлетворить эту потребность Временное правительство второго состава. И, конечно, для всех было ясно, что победил солдат, а не Керенский», - констатировал Милюков.

Очевидно, что Милюков, так же как и многие его товарищи по партии, считал, что пора перейти от убеждения и морального воздействия к другим средствам восстановления порядка и дисциплины. Что, как мы знаем, способствовало выступлению Корнилова, лишь еще более ухудшившему ситуацию и приведшему, в конечном счете, к возрождению большевиков. В период Гражданской войны отчетливо наметился отход кадетов, связавших себя с белым движением, от либеральных и демократических принципов. В литературе цитировались откровенные слова Ариадны Тырковой:

"Надо поставить армию на первое место, а демократическую программу... на второе. Надо создавать господствующий класс, а не диктатуру большинства. Надо создавать аристократию духа. Господство западных демократий – это обман, который устраивают в тех странах политические деятели. Надо уметь смотреть в глаза дикому зверю, который мы называем народной массой... Для успокоения нужны пулеметы".

«Народолюбие» осталось, по выражению той же Тырковой, «старой любовью, которая нас обманула, которую мы обманули…»

Миф второй. В поражениях виновато правительство

C лета 1915 года кадеты твердили о том, что главный виновник неудач на фронте – правительство, и что если бы руководство страной находилось в руках «общественности», то победа была бы обеспечена. Несостоятельности командования, тыловых служб, штабов противопоставлялась деловитость и организованность Земского и Городского союзов. В штабах, по мнению кадетов, «занимаются интригами и ничего не делают». Кадеты обличали «пораженчество» справа, указывая на мерещившееся им «германофильство» министров, и призывали «побеждать вопреки правительству».

В конце концов власть перешла в руки правительства, составленного «общественностью». Через пять без малого месяцев его пребывания у власти А.И. Шингарев докладывал Девятому съезду партии:

"Положение России в данную минуту вообще ужасно. Ужасно положение на войне, ужасно внутри страны политическое положение, но все это не так грозно, как состояние продовольственного вопроса".

На следующий день тот же Шингарев докладывал о финансовом положении страны. «Из доклада этого становится очевидным, - меланхолично констатировалось в протоколе, - что финансовое положение страны не менее ужасно, чем положение продовольственное».

Царскую бюрократию сменило демократическое правительство, а хаос от этого только возрос. Миф о бюрократах и германофилах наверху, не дающих довести войну до победы, развеяла сама жизнь. Дело было, разумеется, не в злоумышленниках. Россия была не готова к длительной войне, инфраструктура страны не выдерживала напряжения. Раз не было паровозов, то перевозки не могли обеспечить ни царские, ни кадетские министры. И чем дольше продолжалась война, тем хуже становилось положение. А если к этому добавить отсутствие опыта у демократических министров и общее падение исполнительской дисциплины, то понятно, что катастрофа становилась неизбежной.

Миф третий. Антисемитизм исходит от правительства и большевиков

Одним из самых интересных свидетельств мифологичности мышления кадетов, так же как и эволюции их взглядов в ходе войны и революции, является их отношение к еврейскому вопросу.

Как известно, в период Первой мировой войны по распоряжению российского командования были предприняты превентивные массовые депортации еврейского населения из прифронтовой полосы. Депортации сопровождались насилием, подозрения евреев в сочувствии к противнику и в шпионаже приводили к скоротечным военно-полевым судам, приговоры которых были предрешены. Впрочем, чаще всего дело до суда не доходило. Как говорил князю Павлу Долгорукову один из военных судей, ему «не пришлось подписать ни одного смертного приговора [по делам о «еврейском шпионстве»], так как каждый ротный и батальонный командир вешает без суда тех, кто кажется ему шпионами».

Разумеется, командование русской армии несло полную ответственность за антисемитскую политику, проводившуюся с начала войны. Однако очевидно, исходя как из предыдущего опыта (погромы 1881-1884 и 1903-1906 гг.), так и «энтузиазма», с которым войска приняли участие в насилии по отношению к евреям в 1914-1915 гг., что антисемитизм был глубоко укоренен в народных массах. Кадеты же отказывались видеть очевидное, обвиняя в разжигании антисемитизма исключительно правительство или даже германскую агентуру. Они говорили: «Юдофобство насаждается высшими властями и сознательно, и бессознательно. … Наше дело – показать массам, что их хотят вновь обмануть, возбудив в них темные страсти…»

Свершилась Февральская революция, у власти оказалось демократическое правительство при участии кадетов. Однако ситуация с антиеврейским насилием не стала лучше. О.К. Нечаева говорила:

"Ко всему ужасу и позору, который переживает сейчас наша несчастная родина, в последние дни присоединилось еще одно несмываемое позорное пятно. Я говорю о погромах, которыми ознаменовалось отступление русской армии. Нельзя без мучительного содрогания, без чувства жгучего стыда читать о том, что произошло в Тарнополе и Калуше. Это возвращение нас к худшим временам самодержавного строя воскрешает в памяти, казалось, уже канувшие в вечность картины погромов в Кишиневе и Белостоке".

Погромное настроение существует и в Петрограде, предупреждала Нечаева. И вновь, по либеральной традиции, искала виновников «на стороне»; царского правительства уже не существовало, теперь вину за антисемитские проявления нужно было возложить на какие-нибудь иные злые силы:

"В штаб-квартире большевиков найдена литература погромного характера и фотографические снимки ритуального убийства. Германские агенты не остановятся ни перед чем, чтобы залить кровью нашу столицу и покрыть новым позором русскую революцию".

Дело было, разумеется, не в германских агентах и не в большевиках. Солдатский бунт, легитимизированный Государственной Думой, кадеты почему-то сочли демократической революцией. Бунт и развивался по логике бунта, сопровождаясь неизбежными погромами и грабежами…

Гражданская война стала жестокой проверкой теоретических воззрений и нравственных убеждений русских либералов; и возможно, наиболее жестким вызовом, с которым столкнулась конституционно-демократическая партия, стал "еврейский вопрос". Гражданская война, началом которой послужила революция, овободила ее участников, по выражению Петра Струве, правда, сделанному еще по поводу революции 1905 года, "от всяких нравственных сдержек". Принципа "на войне как на войне", по сути, придерживалась и та часть русских либералов, которая входила в политическое окружение генерала Деникина, чьи войска осуществили около 200 погромов на Украине, зверски уничтожив или искалечив тысячи весьма далеких от политики местечковых евреев. Часть кадетов, активно участвовавших в белом движении, не только не предприняла каких-либо решительных шагов для того, чтобы остановить разнузданную антисемитскую пропаганду, но фактически солидаризировалась с теми, кто возлагал на евреев коллективную ответственность за происшедшую революцию. Профессор-юрист Павел Новгородцев говорил на заседании ЦК Конституционно-демократической партии в 1919 году:

"Не можем поддерживать антисемитизма, но вопрос сложный; евреи активны, талантливы против славянской неподвижности; их роль в комиссарах; у евреев не было довольно такта; связь с масонством – 5-конечная звезда – знамени антихриста... Отношение Америки, благоприятное большевикам, объясняется влиянием евреев. Всем этим объясняется появление антисемитизма в интеллигентских, кадетских кругах".

Мистические представления о силе еврейства, отчетливо проявившиеся в выступлении Новгородцева, все больше распространяются не только среди "темных" масс, но и во вполне интеллигентной и высокообразованной среде. Князь Григорий Трубецкой, дипломат и журналист, говорил Деникину весной 1919 года:

"B Одессе, так же как и в Париже, дает себя чувствовать настойчивая работа масонов и евреев, которые всячески хотят помешать вмешательству союзников в наши дела и помощи для воссоздания единой сильной России. То, что прежде казалось мне грубым вымыслом, либо фантазией черносотенников, приписывавших всю нашу смуту работе «жидо-масонов», – с некоторых пор начало представляться мне имеющим несомненную действительную почву".

В постановлении по "еврейскому вопросу" Харьковского совещания членов партии Народной свободы, проходившего в ноябре 1919 года, ответственность за еврейские погромы возлагалась в конечном счете на большевиков. Большевики, конечно, были далеко не агнцами Божьими, и на их совести немало погромов. Однако их число не идет ни в какое сравнение с количеством погромов, учиненных войсками белых и различными украинскими формированиями. Самое же главное заключалось в том, что большевистские власти жестко карали погромщиков и антисемитские настроения пресекали. Антисемитизм никоим образом не входил в состав большевистской идеологии и, разумеется, не использовался в качестве средства пропаганды. Другое дело, что большевистские войска нередко были проникнуты такими же антисемитскими настроениями, что и противостоящие им войска белых. "Красные" отнюдь не пропагандировали меры, направленные на борьбу с антисемитизмом из опасения, что это только усилит широко распространенное отождествление коммунистов с евреями.

Как бы то ни было, для того чтобы возложить на большевиков ответственность за еврейские погромы, нужно было проявить некое диалектическое мастерство. Кадетам его было не занимать. Одно из партийных постановлений гласило:

"Растленная атмосфера, созданная большевизмом, возведшим в принцип голое насилие и физическое истребление противников, является одной из основных причин возобладания в массах темных инстинктов. Это растление духа послужило благодарной почвой для отвратительных актов насилия, которые в совокупности своей представляются подлинным всероссийским погромом. Кровавый смерч пронесся по всей стране, поражая русских граждан и вырывая массовые жертвы среди всех слоев населения, среди духовенства, офицерства, интеллигенции, крестьян и рабочих. Порожденное большевизмом моральное одичание вызвало также распространение еврейских погромов".

Теоретическая часть была вполне правильна. Вот только почему-то ничего не говорилось о том, кто же все-таки еврейские погромы по преимуществу устраивает и что делать, чтобы остановить неназванных погромщиков. Более того, ответственность за происходящее возлагалась по сути на самих евреев; недвусмысленно провозглашался принцип коллективной ответственности и как будто подтверждался тезис многочисленных антисемитских брошюр и листовок о неком едином руководящем центре у евреев:

"Сознательные и руководящие круги еврейства должны объявить беспощадную войну тем элементам еврейства, которые, активно участвуя в большевистском движении, творят преступное и злое дело. <...> Русское еврейство должно понять, что вне безусловного и безоговорочного признания и поддержки национальной диктатуры и Добровольческой Армии, воссоздающих русскую государственность, нет спасения, и что только твердый правопорядок, который стремится установить национальная власть, обеспечит надежную защиту всем гражданам без различия национальностей и веры".

Нельзя не согласиться с тем мнением, что кадетская резолюция по еврейскому вопросу по существу оправдывала антисемитизм и косвенно возлагала ответственность за него на самих евреев. Не случайно известный идеолог антисемитизма Василий Шульгин "поздравил" кадетов с Харьковской резолюцией. В ходе дискуссии по поводу резолюции особенно откровенными и страстными были выступления ростовских кадетов В.И. Снегирева и Н.А. Кояндера:

"Наше несчастье в том, что мы никогда не были национальны. Наша партия была российская, но она никогда не была русской. Должно быть единство национальности, православной веры и государства.

Отщепенцы еврейского народа стали во главе революции, и революционный интернационализм затоптал все русское. Погромы направлены не по адресу, но нельзя просто протестовать против погромов, не делая добавления. На еврейском вопросе основывается агитация. В одесском районе уже обвиняли Добр[овольческую] армию, ген. Деникина в том, что они продались евреям. Резолюция против погромов – это толкуется - за евреев. Добр[овольческая] армия идет с любовью к России, с ненавистью к евреям. Вырвите у нее ненависть к евреям, и вы рискуете вырвать любовь к России".

Нетрудно заметить, что воззрения этих кадетов практически ничем не отличались от взглядов черносотенных публицистов. Что же касается формулы Снегирева о единстве национальности, православной веры и государства, то она мало чем отличалась от уваровской триады (православие, самодержавие, народность), разве что самодержавие было заменено на неопределенное "государство".

***

Мифологичность мышления кадетов особенно ярко проявилась в период революции и Гражданской войны. Надо было обладать изрядной теоретической заскорузлостью и житейской наивностью, чтобы представлять, будто революция случилась для того, чтобы эффективнее вести войну. Да к тому же еще за свободу народов, о чем вдохновенно говорили кадеты на первом послереволюционном партийном съезде в марте 1917 года.

Вообще, число благоглупостей, высказанных кадетами после Февральской революции, трудно объяснить даже эйфорией от внезапной победы (точнее, от того, что им казалось победой). Особенно отличился князь Евгений Трубецкой, чьи высказывания могли бы служить иллюстрацией тезиса о тщете человеческого разума. Князь, в частности, полагал, что Учредительное Собрание будет продолжаться 4-5 лет. На самом деле оно продержалось менее суток... В действиях вождя партии Милюкова Трубецкой не мог усмотреть ни единой ошибки и предлагал приветствовать его как главу министерства иностранных дел, «где он столь доблестно, столь ярко выражает народную волю». Через месяц «народная воля», ничего общего не имевшая с представлениями о ней ни Трубецкого, ни Милюкова, вынудила последнего оставить министерский пост. Трубецкой полагал, что революция – «национальная в широком смысле этого слова – объединила все слои населения», и особенно приветствовал «проявленное ею исключительное душевное благородство». В данном случае можно уже говорить не только о клиническом оптимизме и крайне слабом представлении о народе, борьбу за свободу которого партия поставила своей целью, но и особым образом устроенном зрении. Ведь к этому времени десятки офицеров были убиты, некоторые из них – с исключительным зверством, а князь-философ с восторгом цитировал фразу «глубоко симпатичного соседа слева» А.Ф. Керенского: «Русская революция должна поразить мир своим великодушием». Эта историческая фраза, полагал князь, станет бессмертной и «увековечит превосходство русской революции над всеми доселе бывшими». Русская революция поразила мир чем угодно, кроме великодушия...

Но особенно любопытна одна из речей Милюкова. Милюков возлагал особые надежды на «наших товарищей слева», на людей, «фактически оказавшихся ближе к пролетарским и демократическим массам. ... "В рядах этих людей большие умы и найдутся видные имена. Часть их еще находится за границей, но они, вероятно, рано или поздно придут сюда, богатые жизненным опытом, данным заграничной жизнью, способные различать между тем, что опасно, и тем, что полезно. И мы рассчитываем, что они нам помогут... (Бурные рукоплескания; возгласы "Браво!")

И они пришли.
Полтора месяца спустя уже экс-министр Милюков сетовал на полную картину «расслоения общественных настроений» и на разрушительную деятельность крайних элементов, направленную на армию, в которой...

"проявился упадок духа и дисциплины, выражавшийся в дезертирстве, в братании с германцами, в самоуправстве, в толках о нежелании воевать из-за чужих аннексий и в ожиданиях немедленного заключения мира. Положение осложнилось с приездом эмигрантов ленинского типа, приглашавших страну и армию под знамя анархо-коммунизма и гражданской войны".

Кадеты упорно отрицали национальный характер большевизма, полагая, что русский народ не несет ответственности ни за большевистскую революцию, ни за выход России из войны. За первое, по мнению кадетских лидеров, несла ответственность Германия, за второе – большевики.

И лишь много лет спустя enfant terrible партии кадетов Василий Маклаков напишет:

"Озираясь назад на большевиков, я все-таки скажу, что в некоторых отношениях это было самым национальным русским правительством; все дурные черты русского народа, т. е. черты, распространенные в массах в глубине души каждого человека, все соответствовали той власти, которая в России водворилась. В народе были привычки рабства, подчинение силе и приказу. Большевизм этим привычкам соответствовал, и в двух направлениях. И тем, что он, во-первых, приказывал и доставил радость послушания; и тем, во-вторых, что он давал возможность приказывать и что прежние рабы почувствовали себя господами, что им очень понравилось. Затем деспотизм вытравил из народной души понятие права, уважение к праву; отсюда неудержимая страсть русского народа к поравнению по низшему уровню, ненависть ко всему тому, что выше этого уровня, и радость от того, что люди, чье право не признавали, могут и сами его не признавать у других. Все эти черты народной психологии нашли свое отражение в большевистской власти и ее практике".

Дело было не в Германии и не в Третьем Интернационале. Дело было в историческом наследии и мировой войне, которую не смогла выдержать Россия. На крутом историческом повороте российская тройка перевернулась. Произошла стремительная архаизация жизни. Русский либерализм, этот нежный европейский цветок, привитый на весьма неблагоприятной почве, мог выдержать испытание войной и революцией менее, чем какое-либо другое российское политическое течение. Анализ кадетских документов показывает, что причины неудачи российского либерализма коренились не только в отсутствии социальной опоры (кадетов небезосновательно называли «демократы без демократии»). Представления русских либералов о происходящих событиях, их доктринерство и мифологичность мышления не оставляли им никаких шансов на успех.

Впервые опубликовано на англ. яз. в журнале Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History (Winter 2004, vol. 5, numb. 1, pр. 149-68).